<…> инкорпорированный, эргативный и номинативный строй предложения
являются наиболее показательными для истории абстрагирующей функции мышления
<…>
Эргативный строй
Эргативное предложение является гораздо более совершенным типом предложения,
чем рассмотренные нами выше. Оно имеет место и в североазиатских языках
(чукотский, коряцкий, камчадальский), но особенное развитие получило оно в
иберийско-кавказских языках как картвельской группы (грузинский, сванский,
мегрелочанский), так и горской группы (абхазский, даргинский, лезгинский и др.),
а также в языке басков; равным образом имеется оно и в архаических языках
Северной Америки, Азии (Индокитай), Австралии и Меланезии.
Ради примера приведём грузинскую фразу: cxeni gaqida mamam, по-русски
– «лошадь продал отец». Слово, обозначающее здесь «отец», стоит в особом, так
называемом эргативном падеже; «лошадь» же – отнюдь не винительный падеж, но тоже
особый падеж, который можно назвать неоформленным или абсолютным. Или – другой
пример из чукотского языка: гым-нан гыт ты-пэляркыне-гыт, что значит
по-русски «я тебя покидаю». При буквальном же переводе это значит: «мною ты
я-покидаю-тебя». Подлежащее, или действующее лицо, тоже стоит здесь в орудийном,
или эргативном, падеже, дополнение же – в абсолютном падеже.
Возьмём фразу из языка басков: gison-a-k ikusten du. Это можно
перевести: «человек видит его» или «человеком виден он». Подлежащее здесь –
gisonak «человек» или «человеком», где a – постпозитивный
определённый член и k – показатель эргативного падежа в единственном
числе. В тибетской фразе nas khyod rdun, обозначающей «я ты бить», т.е.
«я бью тебя» или «ты избиваем мною», подлежащее nas тоже стоит в
эргативном падеже, который по-русски можно перевести либо «я», либо «мною».
Дополнение во всех этих примерах стоит в неоформленном падеже. <…>
Подлежащее ставится здесь в том особом и оригинальном падеже, который ввиду
его оригинальности пришлось наименовать особенным образом, именно «эргативным».
Это есть падеж подлежащего, однако вовсе не в смысле нашего именительного
падежа. Он выражает орудие действия, почему до некоторой степени он близок к
нашему творительному падежу. Но это ни в коем случае не творительный падеж. Дело
в том, что он одновременно выражает и субъект действия, и орудийное понимание
этого субъекта. Подлежащее здесь прежде всего активно действующий субъект
<…>
Эргативное подлежащее безусловно активно, и тут решительный шаг вперёд
к подлежащему в безусловно активном смысле, т.е. к номинативному строю. Но, с
другой стороны, этот эргативный субъект является здесь и безусловно
пассивным. Как доказывает сам смысл эргативного падежа, он в то же самое
время является просто орудием каких-то других сил, не выраженных в самом
предложении, подобно индоевропейским безличным глаголам, при которых, конечно,
не может не мыслиться субъект, но что это за субъект, совершенно неизвестно.
Сказуемое эргативного предложения прежде всего является переходным
глаголом. Это обстоятельство <…> подчёркивает активность эргативного
субъекта и понимает этот эргативный предикат как действительно перенос действия
субъекта на лежащий перед ним объект.
<…> Этот предикат если не всегда и не везде фактически, то во всяком
случае принципиально согласуется как с подлежащим, так и с
дополнением. То, что сказуемое согласуется здесь с подлежащим, это лишний
раз подчёркивает активность подлежащего, которое заявляет здесь о себе самыми
разнообразными способами. Но то, что сказуемое согласуется здесь также с
дополнением, это решительно никак не мирится с индоевропейскими представлениями.
Получается такое впечатление, что как будто бы то, что мы сейчас назвали
дополнением, есть не столько дополнение, сколько само подлежащее.
<…> Правильно поступают те языковеды, которые называют этот падеж в
эргативном предложении неоформленным, или абсолютным,
падежом. То обстоятельство, что с ним согласуется сказуемое, не может в
данном случае говорить о его субъективности, но говорит только о неразвитых
формах объекта, компенсируемых здесь особыми показателями в предикате.
