А.А.Волков
Виды риторических аргументов
By А.А. Волков
Oct 22, 2006, 13:57

Аргументом (лат. argumentum от глагола arguo – показываю, выясняю, доказываю – довод, доказательство, умозаключение) будем называть фрагмент высказывания, содержащий обоснование мысли, приемлемость которой представляется сомнительной.

Обосновать значит свести сомнительную или спорную для аудитории мысль к приемлемой. Приемлемой может быть мысль, которую аудитория находит истинной или правдоподобной, правильной с точки зрения той или иной нормы, предпочтительной с точки зрения своих (а не ритора – отправителя речи) ценностей, целей или интересов.

Строение аргумента

Риторический аргумент состоит из: (1) положения и (2) обоснования. Рассмотрим пример:

(1) "Но можно ли действительно находить истину? – Должно думать, что можно, если ум без нее не может жить, а он, кажется, живет, и, конечно, не хочет признавать себя лишенным жизни"[1] .

Обоснование – совокупность доводов, формулировок мыслей, посредством которых ритор стремится сделать положение приемлемым для аудитории: ... если ум не может жить без истины, а он, кажется, живет, и, конечно, не хочет признавать себя лишенным жизни.

Положение аргумента – формулировка мысли, которая выдвигается ритором, но представляется сомнительной аудитории: Но можно ли действительно находить истину? – Должно думать, что можно

С точки зрения строения и содержания риторический аргумент включает три составляющих: схему, топ, редукцию.

Схема представляет собой логическую форму данного конкретного аргумента. Построение схемы подчиняется правилам логики, и схема является своего рода логическим костяком аргумента, который позволяет не только судить о строении сложной мысли, но и определить ее корректность.

Общее место или топ – положение, которое признается истинным или правильным и на основе которого конкретное обоснование представляется убедительным. Топ содержится или подразумевается в посылках аргумента. Первый топ приведенного аргумента: ум живет истиной. Это положение не доказывается и не следует откуда бы то ни было, но представляется очевидным аудитории, к которой обращается святитель Филарет.

Аргументация может быть догматической и диалектической. Догматическая аргументация исходит из положений, которые принимаются в качестве постулатов и считаются самоочевидными и универсальными; таковы исходные принципы научной теории. Диалектическая аргументация исходит из посылок, которые убедительны для аудитории и привлекаются из разнообразных источников. Диалектическая аргументация принципиально рассчитана на частную аудиторию.

Риторическая аргументация является в основном диалектической [2] . Это означает, во-первых, что положение риторического аргумента представляет собой мысль (тезис), которой может быть противопоставлена другая мысль (контртезис). Контртезис, однако, не всегда логически исключает тезис.

Тезис: А совершил героический поступок; контртезис: А нарушил воинскую дисциплину. Обосновывающие контртезис посылки также не всегда являются отрицанием посылок, подтверждающих тезис, и могут быть вполне совместимыми с ними. Если аудитория склонна считать всякого собственника бесчестным человеком, для нее будет убедительным, например, такой довод: А совершил поджог застрахованного имущества, потому что хотел получить страховую премию. Здесь будут подразумеваться посылки: всякий собственник готов на преступление ради наживы; А является собственником; пожар уничтожил имущество А, застрахованное на крупную сумму; следовательно, и т.д.

Но противоположное положение может быть обосновано не противоположной по смыслу (не всякий собственник готов на преступление ради наживы), но иной, не менее убедительной посылкой, например: А не совершил поджог, потому что в это время находился в другом месте.

Во-вторых, ритор сначала выдвигает положение или тезис, а затем уже ищет посылки, которые его подтверждают. Самые трудные и, как представляется, интересные вопросы не только риторики, но и философии: откуда мы берем посылки для обоснования положений, которые выдвигаем? какие посылки и почему мы предпочитаем? каким образом и в каких словах мы формулируем их?

Редукция аргумента – операция сведения положения к одному или нескольким определенным образом связанным суждениям (посылкам). На логико-понятийном уровне редукция включена в схему аргумента. На вербальном уровне, который является наиболее значимым, редукция представляет собой совокупность языковых средств, обеспечивающих понимание и интерпретацию аргумента аудиторией в соответствии с намерением ритора. В состав редукции входят словесный ряд и введение в аргумент (конвенция).

Посредством словесного ряда отправитель высказывания создает цепочку слов или словосочетаний, связывающих термины положения с терминами посылок, создает словесный образ предмета мысли и модальность, в которой оценивается высказывание, чем достигается лексико-синтаксическое единство аргумента.

Слова в примере (1) отобраны и соединены между собой так, чтобы создать единый смысловой образ предмета и придать мысли особую убедительность.

Во-первых, значения одних слов (жизнь, живет, ум) в контексте фразы включаются в значения других (истина)  это не логическая, а лексическая редукция – операция приведения значений слов, содержащихся в положении, к значениям слов, содержащихся в посылках.

Во-вторых, в примере (1) само синтаксическое строение и членение фразы образуется соединением нескольких фигур речи. Положение содержит фигуру диалогизма (вопросо-ответа), соединенную с фигурой окружения (можно ... можно), которая вводит фигуру плоце (отличение)  повтор слова или формы в различных значениях: "можно" в значении "возможно" и "может" в значении "в состоянии" (значит: если познание возможно, то мы в состоянии познавать), а вслед за ней  фигуру градации, то есть нарастания интенсивности значения (живет и не хочет признавать себя лишенным жизни).

