Теория языка
Философия грамматики. Предисловие
By Б. Ильиш.
Feb 9, 2008, 05:36

Предисловие

I

Известный датский языковед Отто Есперсен (1860—1943) по­святил целый ряд трудов вопросам общего языкознания („Язык“, „Система грамматики“, „Учебник фонетики“), вопросам истории и теории английского языка („Прогресс в языке, в специальном при­менении к английскому языку“, „Рост и строй английского языка“, „Грамматика современного английского языка на исторической ос­нове [в 7 томах]“, „Основы английской грамматики“), а также вопросам методики преподавания иностранных языков („Как препо­давать иностранный язык“).

Широким кругам читателей Есперсен известен в первую оче­редь своей теорией „прогресса в языке“, связанной с превознесе­нием аналитического строя языка и с восхвалением английского языка как якобы самого совершенного из существующих языков. Эта теория в свое время подверглась в нашей печати заслужен­ной суровой критике. Однако лингвистические воззрения Еспер­сена нельзя полностью свести к этой теории. Будучи лингвистом широких интересов и широкого кругозора, Есперсен развивает в своих трудах целый ряд теоретических положений, многие из них представляют интерес и для современного советского языкознания. Правда, следует отметить, что Есперсену не удалось создать цельную и стройную систему: в его трудах интересные наблю­дения и частные выводы нередко сочетаются с поверхностными и необоснованными обобщениями, не соответствующими той об­ширной предварительной работе, которую проделал автор по со­биранию и анализу материала из различных языков земного шара.

Неравноценным в отдельных своих частях оказывается и его труд „Философия грамматики“ (1924). Заглавие этого труда сле­дует понимать в том смысле, что в нем рассматриваются взаимо­отношения между грамматическими и логическими категориями, т. е. связь между языком и мышлением. Есперсен ставит себе целью выяснить, какие категории мышления находят отражение в грамматических категориях и в какой степени грамматические ка­тегории соответствуют логическим или расходятся с ними. Исходя из такой постановки вопроса, Есперсен выдвигает, например, про­блему взаимоотношений между грамматической категорией времени (англ. tense) и категорией реального времени (англ. time) и ряд­ других подобных проблем. Такая постановка вопроса не вызывает возражений и может при правильном и вдумчивом анализе мате­риала привести к весьма плодотворным результатам. Если выводы, к которым приходит Есперсен, не всегда оказываются обоснован­ными и убедительными, это происходит по той причине, что в ряде случаев ему мешает, с одной стороны, поверхностный подход к языковым явлениям, с другой — недостаточно отчетливое раз­граничение разных сфер языка — грамматики и лексики.

II

Ставя себе целью исследовать „философию грамматики“, необ­ходимо, очевидно, прежде всего установить, что такое грамматика и чем она отличается от лексики. Отграничив предварительно грамматику от лексики, можно было бы затем перейти к рассмот­рению взаимоотношений между грамматическими и логическими категориями, т. е. к „философии грамматики, если пользоваться терминологией Есперсена.

Однако Есперсен не дает четкого отграничения ^[1] . Не опре­делив предварительно специфику грамматики, он в целом ряде случаев привлекает к рассмотрению такие языковые явления, ко­торые вовсе не являются грамматическими, причем не делает по этому поводу никаких оговорок, и в результате создается впечат­ление, что изложение будто бы все время остается в рамках „фи­лософии грамматики“, хотя в действительности это совсем не так.

Например, рассматривая грамматическую категорию времени в ее взаимоотношениях с реальным временем, Есперсен изучает не только глагольные времена, которые являются грамматическим средством выражения времени, но и выражение временных поня­тий в лексических значениях слов и словообразовательных аффик­сов. На стр. 329 он говорит: „Рассмотрев таким образом времен­ные отношения, выражаемые временами личных форм глагола, мы перейдем теперь к вопросу о том, нет ли сходных грам­матических явлений за пределами этой области“, — и рассмат­ривает такие чисто лексические явления, как значение префикса ех- в слове ex-king, значение прилагательного late в сочетании the late Lord Mayor, значение прилагательного future, например в сочетании a future Prime Minister и т. д., хотя эти факты не имеют никакого отношения к грамматике. Сами по себе такие явления, безусловно, заслуживают тщательного изучения, но это должно быть делом лексикологии. При том способе их рас­смотрения, какой мы находим у Есперсена, специфика грамматики стирается.