Другими словами, сама сущность эргативной конструкции и вся её замечательная
оригинальность как раз и заключается в нерасчленённости актива и пассива,
хотя в то же самое время эта нерасчленённость и эта совокупность обоих залогов
уже является здесь той почвой, на которой в дальнейшем произойдёт и
грамматическое различение актива и пассива. <…> Эргативное предложение
выражает активность субъекта уже вполне грамматически, так как здесь
существует специальный падеж для выражения именно активности субъекта. И вот
оказывается, что эта активность субъекта предписана ему извне, что в своём
произвольном действии он есть не больше, как только чьё-то орудие, что его
активность и пассивность диалектически слиты в одно неразличимое целое. Но лишь
бы пришла к жизни эта неразличимость – различимость не замедлит в дальнейшем
появиться. Раньше не было даже и этой неразличимости актива и пассива. А в
эргативном предложении она уже есть; следовательно, скоро появятся и оба эти
залога в своём полном и чётком расчленении.
<…> понимание эргативного сказуемого как залога одновременно
активного и пассивного, как такого сказуемого, которое в той же мере активно
и в той же мере пассивно, как и само эргативное подлежащее. Но эту совместность
актива и пассива надо находить также и в эргативном дополнении, которое,
конечно, не есть здесь ни именительный падеж, ни винительный падеж (подобное
понимание есть только результат индоевропейских привнесений), но тот падеж,
который одновременно и активен, или, по крайней мере, является совершенно
самостоятельным и независимым ни от какого управления, и пассивен. Что он
активен, это явствует как из согласования с ним сказуемого, так и из его
положения в случае непереходного сказуемого, когда он является не больше и не
меньше как падежом подлежащего. Но он, несомненно, также и пассивен, поскольку в
нём нет совершенно никаких грамматических показателей активности и субъектности
и по смыслу своему он в этом предложении, безусловно, играет роль дополнения. Он
также является здесь чем-то более общим, чем выполнитель действия и чем объект
действия, подобно эргативному подлежащему и эргативному сказуемому.
Итак, диалектическое единство актива и пассива есть безусловное достояние и
подлежащего, и сказуемого, и дополнения в эргативном предложении.
<…> это совмещение актива и пассива, правда, в других смыслах, имеет
место и в современных языках <…> Возьмём, например, то, что называется
возвратным залогом, например, умываться, одеваться,
бриться. Спросим, что это: актив или пассив? Поскольку умываю себя именно
я, это актив; поскольку же я умываю именно себя, это пассив. Возьмём так
называемый средний залог – я иду, я сплю. Где тут актив и где тут
пассив? Возьмём так называемые глаголы состояния – мне больно, мне
холодно. Ясно, что совмещение актива и пассива в современных языках –
трафаретнейшая вещь <…> Вопрос, конечно, вовсе не в этом совмещении актива
и пассива, но в характере и типе этого совмещения.
<…> актив и пассив есть уже результат очень глубокой абстракции; и
совершенно невозможно предполагать, чтобы эти залоги существовали в полной своей
раздельности с самого же начала. Начинать с них историю грамматического строя
было бы так же антиисторично, как и находить уже в самом начале языкового
развития расчленённые понятия субъекта, предиката и объекта. Было время, когда
не различались между собой части речи или когда не были дифференцированы члены
предложения. Поэтому если мы сейчас наталкиваемся на такой тип предложения и на
такой тип глагола, где не проводится различия между действительным и
страдательным залогом, то это вполне естественно, иначе и быть не может. Перед
тем как различиться активу и пассиву, существует такой залог, в котором оба они
ещё не различаются. Так оно и должно быть: и этот нерасчленённый активо-пассив и
есть эргативный залог. Можно к этому добавить, что глагол и в современных языках
часто стоит в таком залоге, в котором актив и пассив перемешаны в самых
разнообразных и причудливых дозах и пропорциях, в самых невероятных типах и
направлениях, в отношении чего чистый актив и чистый пассив являются только
крайними полюсами.