В-третьих, все эти фигуры создают образ диалогических отношений: вопрос задается как бы от лица аудитории, а ответ дается в подчеркнуто безличной форме как бы от нормы мышления (должно думать); далее модальные вводные слова кажется и конечно явно принадлежат говорящему, который обращается к оценке и согласию слушающего. В таком строении фразы проявляются образы "общества", "аудитории" и "говорящего", которые согласно обнаруживают истинность рассуждения, чем и создается убедительный пафос фразы.

В четвертых, для понимания содержания и значения конкретного аргумента чрезвычайно важна семантика ключевых слов лексической цепочки от положения (вывода) к большей посылке. Действительно, что значит "истина" в контексте данной речи святителя Филарета? "Истина" и "жизнь" здесь адресуют получателя не только к обычному значению этого слова, но и к евангельскому контексту: "И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, как Единородного от Отца" [Ин. 1.14]. Слово "истина" означает не только соответствие высказывания действительности: выражение "находить истину" означает в первую очередь "находить Истину как таковую", то есть Бога, и во вторую очередь – "находить всякую научную, философскую, правовую и т. д. истину, поскольку она является частным выражением истины абсолютной". Эта философско-богословская многозначность слова в контексте адресует к некоей инстанции, естественному разуму человека, которая в свою очередь утверждена контекстом Св. Писания [Рим 1. 20-24]. Таким образом, обосновывающая посылка в примере (1) обращена к естественному разуму человека и к Св. Писанию как к утверждающей ее приемлемость инстанции, а не только к факту логического парадокса лжеца, вытекающему из суждения "Истину найти нельзя".

Введение в аргумент, или конвенциональная его составляющая как часть редукции представляет собой метаязыковую конструкцию, которая нужна для оценки самого аргумента или для формулировки условий его приемлемости. Введение в аргумент представлено в примерах (3), (4), (5), где устанавливаются и обосновываются условия приемлемости обоснования, в частности, доказательная значимость посылок. Так, в примере (3) адвокат утверждает, что контроверза относится к статусу установления и речь идет о наличии или отсутствии факта поджога кладовой, а не о квалификации деяния обвиняемых, причем это положение специально обосновывается и впоследствии повторяется. В примерах содержатся также повторяющиеся оценки приведенных доводов ("Отсюда один возможный вывод <…>. Вывод этот ясен, как Божий день"). В примере (5) вводная часть аргумента выражена еще более четко и предстает в виде последовательности вопросов и ответов: Неизвестный побуждается к принятию конвенции после объяснения Духовником логической техники обоснования (приведения к абсурду).

Итак, доводы аргумента связываются с положением и между собой посредством схемы – конструкции умозаключения, вывод которого (суждение, содержащееся в положении) вытекает из посылок – суждений, лежащих в основании доводов; словесного ряда – слов, лексико-семантических и синтаксических связей, которые задают значение высказывания; топа, который содержится в основании аргумента. Словесный ряд аргумента всегда индивидуален, его строение определяется стилем и целевой установкой высказывания. Схема аргумента индивидуальна, но строится по нормам логики. Топ аргумента, по определению, является общепринятым суждением. Поэтому можно, очевидно, построить типологию словесных рядов аргументов [3] .

Классификация риторических аргументов дает картину так называемого "поля аргументации": она позволяет представить и оценить возможные ходы обоснования мысли и установить, какие именно рече-мыслительные приемы и в каком соотношении используются в конкретной словесной культуре. Риторическая аргументация может быть построена различным образом и на различных основаниях. Но рассматривая виды риторических аргументов, то есть представляя картину публичной аргументации, следует иметь в виду, что положение, которое выдвигается ритором, не обязательно рассматривается как истинное или ложное. Более того, сама истинность выдвигаемого положения, даже если оно принципиально может быть истинным или ложным, часто отодвигается на второй план, если принимается решение или дается оценка предмета речи. Поэтому положения аргументов одного класса, например, аргументов к авторитету, могут рассматриваться как истинные или ложные, как конструктивные или неконструктивные, как этически или практически приемлемые или неприемлемые: авторитетный источник может утверждать, что Земля вращается вокруг Солнца, что следует поступить таким-то образом, но все это в одинаковой мере будет аргументом к авторитету.

В реальной риторической аргументации построение словесного ряда имеет определяющее значение: аудитория ораторской речи, гомилетики, публицистики, массовой информации и даже философской прозы далеко не всегда в состоянии восстановить и тем более проанализировать схему аргумента, выявить источник его посылок – убедительны слова. Поэтому риторика была и остается филологической, а не психологической или философской дисциплиной. Но из этого также следует, что современное развитие риторической прозы настоятельно требует филологической риторической критики, в задачи которой и входит разъяснение действительного строения публичной аргументации [4].

Диалектические проблемы и статусы аргументации

Риторико-диалектическая традиция классифицирует аргументы на содержательном основании. Аристотель указывает, что "имеется три вида положений и проблем, а именно: одни положения, касающиеся нравственности, другие - природы, третьи – построенные на рассуждениях. Касающиеся нравственности – такие, как, например, следует ли повиноваться больше родителям или законам, если они не согласуются друг с другом. Построенные на рассуждении – такие, как, например, изучает ли одна и та же наука противоположности или нет, а касающиеся природы – такие, как, например, вечен ли мир или нет" [5] . Эта классификация Аристотеля систематизирует аргументы по содержанию диалектических проблем. Аристотель связывает топы как ходы мысли со схемами аргументов, но связь эта имеет односторонний характер, так как топ в своей логической части, как отношение категорий, связан со схемой, а в своей содержательной части – со словесным рядом аргумента.