Нечто подобное обнаруживается и при рассмотрении категории рода. Рассмотрев (стр. 265 и сл.) грамматическую категорию рода­ в индоевропейских языках, Есперсен далее переходит к таким случаям, как англ. man-servant, maid-servant, he-devil, girl-friend, где все дело в лексических значениях компонентов сложных слов; такие случаи не имеют отношения к грамматике и ее пробле­мам.

Есперсен незаметно выходит за пределы грамматики и при изложении весьма существенного вопроса о различии между „фор­мулами“ и „свободными выражениями“ или „свободными слово­сочетаниями“ (см. гл. 1, стр. 16 и сл.). Сопоставляя два пред­ложения современного английского языка — How do you do? „Здрав­ствуйте!“ и I gave the boy a lump of sugar „Я дал мальчику ку­сок сахару“, — Есперсен справедливо замечает, что первое из них, как и предложения Good morning! „Доброе утро!“, Thank you! „Спасибо“ и др., представляет собой неизменяемую формулу. „Такую формулу, — говорит он, — можно подвергнуть анализу и показать, что она состоит из нескольких слов, но она воспринима­ется и трактуется как целое, значение которого может быть совер­шенно отличным от значений составляющих его слов, взятых в отдель­ности... Легко заметить, что предложение I gave the boy a lump of sugar имеет иной характер. В нем можно выделить ударением лю­бое из полнозначных слов, сделать паузу, например после boy, заменить местоимение I местоимением he или she“ и т.д. (стр. 16—17). Здесь затрагивается, таким образом, весьма важный вопрос о лексикализации   целых предложений, или, если применить терминологию проф. А. И. Смирницкого, о „предложениях, входящих в систему язы­ка“ ^[2] : эти предложения не создаются заново в процессе речи, а вносятся в речь как готовые единицы. От наблюдений Есперсен далее переходит к вопросу о „формулах“ в различных областях грамматического строя. „Формулами“ в этом смысле оказываются и такие формы множественного числа существительных, как oxen „волы“; они тоже не создаются заново в процессе речи, а вно­сятся в речь как готовые единицы: такую форму говорящий обя­зательно должен был услышать, прежде чем он мог сам ее употребить, тогда как формы множественного числа существительных, образованные с помощью окончания -s, он не обязательно должен был слышать, а мог образовать сам по общему правилу.

Такое различение „формул“ и „свободных выражений“ умело используется в дальнейшем изложении для характеристики сущ­ности грамматического строя. При этом, однако, следовало бы отметить, что „формулы“ во всех случаях представляют собой ре­зультат лексикализации того или иного явления синтаксиса или морфологии данного языка. Есперсен этого не отмечает. Таким образом, границы грамматики и здесь остаются неясными.­