<…> вспомним <…> замечание <…> по поводу подлежащего при
сказуемом в виде непереходного глагола в языках эргативного строя. Это –
любопытнейшая вещь. Оказывается, что наше эргативное предложение имеет свою силу
только при переходном глаголе в качестве сказуемого <…> Если же сказуемое
выражено здесь при помощи непереходного глагола, то подлежащее теряет свой
эргативный падеж и ставится в том падеже, который мы назвали абсолютным и с
которым мы встретились также и в эргативном предложении, где при его помощи
выражается дополнение. При этом непереходность глагола в таком предложении как
раз говорит о наибольшей сосредоточенности субъекта в самом себе, о невыходе его
действия к другим предметам, об обращении действия субъекта к самому же субъекту
<…>
<…> сущность номинативного строя сводится к тому, что субъект
предложения впервые был осознан здесь не как узкий, односторонний или вообще
какой-нибудь специфицированный субъект, т.е. не как живое лицо (он мог быть и
неживым), не как обладатель действия, не как активный или пассивный выполнитель
действия, но именно просто как таковой, просто как субъект. Именительный падеж и
есть падеж субъекта, когда субъект мыслится как субъект же. Это – та
высочайшая ступень абстракции, дальше которой человечество в своих языках и
мышлении пока не пошло и появление которой по её общечеловеческой значимости
можно сравнить с появлением осмысленной членораздельной речи.
<…> все типы грамматического строя в этом смысле являются только
подготовкой номинативного строя. Все эти типы предложения никак не могут
конструировать субъект в его предельной общности. <…> грамматический
субъект по самому своему смыслу и по самому своему грамматическому выражению
обязательно предполагал над собой ещё какого-то другого, уже вполне реального и
материального субъекта, причём этот последний большей частью и оказывался
главным деятелем в том действии, о котором говорило предложение с данным
грамматическим субъектом. Это особенно было заметно на эргативном субъекте.
Эргативный падеж по самому своему смыслу свидетельствует о субъекте, действующем
в эргативном предложении, как об орудии. Пусть даже мы не будем доискиваться до
того, что это за деятель, который пользуется данным орудием. Всё равно сама
семантика эргатива указывает на эту орудийность. <…> И только номинативный
субъект впервые овладел самим собой, только номинативная абстракция сумела
впервые раздельно представить грамматические и логические категории <…>
Номинативный строй
<…> Номинативное предложение, фигурирующее в индоевропейских,
семитических, тюркских, угро-финских языках, характеризуется особым типом
подлежащего, сказуемого и дополнения.
Подлежащее ставится здесь в том новом падеже, которого не знает ни один из
разобранных выше грамматических строев, в так называемом именительном
падеже, сущность которого сводится к ответу на вопрос: кто, что? Именительный
падеж есть поэтому выражение того предмета, о котором идёт речь в предложении, о
котором здесь что-нибудь высказывается или которому что-нибудь приписывается.
Кто делает или совершает что-нибудь,– это и есть тот вопрос, на который отвечают
именительный падеж и подлежащее в этом падеже. По этому именительному падежу,
номинативу, получил название и сам номинативный строй.
Сказуемое есть глагол действительности, страдательного или того или иного
смешанного залога, отвечающий на вопрос: что делает или совершает подлежащее?
Оно согласуется с подлежащим в лице, числе и роде, причём согласование это –
только принципиальное и фактически оно в тех или иных формах глагола часто и не
выражается.
Дополнение, т.е. выражение прямого результата действия сказуемого, ставится
тоже в особом и специальном, так называемом винительном, падеже, который
получает своё управление от сказуемого. <…>
Номинативное подлежащее
<…> основную функцию именительного падежа находят в назывании предмета.
На самом же деле именительный падеж или не имеет никакого отношения к называнию
предметов, или это называние является для него третьестепенной и вполне
периферийной функцией. Несравненно точнее будет сказать, что именительный падеж
противостоит всем косвенным падежам как падежам, выражающим отношение имени к
имени или к глаголу. Косвенные падежи говорят об отношении данного имени к тому
или иному окружению, более или менее отдалённому. Именительный же падеж говорит
об отношении данного имени к нему же самому, а не к чему-нибудь иному, или,
конкретнее говоря, о тождестве данного имени с ним самим, т.е. о
тождестве обозначаемого им предмета с ним самим. <…>
В то время как дательный падеж выражает предмет, к которому направляется
какой-нибудь другой предмет, винительный же падеж указывает на данный предмет
как на результат действия другого предмета, а родительный падеж выражает тот
предмет, в сферу которого как в некую родовую область вступает другой предмет, в
это самое время именительный падеж отсекает всякое представление о всяком другом
предмете, кроме данного <…>
Однако обобщённость номинативного подлежащего идёт, собственно говоря, ещё
дальше <…> в смысле охвата имён и всех других частей речи.