Institutio oratoria [6] Квинтилиана развивает идеи Аристотеля и более поздних греческих авторов в последовательной теории статусов аргументации. Под речью (oratio) Квинтилиан понимает завершенное по цели и содержанию устное или письменное высказывание, которое "состоит из того, что обозначено, и из того, что обозначает, то есть из вещей и слов" [7] . Слово "вещь" (res) в латинском языке имеет множество значений. Применительно к риторической терминологии это слово может быть передано как рассматриваемое дело или предмет мысли с его содержанием и обстоятельствами. Важнейшее отношение мысли к слову  определенность и точность. Всякая речь, обозначающая некую "вещь", предстает ответом на вопрос и задается содержанием и строением вопроса, который, таким образом, лежит в ее основании.

По отношению к критерию правильности вопросы подразделяются на "писаные" и "неписаные" (esse questiones aut in scripto, aut in non scripto), писаные вопросы суть правовые, а неписаные  суть рациональные [8] , или вопросы о вещах (in rebus) и о словах (in verbis). Правильность ответов на правовые вопросы определяется отношением поступка к норме. Правильность ответов на рациональные вопросы определяется отношением фактов к словам: истинностью или ложностью высказываний.

По цели и характеру ответа вопросы разделяются на умозрительные (руководим ли мир Провидением?) и практические (следует ли принимать участие в политической жизни?). Умозрительные вопросы предполагают три рода ответов: существует ли вещь (an sit?), что она собой представляет (quid sit?), какова она (quale sit?). Практические вопросы предполагают, по Квинтилиану, два типа ответа: как добиться того, о чем говорится? как это использовать? (quo modo adipiscamur? quo modo utamur?) [9] .

По отношению к содержанию вопросы подразделяются на общие (не-конечные -infinitae) и конкретные (конечные - finitae). Общий вопрос называется тезисом или предложением (propositio пропозиция), частный вопрос называется гипотезой (подтезисом) или делом (causa). В общих вопросах не обозначаются лица, время, место, обстоятельства (следует ли жениться?); в частных вопросах содержится обозначение лица, места, времени, поэтому они сводятся к фактам и людям (следует ли жениться Катону?). Любой частный вопрос обязательно сводится к общему: чтобы решить, следует ли жениться Катону, необходимо определить, следует ли жениться вообще. Но важно учитывать, предупреждает Квинтилиан, что существуют частные вопросы, скрытые под видом общих (следует ли принимать участие в гражданских делах при тирании?). Очевидно также, что и практические вопросы должны сводиться к умозрительным.

Действительно, рассматривая важнейшую часть теории вопросо-ответа, учение о статусах, Квинтилиан не связывает статусы исключительно с частными вопросами практического характера. Статусы независимы от семантики переменных - значений слов, но определяются отношением значения вопросительного слова к "совокупности ответов, допускаемых этим вопросом" [10] : любая из приведенных выше тем римской риторики соотносима с каким-либо статусом.

Если рассматривать логический порядок статусов по умозрительным вопросам, то первым будет статус установления (status coniecturalis), за ним следуют статус определения (status finitionis) и статус оценки ( status qualitatis).

Статус установления предполагает вопрос о наличии и составе обсуждаемого факта. Здесь рассматриваются возможность и наличие деяния по обстоятельственным топам [11] : качество, количество, место, время, действие, претерпевание, обладание, образ действия, а также лицо, отношение, порядок и т. д.: произвольность или случайность, причина, стечение привходящих обстоятельств. При обсуждении этих вопросов "ум направляется к истине", которая предстает как реальность, а задача ритора – добиться соответствия слов вещам, чтобы речь стала истинной.

Статус определения заключается в нахождении отношения отдельного факта (случая) к виду, правилу или норме. Здесь обсуждается вопрос о том, чем является данный факт, и о том, как соотносятся между собой общие виды, к которым он может быть отнесен. В статусе определения Квинтилиан выделяет пять основных проблем: письменные и мыслимые законы, противоречие законов, нормы, выводимые умозрительно, двусмысленные нормы, отводимые нормы. Следовательно, в статусе определения речь становится правильной с точки зрения общественной нормы.

Третий статус – оценки – заключается в отношении правила и факта к особым обстоятельствам дела или проблемы: оценивается индивидуальность деятеля и особенности ситуации, мотивы и конкретные последствия действия. Поэтому в статусе оценки речь становится справедливой, гуманной и практической, то есть связывается с действием.

В вопросах собственно юридических Квинтилиан дает иной порядок статусов: установления, оценки, определения, отвода (status praescriptionis), в последнем решается вопрос о правомочности суда, компетентности или законности обвинения.

"Мы видим, – отмечает М. Л. Гаспаров, – что при переходе от статуса к статусу поле зрения постепенно раcширяется: при статусе установления в поле зрения находится только поступок; при статусе определения – поступок и закон; при статусе оценки – поступок, закон и другие законы; при статусе отвода – поступок, закон, другие законы и обвинитель. В первом случае вопрос стоит о применимости общей нормы к конкретному случаю, во втором – о понимании этой нормы, в третьем – о сравнительной силе этой нормы, в четвертом – вновь о применимости нормы. В области философии первая постановка уводит нас (выражаясь современными терминами) в область онтологии, вторая – в область гносеологии, третья – в область аксиологии. Такая последовательность рассмотрения применима не только к таким конкретным вопросам, с которыми приходится иметь дело суду, но и к любым самым отвлеченным" [12] .