III

Переходя далее к собственно грамматическим теориям Еспер­сена, мы должны прежде всего остановиться на весьма своеобраз­ной трактовке различия между морфологией и синтаксисом. По мнению Есперсена, это различие основано не на каком-либо раз­личии объектов изучения, а только на различии в подходе иссле­дователя к этим объектам. Материал, с которым имеет дело мор­фология, по Есперсену, ничем не отличается от материала, с ко­торым имеет дело синтаксис. Как морфология, так и синтаксис изучают всю совокупность грамматических явлений языка. Разли­чие же между ними заключается, по Есперсену, в том, что мор­фология подходит к явлениям извне, т. е. идет от формы к зна­чению, а синтаксис — изнутри, т. е. от значения к форме. Так, например, если мы говорим, что форма множественного числа су­ществительных образуется в современном английском языке в большинстве случаев при помощи окончания -s, в отдельных слу­чаях при помощи окончания -en, при помощи изменения корне­вого гласного и т. д., то это будет синтаксис, поскольку мы идем при этом от значения к форме. Если же мы говорим, что окон­чание -s может выражать в современном английском языке следу­ющие значения: 1) множественное число существительных, 2) ро­дительный падеж существительных (-’s), 3) 3-е лицо единственного числа настоящего времени изъявительного наклонения глаголов, 4) неатрибутивную форму притяжательных местоимений (hers и т. п.), то это будет морфология, поскольку мы идем от формы к значению. Такое разграничение подхода извне и подхода изнутри к одним и тем же явлениям, вообще говоря, возможно (хотя „подход извне“ в этом смысле представляется мало плодотвор­ным). Но совершенно недопустимо применять к этому своеобраз­ному различению термины „морфология“ и „синтаксис“, которые по давней и общепринятой научной традиции имеют совсем другое значение. Подлинное же различие между морфологией и синтак­сисом у Есперсена стирается. Так, например, в морфологию он включает порядок слов, поскольку исследователь рассматривает его „извне“, т. е. устанавливает, какие значения может иметь то или иное расположение слов в предложении. Употребление при­вычных терминов в непривычном значении всегда создает серь­езные принципиальные трудности. Принять предложенное Еспер­сеном употребление терминов „морфология“ и „синтаксис“ совер­шенно невозможно.

IV

Видное место в грамматической системе Есперсена занимает его теория „трех рангов“, которая первоначально была изложена в его „Грамматике современного английского языка“ и в несколько из­мененном виде включена в „Философию грамматики“.­

Согласно этой теории, следует различать слова трех „рангов“: 1) слова первичные, 2) слова вторичные, или адъюнкты, 3) слова третичные, или субъюнкты. Это различение основано на следую­щем принципе: первичные слова стоят, так сказать, „сами по се­бе“ и не определяют какого-либо другого слова; слова вторичные стоят при каком-нибудь первичном слове и определяют его; слова третичные стоят при каком-нибудь вторичном слове и определяют его. Разумеется, замечает далее Есперсен, бывают слова, которые стоят при третичных (их можно было бы назвать четвертич­ными); бывают и слова, которые стоят при четвертичных (их можно было бы назвать пятичными), и т. д.; однако в уста­новлении дальнейших градаций нет необходимости, поскольку четвертичные, пятичные и т. д. слова ничем не отличаются от третичных; поэтому можно ограничиться тремя рангами.

Взаимоотношение между этими тремя рангами и частями речи, а также между рангами и членами предложения остается у Еспер­сена не вполне ясным. Для иллюстрации своих положений Еспер­сен приводит такие английские примеры: extremely hot weather (extremely — третичное слово, hot — вторичное слово, weather —   первичное слово), a furiously barking dog. Таким образом, пер­вичными словами оказываются в первую очередь существительные, вторичными —   прилагательные,    третичными — наречия.    Однако отождествить понятие первичного слова с понятием существи­тельного и т. д. все же нельзя: первичным словом может быть и местоимение и т. д. С другой стороны, нельзя также отожде­ствить первичное слово с подлежащим: дополнение тоже будет первичным словом. Характерно для всей этой концепции Еспер­сена то, что в системе трех рангов не находится места для гла­гола-сказуемого. Правда, на стр. 112 упоминается о том, что гла­гол в личной форме может быть только вторичным словом, но это попутное заявление не меняет существа дела: система трех рангов задумана как система организации безглагольных сочета­ний. В сущности, система „трех рангов“ характеризует отношения, складывающиеся внутри словосочетания, центром которого яв­ляется существительное (или субстантивное местоимение). Подлин­ной областью применения теории „трех рангов“ является, таким образом, именное словосочетание. Однако Есперсен применяет понятия „трех рангов“ не только к этой области. „Первичными элементами“ могут, согласно его теории, быть и подчиненные предложения. Так, например, в составе сложноподчиненного пред­ложения That he will come is certain подчиненное предложение that he will come будет, по Есперсену, „первичным элементом“; в составе сложноподчиненного предложения I like a boy who speaks the truth предложение who speaks the truth будет „вто­ричным элементом“ и т. п. (ср. стр. 117 и сл.). Такое примене­ние этих терминов представляет собой, очевидно, уже дальней­ший шаг — применение понятий, выработанных на материале имен­ного словосочетания, к явлениям, характерным для сложного предложения.