Номинативное предложение, выражаясь логически, отражает прежде всего ту или иную
субстанцию и потому является грамматическим именем, ставя это имя в именительном
падеже, но всё дело в том, что подлежащим может быть в номинативном строе отнюдь
не только имя и выражать оно может отнюдь не только субстанцию. Инфинитив в роли
подлежащего – трафаретное явление во всех индоевропейских языках. Ничто не
мешает иметь подлежащим и предлог, и союз, и наречие. В предложении Против
есть предлог, требующий родительного падежа подлежащим является предлог
против. Даже междометие сколько угодно может быть подлежащим (далече
грянуло ура). Следовательно, не только субстанция, но и все качества,
все действия и страдания, всякое состояние, любые отношения могут быть
подлежащим, т.е. быть каким-то несклоняемым существительным и стоять, так
сказать, в именительном падеже.
<…> разве нужно специально говорить о связанности или ограниченности
эргативного субъекта? Ведь эргативный субъект – это вовсе не субъект вообще, но
только тот, который действует и который всё это действие совершает под влиянием
постороннего фактора. Номинативный же субъект, во-первых, необязательно всегда
действует, потому что в страдательном обороте подлежащее указывает здесь как раз
не на действие, а на страдание; а во-вторых, в том случае, когда он действует,
то вовсе не действует обязательно всегда только под влиянием постороннего
фактора. Номинативный субъект выше всякого действия и всякого страдания, выше
всякого смешения действия со страданием.
<…> номинативный субъект есть предельное обобщение всяких возможных
субъектов и есть максимальная абстракция, которой только может
достигнуть мышление и познание тех или иных предметов.
<…> эргативный субъект по самому своему смыслу содержал указание на
некий слепой и неименуемый субъект, находящийся вне самого предложения и
орудующий эргативным субъектом как своим инструментом. Это делало решительно все
дономинативные предложения, собственно говоря, безличными предложениями.
Ведь когда мы говорим морозит или светает, то, несомненно, эти
предложения указывают на некий действующий субъект вне самих предложений; но
указать этот субъект в ясной и раздельной форме, а следовательно, и наименовать
его нет никакой возможности. Да так оно и должно быть, потому что этот субъект
выступает здесь только как предмет слепого и недифференцированного чувственного
восприятия и ещё не дошёл до мыслительного охвата, не отразился в мысли и потому
не может быть назван своим собственным именем. Вот такого же рода слепые и
неименуемые субъекты содержатся во всех типах дономинативного предложения
<…> Исключение всякой слепой и неименуемой чувственности из номинативного
субъекта, полное и всецелое отражение чувственности в мышлении, превращение
субъекта в предельную обобщённость чувственного восприятия и максимальное
достижение абстрагирующей мысли приводят к тому, что номинативное предложение
впервые во всей истории мышления и языка перестаёт быть безличным
предложением, впервые становится предложением, в котором субъект целиком
отражён в мышлении так, что в нём ничего не оставлено слепо-чувственного,
животно-инстинктивного и недифференцированного. Правда, номинативные языки
содержат в себе и так называемые безличные предложения. Но эти предложения
представляют собой сравнительно небольшую группу, и они вполне приспособились к
номинативному строю и морфологически и синтаксически. Кроме того, это, конечно,
рудимент древнего безличия <…> Победа “личного” предложения в номинативном
строе колоссальна и несравнима с ничтожными остатками древнего безличного
предложения.
<…> подлежащее номинативного предложения есть всякий предмет,
рассмотренный как таковой в своём тождестве с самим собой, в своём существенном
содержании и притом как принцип закономерности для любых изменений этого
предмета. <…>
Номинативное сказуемое
Такой же предельной обобщённостью отличаются и номинативные сказуемое и
дополнение. <…>
Одним из огромных достижений эргативного строя является чёткое различение
переходности и непереходности глагола, возникшее здесь в связи с действенным
пониманием субъекта и в связи с тенденцией чётко различать имя и глагол.
<…> переходность и непереходность глагола в эргативном строе определялись
<…> значением самих глаголов. И всё же эргативный предикат чрезвычайно
узок и ограничен, поскольку он связан либо только переходным глаголом (при
эргативном падеже подлежащего), либо только непереходным глаголом (при
подлежащем в абсолютном падеже).