Классификации риторических аргументов, которые традиционно строятся логиками в ориентации на нормы научной речи или доказательства вины в уголовном процессе [13] , очевидно, бьют мимо цели, так как основываются на схеме, логической форме аргументов, а схема не самая важная составляющая риторической аргументации, хотя очевидно, что и пренебрегать ею не следует.

Теория статусов представляется важной для понимания законов риторической аргументации, но она не содержит классификацию аргументов как таковую: в любом из трех или четырех статусов в принципе возможно применение различных общих мест и типов аргументов. Поэтому, очевидно, следует искать и иные способы систематизации и смыслового упорядочения риторической аргументации.

Инстанции и апелляции

В риторической аргументации особое значение имеет апелляция – обращение к определенной предметно-смысловой области, которую аудитория рассматривает как отдельный и значимый источник внешнего или внутреннего опыта. Действительно, довод обычно бывает доводом "к чему-то": ad rem, ad iudicium, ad hominem и т.д.

В риторической или диалектической аргументативной ситуации участвуют: 1. ритор – отправитель сообщения, 2. аудитория как получатель сообщения, принимающий решение о согласии с пропозицией и о присоединении к аргументации; 3. инстанция, к которой апеллирует ритор и которая является значимым для аудитории источником топов, выбираемых в качестве посылок аргументации; 4. оппонент, выдвигающий (или потенциально способный выдвинуть) несовместимые предложения.

Определение инстанции оказывается продуктом, по крайней мере, внутреннего диалога, то есть обсуждения истории аргументативной ситуации.. В риторическом произведении как литературной форме мы имеем дело с образами ритора [14] (автора высказывания), аудитории, предмета речи (лиц и ситуаций, относительно которых идет дискуссия), оппонента, а также с образом инстанции, к которой ритор обращается как к источнику своей позиции и которая иногда олицетворяется в фигуре заимословия. Каждый из этих образов может быть разработан в большей или меньшей мере, но их взаимодействие является драматической пружиной риторического произведения.

При этом инстанция (в персональном или безличном образе) предстает в качестве арбитра спора. Когда ритор стремится обосновать свою мысль убедительным для аудитории образом, он обращаемся к тому или иному источнику посылки, которая представляется приемлемой, и предполагает, что такое обращение приведет к согласию аудитории с предложением. Это значит, что для аудитории существенна апелляция к некоей смысловой области, которая и предстает как источник ценностного суждения. В сущности, посылки любого риторического аргумента являются ценностными суждениями. Апелляция может быть двоякого рода: либо к принудительной силе реальности, которую "всеобщий здравый смысл" признает в качестве объективного критерия истинности, необходимости или возможности, и в таком случае инстанцией будет этот "всеобщий здравый смысл"; либо к внешнему авторитету, будь то обычай, установленное правило, компетентное мнение или опыт; либо к аудитории, мировоззрение, самосознание, интуиция которой рассматриваются как ценность и критерий приемлемости посылки. Конкретный образ ритора строится в отношении к инстанции аргументации и зависим от ее характера: образ объективного исследователя реальности будет принципиально иным, чем образ верующего или образ "друга народа".

Апелляции к реальности обычно рассматриваются как универсально значимые. Апелляции к авторитету, если даже и предстают в виде категорического императива, в принципе рассматриваются как частные, ограниченные местом, временем, общественными условиями – степенью признания этого авторитета аудиторией, к которой обращено высказывание: все определяется характером этой инстанции, которая может быть выше всякой реальности.

Аргументы к реальности

Аргументами к реальности являются аргументы, обоснование которых содержит в посылках утверждение о принудительной силе реальности [15], побуждающей принять решение об истинности и правильности положения.

В состав аргументов к реальности входят две группы аргументов – (1) к факту и (2) к логике. Аргументы к факту основываются на топах о реальности отдельного события или об отношении отдельного факта к классу (роду): они, соответственно, могут относиться к статусам установления и определения и быть частными и общими. Аргументы к логике основывается на топе необходимой истинности правильного логического вывода, исходящего из истинных посылок: сама по себе логическая форма рассматривается как отражающая реальные отношения вещей: "Факты в логическом пространстве суть мир" [16] .

Аргументы к факту

Аргументы к факту содержат обоснование положения, исходящее из утверждения о наличии или возможности конкретных фактов.
При этом факт в риторике понимается не как физическое событие, но как поступок разумного существа, обладающего свободной волей и поэтому в большей или меньшей мере способного принять иное решение. Тем самым риторический факт предполагает: (1) деятеля, (2) действие, (3) претерпевание этого действия объектом, (4) время действия, (5) место действия, (6) порядок или последовательность действия, (7) образ действия, (8) орудие или инструмент действия, (9) качества или свойства деятеля, объекта или действия, (10) состояние деятеля и объекта действия, (11) привходящие обстоятельства действия, (12) причину: действующую (внешнюю или внутреннюю) или конечную (цель, замысел). Эти характеристики факта являются обстоятельственными или описательными топами – смысловыми категориями, лежащими в основании построения осмысленного грамматически правильного предложения, описательного или повествовательного высказывания как композиционно-речевой формы.

Описательные топы, связанные между собой определенными смысловыми отношениями (например, один временной отрезок совершения поступка несовместим с другим временным отрезком совершения того же поступка; но различные качества деятеля между собой совместимы, равно как побудительная причина и цель), являются основными топами статуса установления и представляют собой положения здравого смысла, исходящие из опыта, но не выводимые логически. Поэтому факт (в риторическом понимании, отличном от понимания Л. Витгенштейна) может быть истинным или ложным, возможным или невозможным полностью или частично: если мы утверждаем, что Петр Великий основал С.-Петербург, столицу Российской империи при устье Невы в 1703 году, то все или некоторые компоненты этого факта могут быть ложными, например, что Петр Великий основал Петербург, но не в 1703, а в 1998 году.