Таким образом, теория „трех рангов“ имеет свое значение в определенной узкой сфере, но не может заменить ни теорию ча­стей речи, ни теорию членов предложения.

V

Другой существенный пункт в грамматической теории Еспер­сена представлен теорией „нексуса“ и „юнкции“. Под этими терминами подразумеваются явления, давно знакомые лингвистической науке. Различение „нексуса“ и „юнкции“ — это различение предикатив­ных и непредикативных сочетаний слов. Элементарные примеры, которые приводит Есперсен на стр. 108 — „собака лает“ и „ла­ющая собака“, — иллюстрируют явления, которые обозначались различными терминами. Само собой разумеется, что обычным случаем „нексуса“ является предложение: связь между подлежа­щим и сказуемым будет, если пользоваться терминологией Еспер­сена, „нексусной связью“, поскольку во всяком предложении на­лицо акт предицирования — утверждение или отрицание связи между подлежащим и сказуемым. Однако „нексус“ может встре­титься и в ином грамматическом оформлении. „Нексусом“ будет, по Есперсену, и такое предикативное сочетание, которое состоит не из подлежащего и сказуемого, а из других элементов предло­жения, напр.: мер сочетание her sing в предложении I heard her sing (стр. 133).

Таким образом, под понятие нексуса подойдут все те явления, которые получили у нас название „вторичной предикативности“ ^[3] — сочетание „объектный падеж с инфинитивом“, „абсолютная кон­струкция“ и т.п. Во всех этих случаях понятие нексуса трак­туется как понятие синтаксическое: две отдельные языковые еди­ницы образуют нексус, если между ними существуют предика­тивные отношения. В таком понимании термин „нексус“ вполне приемлем: он обобщает целый ряд языковых явлений, объединяя их по одному существенному признаку. Однако Есперсен расши­ряет это понятие настолько, что оно выходит за пределы синтак­сиса и проникает в лексикологию. Так, например, существитель­ные — имена действия (arrival „прибытие“ и т. п.) он называет „нексусными существительными“ на том основании, что они обо­значают не отдельно существующий предмет, а опредмеченное действие предмета, выраженного другим существительным или местоимением, например: the doctor’s arrival „прибытие доктора“­ (стр. 131). Ход рассуждения здесь, по-видимому, примерно сле­дующий: сочетание имени с личной формой глагола, например the doctor arrived „доктор прибыл“, образует нексус, поскольку между обеими составными частями сочетания существуют преди­кативные отношения; в существительном arrival „прибытие“ как бы подразумевается действующее лицо; следовательно, предика­тивные отношения обнаруживаются как бы внутри существитель­ного, которое и получает у Есперсена наименование „нексусного существительного“. Но такой перенос синтаксического понятия нексуса внутрь слова, т. е. перенос его в лексикологию, лишает это понятие отчетливого грамматического содержания и ведет к смешению совершенно различных областей лингвистического иссле­дования. Здесь мы опять видим стирание границ между грамма­тикой и лексикологией, о котором шла речь выше.