<…> впервые только номинативное сказуемое становится выше
переходности и непереходности глагола. В предложении я пишу и субъект
и предикат выражают действие, и сказуемое выражено при помощи переходного
глагола. Но в предложении я сплю субъект выражает бездействие, а предикат
тоже выражает не действие, но только его состояние и пользуется непереходным
глаголом. И тем не менее и пишу и сплю являются тут грамматически
совершенно в одинаковой степени сказуемыми, как и бездействующий субъект
является подлежащим в одинаковой степени с действующим субъектом; это значит,
что номинативный предикат выше переходности и непереходности, ибо он охватывает
и может быть как тем, так и другим. <…>
Номинативное дополнение
Дополнение в номинативном предложении <…> тоже даётся в максимально
обобщённом виде. Оно <…> имеет своей единственной целью выражать
результаты функционирования подлежащего. <…> Глагол-сказуемое
<…> требует после себя того предмета, который является его результатом,
требует объекта, управляет им, имеет его своим предметом. То обстоятельство, что
для этого понадобился специальный винительный падеж <…> является
вполне естественным результатом основного смысла номинативного предложения. Ведь
если существует субъект и он как-то функционирует, то ясно, что должен быть и
тот объект, который появляется в результате функционирования, <…>
терминологически и формально-грамматически закреплённый как определённая
языковая категория. Это и есть винительный падеж, падеж самого прямого и
самого непосредственного результата функционирования субъекта. <…>
Винительный падеж <…> выражает тот предмет, который возникает в
результате действия субъекта. Или, короче, это результативный падеж. Конечно,
речь тут шла у нас о переходных глаголах, поскольку непереходный
глагол-сказуемое имеет своим результатом сам же субъект, возвращается на сам
субъект, так что сам же субъект является здесь дополнением. <…>
Сводка предыдущего и попытка социально- исторического объяснения
Инкорпорированный строй
На этой ступени отсутствует <…> различение частей речи, а также ещё нет
членов предложения. Отдельные звуковые комплексы, понимаемые нами в настоящее
время как слова, вовсе ещё не есть слова с определёнными основами и
определёнными оформителями этих основ. Каждое слово можно понимать и как
существительное, и как прилагательное, и как глагол, и вообще как любую часть
речи. Подлежащее и сказуемое определяются исключительно только местом данного
звукового комплекса в предложении. Всё предложение, таким образом, является, в
сущности, только одним словом.
<…> неразличение членов предложения приводит в мышлении к неразличению
субъекта, предиката и объекта.
<…> порядковый характер подлежащего и сказуемого в инкорпорированном
предложении свидетельствует о том, что для этого мышления в субъекте и объекте
единственно понятно только их местоположение, их пространственно-временная
конфигурация <…> Субъект ещё не мыслится здесь как субъект, но мыслится
пока лишь как место, им занимаемое. Отсюда и человеческое “я” понимает здесь
себя не как “я”, но как некую вещь, отличную от других вещей не более того, чем
вообще отличаются вещи одна от другой. Другими словами, “я” мыслит здесь себя
как “не-я”, как несущественный и притом очень слабый, прямо-таки ничтожный
атрибут и придаток объективной действительности. Так оно и есть на самом деле,
потому что первобытный человек, живущий примитивной охотой и собирательством
готового продукта, находит себя во всецелой власти окружающих его всемогущих и
совершенно ему непонятных сил природы <…>
Здесь ровно то же положение дел, что и в инкорпорированном слове-предложении.
Подобно тому, как человеческое “я” чувствует себя и фактически оказывается здесь
только придатком или предикатом объективных и стихийных сил природы и общества,
подобно этому настоящим “я” и подлинным субъектом инкорпорированного
слова-предложения является отнюдь не то его “подлежащее”, которое можно отличить
от его “сказуемого” только по занимаемому им месту, но та живая объективная вещь
или событие, о котором говорит инкорпорированное слово-предложение <…> и
по отношению к которому весь инкорпорированный комплекс целиком является не
больше, как только предикатом. На этом фоне всемогущей, слепой и инстинктивной
чувственности единственное завоевание абстрагирующей мысли – это фиксация
субъекта как просто некоего нечто, как некоего места и пункта, неизвестно чем
занятого и такого же расплывчатого, как и все вещи объективного мира. Это,
конечно, несомненный прогресс, потому что раньше того, т.е. в животном сознании,
не было и этого, т.е. не было нахождения себя субъектом даже и как просто
физической вещи.