Но факт в риторическом понимании не сводится к частным обстоятельствам дела – чтобы стать именно фактом, он требует для себя обосновании и осмысления. Поэтому факт должен быть определен. Определение факта основано на соответствующем статусе и соответствующих топах и одному и тому же событию могут быть даны не только различные, но и несовместимые определения. Оставаясь единичным как событие, факт получает место и значимость как casus – случай определенного вида. Если мы имеем дело с аргументацией к реальности, то и сам факт рассматривается в пределах отношений реальности, а реальность должна быть определенным образом организована. Именно к этой исходно заданной организации реальности восходит средневековый спор об универсалиях. Дело в том, что риторика должна найти общеприемлемые основания аргументации и риторических апелляций в области реальности также, как в области ценностей, и конечный источник ценностей должен совпадать с конечным источником организации реальности – мироустройства. Этот разряд топов: субстанция – акциденция, род – вид, часть - целое, имя – вещь, сущность – признак, как бы их ни формулировать, представляются совершенно необходимыми с практической точки зрения, так как соответствует представлениям здравого смысла об отношениях вещей: здравый смысл верит в объективность и упорядоченность реальности, он реалистичен в средневековом или аристотелевском смысле, как аристотелевская физика.

Факт может быть представлен как отдельное деяние и как последовательность или класс деяний, так или иначе между собой связанных и расположенных в определенном порядке.

(2) "Если известный результат представляется невозможным по существу дела, то нельзя разрешить вопрос тем, что это делается понемножку. И именно к такой аргументации прибегает Дарвин. Он прямо говорит, что предположение, будто глаз, со всеми его изумительными приспособлениями, сложился в силу естественного отбора, может показаться в высшей степени нелепым; но стоит предположить постепенность и все объясняется очень легко. На этом доводе держится вся его система. А между тем это чистый софизм. Этим способом можно доказать, например, что человек в состоянии поднимать горы. Стоит только приучить его понемножку, прибавляя песчинку к песчинке: при изменчивости организма и наследственной передаче приобретенных привычек через несколько тысяч поколений он будет уже нести Монблан. В действительности постепенность не что иное, как известный способ действия; результат же получается только тогда, когда есть причина, способная его произвести. Поэтому при объяснении явления надобно прежде всего исследовать свойства причины; постепенность же сама по себе ничего не объясняет" [17] .

В примере (2) большая посылка, содержащая топ (первое и последние два предложения примера), является общим суждением, как опровергаемое утверждение Ч. Дарвина о глазе вообще. Приведенная иллюстрация – частное суждение. Здесь факт эволюции глаза рассматривается как класс событий, к которому применены топы рода и вида, сущности и акциденции, а сам по себе вопрос рассматривается в статусе определения: правомерно ли Дарвин определяет изменения живой природы как факты эволюции?

Синхронические аргументы к факту

Синхронические аргументы к факту исходят из состава факта, который обсуждается в своих составляющих как единый смысловой комплекс. Данные, на которых строится рассуждение (или описание), представляются как образующие смысловой комплекс единичного завершенного события, в котором последовательность составляющих, если она имеется, имеет значение порядка, а не временного следования как такового. Так, описание какого-либо повторяющегося действия – маршрута, обряда, балетной фигуры, части музыкального произведения, стандартной бытовой ситуации – имеет синхронический характер.

Доводы аргументов к факту основаны на верованиях здравого смысла. Мы верим, что всякое событие происходит в определенном месте и времени, что события, которые повторялись раньше, будут повторяться и впредь, что все имеет свою причину, а тождественные причины вызывают тождественные следствия, – такова реальность, которая представляется очевидной из опыта. К этому здравому смыслу и апеллирует ритор, когда обосновывает возможность или невозможность, большую или меньшую вероятность того или иного действия.

(3) "Здесь поставлено против братьев Келеш обвинение в поджоге с корыстною целью, ради страховой премии. Каждое обвинение можно сравнить с узлом, завязанным вокруг подсудимого. Но есть узлы нерасторжимые и узлы с фокусом. если защита стремится распутать правдивое обвинение, то вы всегда видите и замечаете, какие она испытывает неловкости, как у нее бегают руки и как узел, несмотря на все усилия, крепко держится на подсудимом. Иное дело, если узел с фокусом. Тогда стоит только поймать секретный, замаскированный кончик или петельку, потянуть за них, и все путы разматываются сами собой - человек из них выходит совершенно свободным.

Такой кончик торчит в этом деле довольно явственно – он даже почти не замаскирован – и я ухвачусь прямо за него. Это вопрос – да был ли еще самый поджог? Это - история самого пожара. Если вы ее проследите, то вы непременно увидите, что здесь пожар мог произойти только случайно, а затем уже, если не было никакого преступления, то нечего рассуждать и о виновных.

16 января в 6 часов вечера табачная фабрика братьев Келеш была запечатана контролером Некрасовым. В 12 часов ночи внутри этой кладовой обнаружились признаки пожара. Спрашивается: как же он мог произойти? Кто и как мог туда проникнуть? Замок, от которого ключ хранился у контролера, оказался запертым и неповрежденным. Приложенная печать задерживала дверь своим липким составом и, следовательно, не была снята. Других ходов в кладовую не существовало и проложено не было.