VI

Сходную тенденцию обнаруживает Есперсен и при рассмотре­нии других явлений языка. Характерной является в этом отноше­нии его трактовка терминов „активный“ и „пассивный“. Эти тер­мины имеют вполне ясное и определенное содержание в примене­нии к залоговой системе глагола. В таком значении употребляет эти термины и Есперсен (стр. 187 и сл.). Однако отчетливое грамматическое содержание этих терминов у него начинает сти­раться, потому что он применяет их (притом без всяких оговорок) к явлениям совершенно иного порядка, а именно — к лексическим значениям прилагательных и существительных. Так, на стр. 192 и сл. идет речь об „активных“ и „пассивных“ прилагательных; в качестве примеров „активных прилагательных“ приводятся англий­ские прилагательные troublesome „беспокойный“, talkative „разго­ворчивый“ и т. п., а в качестве примеров „пассивных прилага­тельных“ — eatable „съедобный“, credible „вероятный“ и т. п. На стр. 193 говорится об „активных и пассивных существитель­ных“; активные существительные: fisher „рыбак“, liar „лжец“ и т. д., пассивные: lessee „съемщик“ („тот, кому сдают в аренду“), referee „рефери“ („тот, кому вопрос направлен на рассмотрение“) и т. д. Не приходится спорить с тем, что в лексическом значе­нии этих прилагательных и существительных содержатся элементы значения, в одних случаях активного признака — способности ак­тивно производить действие, или действующего лица, а в Дру­гих — способности подвергаться действию, или лица, подвергающе­гося действию. Постольку поскольку эти различия связаны со словообразовательными суффиксами, они, безусловно, составляют органическую часть словообразовательной системы английского языка. Однако необходимо ясно отличать такие случаи от грам­матической категории залога и от деления глагольных форм­ на активные и пассивные: в глаголах мы имеем дело с различными формами одного и того же слова, т. е. с грамматической катего­рией, которая входит в систему грамматических категорий глагола, а в прилагательных и существительных — с лексическими значе­ниями, обусловленными (и то не всегда) значением словообразо­вательных элементов. Смешение этих языковых явлений, принад­лежащих различным сферам языка, приводит, как уже отмечалось, к стиранию границ между лексикой и грамматикой. Поскольку труд Есперсена озаглавлен „Философия грамматики“ (а не „Фило­софия языка“ вообще), вопрос о лексических значениях слов, зави­сящих от значений словообразовательных суффиксов, не дол­жен был бы вообще рассматриваться; если же допустить рассмот­рение этого вопроса, то лишь с целью отчетливо отграничить грамматические явления языка от неграмматических.

VII

Позиция Есперсена в вопросе об аналитических формах слов требует особого рассмотрения.

В вопросе о падежах английских существительных Есперсен стоит на безусловно правильной позиции. В обстоятельной поле­мике с Зонненшейном он отвергает причисление предложных со­четаний к падежам (стр. 200 и сл.), справедливо указывая, что Зонненшейн и другие сторонники „предложных падежей“ навязы­вают современному английскому языку категории, существующие в языках флективного строя, например в латинском или в древне-английском.

С другой стороны, об аналитических формах глагола Есперсен высказывает спорные суждения. На стр. 51 он замечает: „...было бы неправильным включать особую форму будущего вре­мени в систему времен английского языка“. По его мнению, этого не следует делать потому, что, с одной стороны, значе­ние будущего времени можно выразить без особой глагольной формы (I start to-morrow at six и т. п.), а с другой — оно часто передается при помощи сочетаний (phrases), которые выражают не чистую будущность, а будущность в сочетании с дополнитель­ными оттенками — воли, обязанности и т. п. Признавая далее, что глагол shall может совершенно терять значение обязанности (на­пример, в предложении I shall be glad if you can come), Есперсен замечает, что shall действительно очень близок к состоянию вспомогательного глагола будущего времени, но все же отказы­вается признать существование формы будущего времени в ан­глийском языке, ссылаясь на то, что данный глагол употребляется не во всех лицах.

Что же касается перфектных и длительных форм, то Есперсен (см. гл. XIX и XX) не находит препятствий к признанию их ана­литическими формами глагола. Таким образом, в этом вопросе он придерживается общепринятой точки зрения.