Этот инкорпорированный строй начинает шататься с того момента, когда рост
производительных сил делает человека способным к борьбе со стихийными силами
природы и общества <…> когда начинает заметно расти абстрагирующая и
обобщающая деятельность его мышления. <…>
Эргативный строй
<…> ни один из предыдущих грамматических строев не умел выразить
действующего субъекта, не умел при помощи специальных грамматических
категорий и форм выражать действия и причины. <…> предложение <…>
говорило только об одном, о том, что субъект есть индивидуальный носитель тех
или других свойств. <…> на очереди должно было оказаться прежде всего
более чёткое различение имени и глагола (т.е. вещи и действия вещи), снабжение
субъекта показателями действия и чёткое различение переходного и непереходного
глагола (без чего немыслимо было выражение действия субъекта на объект). Это и
есть сущность эргативного предложения.
Эргативное предложение прежде всего выражает подлежащее не только при помощи
имени, но и при помощи орудийности падежа этого имени, указывающего как раз на
действие субъекта. С другой стороны, эргативное предложение оперирует очень
чёткой категорией переходного глагола, в виде которого выступает здесь
сказуемое. Этим вполне обеспечивается та новая роль, в которой выступает
субъект, а именно роль действующего лица.
Вместе с тем, однако, действие субъекта не могло мыслиться с самого же начала
совершенно свободным. Эта свобода и самостоятельность грамматического и
логического субъекта были на первых порах так же ограничены, как и свобода
самого человеческого индивидуума в тогдашней социально-исторической обстановке.
Человек уже начинал чувствовать себя действующим началом, а не просто только
пассивным орудием в руках неведомых, непреодолимых и вполне стихийных сил
природы и общества. Но человек не мог с самого же начала не ставить свои
действия в зависимость от этих окружающих его сил. Он и продолжал ставить себя в
зависимость от этого; но всё же тут была безусловная новость, а именно его
сознательное и намеренное действие, которое раньше человек в себе
не замечал, приписывая всякое своё действие неведомым причинам. Неведомые
причины всё ещё оставались, но теперь они детерминировали человека не на
пассивность, но на активность; и человек, чувствуя свою зависимость от высших
сил, всё же чувствовал в себе одновременно и способность действия. Это и
выражено эргативным падежом подлежащего, которое в этих условиях, очевидно,
мыслится настолько же действующим, насколько и страдающим. Субъект тут и
действует и является орудием высших сил.
Такая новая ступень языка и мышления была огромным завоеванием человеческого
гения и в грамматике, и в логике, и в идеологии. Ведь теперь <…> в
объективном мире вместо текучего сумбура стали мыслиться действующие субъекты,
пусть ограниченные в своих действиях, но зато уже не пассивные фетиши, скованные
собственным физическим телом. <…> эргативный субъект, т.е. субъект
действующий, прямо-таки должен был уже противопоставляться простому физическому
телу как игралищу внешних для него сил. Этот действующий субъект уже отделился
от вещи или тела, уже не отождествлялся с ними <…>
<…> эргативный строй языка и мышления есть выражение в грамматике и
логике именно этой идеологии. <…> сама эта идеология и её грамматическое и
логическое выражение имеют источником своего формирования ту ступень
материальной жизни первобытного общества, когда зародилось планируемое
производящее хозяйство и когда сама жизнь требовала отделять идею вещи от самой
вещи для того, чтобы человек был в состоянии сознательно и намеренно, планомерно
и активно создавать эту вещь.
Таково огромное социально-историческое значение эргативного строя.