Правда, господин Бобров, домовладелец, предлагает нам остановиться на предположении, что туда можно было проникнуть через форточку, а до форточки на четвертый этаж добраться по лестнице или по водосточной трубе. Но будем же рассуждать в пределах возможного и не станем допускать сказок. Приставленной лестницы никто не видел, а для того чтобы лазить по водосточной трубе до четвертого этажа, нужно быть обезьяной или акробатом, приучиться к этому с детства, а братья Келеш – сорокалетние люди и гибкостью тела не отличаются. Наконец, ведь форточка в четвертом этаже запирается изнутри: если бы она была оставлена при зимней стуже открытой, то контролер Некрасов, запирая кладовую, заметил бы это, да и все окна успели бы оледенеть. Притом форточки делаются не в нижней витрине окна, а повыше, перегнуться через нее телу любого из Келешей мудрено – нужно было бы разбить окно, но все окна при пожаре найдены целыми. Итак, если не допускать сказки, если не верить, что кто-нибудь из Келешей мог забраться комаром в щелочку или влететь в кладовую через трубу, как ведьма, то нужно будет признать, что с той минуты, как Некрасов запер кладовую, и до того времени, когда через 6 часов обнаружился в ней пожар, и кладовая по-прежнему была заперта, никто в нее не входил и не мог войти.

Отсюда один возможный вывод, что неуловимая, недоступная для глаза причина пожара, микроскопическая, но, к сожалению, действительная, уже таилась в кладовой в ту минуту, когда "пошабашили" и когда Некрасов запирал кладовую. Вывод это ясен, как Божий день" [18] .

Приведенный пример (3) содержит синхронический аргумент к факту: адвокат С. А. Андреевский рассматривает возможность совершения или несовершения ряда действий конкретным лицом в конкретных обстоятельствах, совокупность которых указывает на невозможность конкретного поступка как реализации замысла в данных условиях.

Схема аргумента представляет собой условно-разделительное умозаключение по modus tollens. Используются логические топы: место, порядок, время, средство, образ действия, лицо-действие, внешние обстоятельства и т.д. Смысловая область, к которой апеллирует ритор, - здравый смысл: "Будем же рассуждать в пределах возможного и не станем допускать сказок".

Синхронические аргументы к факту дают обоснование его существа уже в статусе определения, поскольку факт получает имя, приобретает определенное содержание и включается в класс родственных фактов – "намеренный поджог имущества", "случайность", "основание города" и т.п.

Диахронические аргументы к факту

Диахронические аргументы к факту характеризуются обращением к последовательности событий или поступков, которые рассматриваются как состояния (синхронии) предмета.

(4) "Все, что мы находим в деле, подтверждает его (вывод, сделанный в речи [3] – А. Волков). Прежде всего вспомните показания Ф. Некрасова, одного из Муравьевских свидетелей, и следовательно, не склонного нам потакать, вспомните его показание о том, что еще в 10 часов вечера, т.е. за целых два часа до того, как сильный запах гари и туман дыма вызвали настоящую тревогу, как за целых два часа до этой минуты Ф. Некрасов уже чуял в воздухе соседнего двора тонкий запах той же самой гари, только послабее. Вспомните, что огня вовсе не было видно даже по приезде пожарных. Были только смрад и дым. Первое пламя занялось только тогда, когда выбили окна и впустили в кладовую воздух. Что же все это значит? Все это именно значит то, что причина пожара была крошечная, действовавшая очень вяло, очень медленно, едва заметно, - причина такая слабая, что она вызывала только перетлевание, дымление, чад и не вызывала даже огня. Только пустяк, только непотушенная папироска, запавшая искорка могли действовать таким образом. От искорки где-то затлелся табак. Воздух сухой, в кладовой, нажаренной амосовской печью, табак тлеет и тлеет, дымит, пламени не дает, но жар переходит от одного слоя табака к другому; чем больше его истлело, тем больше просушились соседние слои - тихонько и тихонько работа внутри кладовой продолжается. Надымило сперва редким дымом, а потом и погуще. Вот уж дыму столько, что его тянет наружу, потянулись струйки через оконные щели на воздух, стали бродить над двором фабрики, потянулись за ветром на соседний двор, но еще их мало, на морозном воздухе их не расчуешь, да если и почуешь, то не обратишь внимания. Но вот дымный запах крепчает на фабричном и на соседнем дворе. Его уже довольно явственно слышит Некрасов. Но и то не придает ему значения: мало ли, дескать, отчего и откуда в зимнюю пору дымить может. Еще два часа проходит, и гарь так постепенно, так медленно и неуловимо увеличивается, что только к концу этого срока жильцы двух соседних дворов озаботились наконец и стали доискиваться причины. И даже в это время собственно пожара, т.е. огня еще не было, все дым да дым валит, и не разберешь откуда.

Если, таким образом, вы вспомните, что после того, как дым уже пробился наружу, прошло более двух часов, прежде чем он стал настоящим образом обращать на себя внимание, то вы, конечно, признаете, что для внутреннего процесса тления нужно положить также немалое и, во всяком случае, еще большее количество часов, и для вас станет ясно до очевидности, что в 6 часов вечера кладовая была заперта контролером Некрасовым уже с невидимой, но готовой причиной будущего пожара" [19] .

Аргумент построен в виде повествования, в котором выделена последовательность состояний субъекта, воспринимающего признаки пожара: начальное состояние, последующие состояния, конечное состояние, каждое из которых изображается ритором через обращение к аудитории ("вспомните") и представляется как следствие предшествующего. Из этой серии следствий определяется начальная причина пожара также на основе здравого смысла. Из того обстоятельства, что пожар возник постепенно, логически никак не следует, что поджога не было. Но здравый смысл вместе с ритором подсказывает, что незначительная ("микроскопическая") причина пожара была случайной.