VIII

Важное значение для проблематики книги имеет, конечно, во­прос о взаимоотношениях между диахроническим и синхроническим подходом к языковым явлениям. Со времени выхода в свет „Курса общей лингвистики“ Ф. де Соссюра этот вопрос вызывает, как известно, много споров среди языковедов, в том числе и среди советских. Позиция Есперсена в этом вопросе, несомненно, пред­ставляет для советского читателя значительный интерес.

В начале гл. II („Систематическая грамматика“) Есперсен заявляет: „За последние сто лет старые методы лингвистического исследования были заменены новыми методами исторической грам­матики — и этим лингвистика вправе гордиться. Историческая грамматика не только описывает явления, но и объясняет их“ (стр. 29), и далее: „Но как ни велики успехи новых методов ис­следования, нельзя забывать, что мы не все еще сказали, если истолковали факты языка в свете его истории. Даже после того, как многие неправильные образования были возведены к более ранним правильным, другие все же остались неправильными, как бы далеко в прошлое мы ни углублялись... Многие неправильности можно объяснить, но объяснение не устраняет их: для говорящих на со­временном языке они остаются столь же неправильными, как если бы их происхождение не было объяснено... Во всяком случае, исто­рическая лингвистика не может сделать ненужной описательную, поскольку историческая лингвистика всегда должна основываться на описании тех этапов в развитии языка, которые нам непос­редственно доступны“ (стр. 30).

Такое понимание взаимоотношений между двумя подходами к языковым явлениям в целом вполне совпадает с тем, которое дает проф. А. И. Смирницкий в своей книге „Древнеанглийский язык“ ^[4] . Именно такое понимание представляется нам наиболее правильным. Возражать можно было бы только против термина „описательная лингвистика“, „описательный способ“, так как слово „описательный“ легко можно понять в смысле „дающий только описание и не дающий объяснения явлений“. В этом отношении термин „синхронический“ представляется гораздо более удачным.

Исходя из такого понимания, Есперсен строит свою граммати­ческую систему в „описательном“, т. е. синхроническом плане. Данные диахронического характера привлекаются там, где это со­действует более полному и всестороннему освещению граммати­ческих явлений (например, в главе о категории рода, стр. 263 и сл.),­ но две плоскости рассмотрения явлений нигде не смешиваются. Отчетливое различение двух подходов к языковым фактам составляет, безусловно, одну из сильных сторон „Философии грамматики“.

IX

Можно было бы отметить и целый ряд других проблем, по которым Есперсен высказывает своеобразные, иногда свежие и интересные, иногда спорные и даже неприемлемые суждения: про­блему частей речи (гл. IV—VI), проблему глагольных времен в связи с категорией вида (гл. XIX—XX), проблему классификации высказываний (гл. XXII), проблему отрицания (гл. XXIV) и др. Даже в тех случаях, когда концепция Есперсена вызывает серь­езные возражения, она интересна тем, что будит мысль чита­теля и заставляет его глубже вдуматься в проблему, чтобы вскрыть корни есперсеновских концепций и опровергнуть их.

Таким образом, мы находим в книге Есперсена множество мыс­лей, далеко не равноценных. В ней чередуются правильные на­блюдения и плодотворные частные выводы с произвольными, а в ряде случаев предвзятыми обобщениями. Приходится констатиро­вать, что Есперсен нередко смешивает грамматические явления с неграмматическими, а во многих случаях не вдумывается доста­точно глубоко в сущность языковых категорий, которые он рас­сматривает. Целый ряд серьезных недочетов в этом отношении бросается в глаза мало-мальски подготовленному читателю.

При всем том „Философия грамматики“, несомненно, предста­вит для советского читателя незаурядный интерес. Обилие и разнообразие языкового материала, оригинальные и в ряде случаев неожиданные размышления автора заинтересуют читателя-языковеда и заставят его глубже задуматься над сущностью многих языко­вых явлений. Б. Ильиш.­