Номинативный строй и подступы к нему
<…> чего тут ещё не хватает для полноценности субъекта и предиката в
предложении? <…> то бытие или существование, о котором говорит
инкорпорированный строй, не есть ведь ещё сам субъект, но только
относится к субъекту, есть бытие субъекта. <…> То же самое
надо сказать <…> и об эргативном субъекте как выполнителе действия
<…> Все эти моменты <…> так или иначе характеризуют субъект,
относятся к нему <…> дают его в том или ином виде. А где же сам-то
субъект, т.е. тот самый субъект, который вмещает в себя и своё бытие <…> и
своё действие <…> Где тот субъект, который является не бытием,
субстанцией и пр., а просто самим же собой, самим же субъектом? <…>
Так вот и наступила очередь того грамматического строя, который обеспечил
субъекту его предельную обобщённость и абстрактность, когда он охватывает
решительно всё, что ему принадлежит или может принадлежать, когда он уже не
выступает только в том или ином частном виде, но когда он является самим собой
и, следовательно, отождествляется с самим собой. Это и есть тот
именительный падеж, по которому получил название и весь грамматический строй,
так называемый номинативный, и который является здесь падежом подлежащего,
потому что если прочие падежи говорят о соотнесённости субъекта с другими
субъектами, предметами или действиями, то именительный падеж говорит специально
о соотнесённости субъекта с самим собой. <…>
А отсюда и все прочие замечательные свойства номинативного предложения. Его
субъект, его предикат и его объект выше всяких частностей и случайных свойств,
выше действия и страдания. Это понимание субъекта как тождественного с самим
собой впервые обеспечивает полную возможность улавливать его среди смутно
текучих вещей, определять его существенные признаки и противопоставлять их
несущественным признакам и вообще чётко различать в вещах их сущность и их
явление и открывать закономерные переходы между этими сущностями и этими
явлениями. А вместе с принципом закономерности номинативное мышление впервые
оказывается способным открывать и формулировать законы природы и общества
<…> дономинативный ум, лишённый самой идеи закономерности, везде в
окружающем мире находил только нечто анархическое, аморальное и даже
алогическое. И, как мы видели, иначе и не могло быть в тот период, когда человек
считал себя бессильным и беспомощным среди безбрежного хаоса всемогущих и ему
непонятных стихийных сил природы и общества. Номинативный строй языка и мышления
с этой точки зрения является величайшей победой человеческого разума над
неразумными стихиями и первым реальным шагом к открытию в них закономерности и,
следовательно, первым реальным шагом к переделыванию жизни путём использования
этих её закономерностей. <…>
Номинативный строй впервые в должной мере обеспечил для человеческого
мышления искание и нахождение закономерных связей в безбрежных просторах
действительности.
Основная линия предложенного исследования
<…> каждый народ и каждый язык вносил свой большой или малый дар в
общую сокровищницу человеческой культуры <…> все эти дары не отброшены, но
сохранены и претворены в высших достижениях человечества. Номинативный строй
бесспорно был огромным завоеванием человеческого языка и мышления. Но, согласно
нашему исследованию, он стал возможен только потому, что человечество
использовало разнообразные частичные подходы при построении языка и мышления и
потом обобщило все эти подходы в единой концепции, где они не пропали, но
полноценно выполняют своё назначение и по настоящий день. Номинативный строй
языка и мышления есть работа и достижение всего человечества.
Кроме того, даже и без перехода на ступень номинативного строя многие
дономинативные языки уже давным-давно переосмыслили свои древние элементы,
связанные с первобытной идеологией и великолепно служат современному делу
общечеловеческой культуры.
<…> к основной линии предложенного исследования относится разыскивание
не общелогических, но специально коммуникативных значений синтаксической
формы. Если подходить ко всем типам предложения чисто логически, то для
логического суждения совершенно неважно, каким типом предложения оно выражено. В
этом отношении тождественны не только эргативный и номинативный строй, но даже и
инкорпорированный с номинативным. Для того чтобы отразить специфику
синтаксической формы, мы в своих логических заключениях исходили только из её
семантики, т.е. старались понять специально ей присущий коммуникативный смысл.
<…> Тогда и выяснилось, что, например, инкорпорированный строй
предполагает мышление с отождествлением сущности и явления или общего и
единичного, причём это отождествление происходит здесь не просто только
познавательно или мыслительно, не просто только примерно или переносно, но в
самом буквальном смысле слова, в смысле вещественного и субстанционального
отождествления <…> Такого же рода оригинальная коммуникативная
предметность формулировалась нами и во всех других синтаксических строях
<…>
Мы показали, как <…> человеческое “я” на ступени инкорпорированного
строя ощущает себя только несущественной прибавкой к объективным стихиям природы
и общества <…> как оно превращается в активно действующего субъекта при
эргативном строе, как оно ищет самообоснования <…> и как, наконец, находит
его на ступени номинативного мышления.
<…> историю грамматического строя и логического мышления мы
рассматривали не как отдалённое прошлое, навсегда превзойдённое и безвозвратно
ушедшее, но как элементы, вошедшие и в современную культуру и навсегда
оставшиеся свидетелями мировых побед человеческого гения. <…>
//А.Ф.Лосев. Знак. Символ. Миф. Труды по языкознанию. Изд. МГУ,
1982, с.280–407.