Схема аргумента построена в виде условно-утвердительного умозаключения по modus ponens.

Топы аргумента: время, место, состояние, порядок, признак, причина-следствие.

С помощью диахронических аргументов к факту устанавливается конвенциональное отношение или причина. Предшествующий (необязательно во времени) факт или состояние рассматривается как основание другого, последующего факта или состояния, которые представляются как следствие, но в условном смысле. Но сама по себе причина устанавливается исходя из целей аргументации и конвенции: искать причину в определенной смысловой области, задаваемой предметом обсуждения. Тем самым отдельный факт или событие включается в последовательный ряд, в составе которого он может быть осмыслен тем или иным образом. В соответствии с таким заданием и выделяются диахронические срезы в их последовательности  состояния, играющие роль переменных в схеме аргумента.

Главное отличие диахронического аргумента от синхронического состоит в понимании времени, причины, состояния и порядка.

Для синхронического аргумента характерно понимание времени как повторяющейся и воспроизводимой протяженности событий, которые в определенный промежуток времени располагаются а определенной последовательности. Выражение "если А, то В" означает, либо что А прежде В и причина В: "если был дождь, то тротуар сырой", либо что А необходимый признак В, а В - условие или причина А: "если лампочка горит, то есть ток". Но и в том и в другом случае независимо от того, когда это происходит, сегодня, вчера или в мезозойскую эру, "если лампочка горит, то есть ток". Поэтому в первой части приведенного логического выражения переменные B, C, D означают классы событий, а во второй части - единичные события соответствующих классов: "если человек – полный и пожилой, то он не может зимой залезть по водосточной трубе в форточку четвертого этажа; вот этот человек – полный и пожилой; следовательно, и т.д.".

В диахронической аргументации понимание времени, порядка и состояния иное, а причина в указанном смысле не существует. Физическая причина пожара есть следствие осознанного поступка конкретного лица, либо отсутствия такового. Этот осознанный поступок может или не может быть совершен определенным лицом в определенный момент времени определенным способом при определенных внешних обстоятельствах. Лицо, время, способ и обстоятельства определяются конвенционально как правдоподобные или неправдоподобные. Если последовательность состояний объекта, которая уникальна, приводит к мысли, что физическая причина пожара не удовлетворяет конвенциональным условиям его возникновения как следствия поступка, то признается, что такой поступок совершен не был. Поэтому переменные обеих частей выражения означают единичные события, но изменяется значение постоянной: слово "следовательно", обозначающее объективную причину, изменяет значение на "для вас станет ясно до очевидности": каждое состояние события изображается через оценку ситуации здравым смыслом получателя высказывания - аудиторией.

Синхронические и диахронические аргументы составляют единый комплекс, поскольку факт представляется исчерпывающим образом с внутренней (синхроническая аргументация) и внешней (диахроническая аргументация) стороны.

Аргументы к логике

Аргументы к реальности, истинность или правильность положения которых обоснована утверждением о принудительной силе логически правильного вывода из истинных (или принятых в качестве таковых) посылок будем называть аргументами к логике.

Аргументы к логике построены на презумпции онтологической реальности логических отношений и законов, которые рассматриваются как прямое отражение законов бытия, а не мышления. Здравый смысл убежден в незыблемости законов тождества, непротиворечия и исключенного третьего и вытекающих из них следствий, но использование логических аргументов, тем не менее, ограничено способностью аудитории следить за ходом рассуждения, которое может быть не очевидным для Неизвестного, оставаясь при этом логически безупречным. Поэтому Духовник в примере (5) возвращается к основаниям своего рассуждения и воспроизводит его логическую форму.

Риторическая убедительность аргументов к логике основана на конвенции: Духовник формулирует условие убедительности своих доводов, а Неизвестный соглашается его принять и рассматривать предмет обсуждения как интеллектуальную проблему; во-вторых, словесный ряд аргумента к логической правильности имеет не меньшее, а может быть, даже большее значение, чем в риторических аргументах других типов. Дело в том, что в практике риторической аргументации редко используются точные дефиниции терминов, понятия "пластичны" и "ковки", по выражению Перельмана, и постоянно меняют свое содержание в ходе аргументации: мысль Лейбница, приведенная в эпиграфе, здесь особенно значима. Поэтому для аргументов к логике, как это видно и в примере (5), Духовник отбирает те слова и в том значении, как они употреблены Неизвестным, или, по крайней мере, употребительны в обычной речи.

Аргументы к логической необходимости

Аргументы к логической необходимости основаны на апелляции к логической правильности умозаключения, которое необходимо приводит к выводу, совместимому или несовместимому с положением аргумента.

(5) "Духовник. Что ты разумеешь под словом "доказательства"?

Неизвестный. Под этим я разумею факты, или логические рассуждения, обязательные для человеческого разума.

Духовник. Хорошо. Применительно к вопросу о бессмертии, какие доказательства тебя удовлетворили бы?

Неизвестный. Прежде всего, конечно, факты. Если бы с "того света" были даны какие-либо свидетельства о жизни человеческой души, продолжающейся после смерти тела, я считал бы вопрос решенным. Этого нет. Остается другое – логика. Логика, конечно, менее убедительна, чем факты, но до некоторой степени она может заменить их.

Духовник. Свидетельств, о которых ты говоришь, множество. Но таково свойство неверия. Оно всегда требует фактов и всегда их отрицает. Трудно что-нибудь доказать фактами, когда требуют, чтобы сами факты, в свою очередь, доказывались.

Неизвестный. Но как же быть, нельзя же достоверными фактами считать рассказы из житий святых?

Духовник. Можно, конечно, но я понимаю, что тебе сейчас такими фактами ничего не докажешь, потому что эти факты для тебя нуждаются в доказательствах не менее, чем бессмертие души.

Неизвестный. Совершенно верно.

Духовник. Мы подойдем к решению вопроса иначе. Мы тоже будем исходить из фактов. Но из факта для тебя несомненного – из твоего собственного внутреннего опыта.

Неизвестный. Не совсем понимаю.

Духовник. Подожди, поймешь. А пока я спрошу тебя. Допустим, ты видишь собственными глазами зеленое дерево. Тебе докажут путем логических доводов, что никакого дерева на самом деле нет. Скажешь ли ты тогда: "Неправда, оно есть"?

Неизвестный. Скажу.

Духовник. Ну вот. Именно такой путь выбираю и я в своих рассуждениях. Я беру то, что ты видишь и в чем не сомневаешься, затем условно встаю на точку зрения "отрицания бессмертия". Доказываю тебе, что то, что ты видишь и в чем не сомневаешься, – бессмыслица и на самом деле не существует. Скажешь ли ты мне тогда: "Неправда, существует – я это знаю"?

Неизвестный. Скажу.

Духовник. Но тогда тебе придется отказаться от основного положения, допущенного условно, – от отрицания бессмертия.

Неизвестный. Все это для меня не совсем ясно.

Духовник. Тебе станет ясно из дальнейшего. А теперь скажи мне, признаешь ли ты в человеке свободную волю?

Неизвестный. Конечно, признаю.

Духовник. Признаешь ли ты какое-либо моральное различие в поступках людей, то есть одни поступки считаешь хорошими, а другие плохими?

Неизвестный. Разумеется.

Духовник. Признаешь ли ты какой-либо смысл в своем существовании?

Неизвестный. Да, признаю. Но оставляю за собой право этот смысл видеть в том, что мне кажется смыслом. Для меня он в одном, для других может быть совсем в другом.

Духовник. Прекрасно. Итак, несомненными фактами для тебя являются свобода воли, различие добра и зла и какой-то смысл жизни.

Неизвестный. Да.
Духовник. Все это ты видишь, во всем этом ты не сомневаешься?

Неизвестный. Да.

Духовник. Теперь на время я становлюсь неверующим человеком и никакого иного мира, кроме материального, не признаю. Начинаю рассуждать и прихожу к логически неизбежному выводу, что "несомненное" для тебя на самом деле – бессмыслица: нет ни свободы воли, ни добра, ни зла, ни смысла жизни. И если в моих доказательствах ты не найдешь ни малейшей ошибки, – скажешь ли ты все-таки, что я говорю неправду, что свобода воли существует, существуют добро и зло и смысл жизни, что это не бессмыслица, а несомненный факт?

Неизвестный. Да, скажу.

Духовник. Но если ты это скажешь, не должен ли ты будешь отвергнуть основную посылку мою, из которой сделаны эти выводы, то есть мое неверие?

Неизвестный. Да... Пожалуй...

Духовник. Так начнем рассуждать. Перед нами вопрос о свободе воли. Что разумеется под этим понятием? Очевидно, такое начало, действия которого не определяются какой-то причиной, а которое само определяет эти действия, являясь их первопричиной. Воля человека начинает ряд причинно-обусловленных явлений, сама оставаясь свободною. Ты согласен, что я верно определяю понятие свободы воли?

Неизвестный. Да.

Духовник. Можем ли мы признать существование такого начала? Разумеется, нет. Для нас, материалистов, понятие "свободы" – вопиющая бессмыслица, и наш разум никаких иных действий, кроме причинно-обусловленных, представить себе не может. Ведь мир состоит из различных комбинаций атомов и электронов. Никакого иного бытия, кроме материального, нет. Человек не составляет исключения. И он своеобразная комбинация тех же атомов. Человеческое тело и человеческий мозг можно разложить на определенное количество химических веществ. В смысле вещественности нет никакого различия между живым организмом и так называемой неодушевленной вещью. А мир вещественный подчинен определенным законам, из которых один из основных – закон причинности. В этом вещественном мире нет никаких бессмысленных и нелепых понятий "свободных действий" Шар катится, когда мы его толкаем. И он не может катиться без этого толчка и не может не катиться, когда толчок дан. И он был бы смешон, если бы, имея сознание, стал бы уверять, что катится по своей собственной воле и что толчок – это его собственное желание. Он не боле как шар, который катится в зависимости от тех или иных толчков, и будучи вещью, напрасно воображает себя каким-то "свободным" существом.

Все сказанное может быть заключено в следующий логически неизбежный ряд: никакого иного бытия, кроме материального, не существует. Если это так, то и человек – только материальная частица, то и он подчинен всем законам, по которым живет материальный мир. Если мир живет по законам причинности, то и человек, как частица вещества, живет по тем же законам. Если материальный мир не знает свободных "беспричинных" явлений, то и воля человека не должна быть свободной и сама должна быть причинно-обусловленной. Итак, свободы воли не существует. Ты согласен, что я рассуждаю строго логически?

Неизвестный. Да.

Духовник. Ты согласен с этим выводом?

Неизвестный. Нет, конечно, не согласен.

Духовник. Будем рассуждать дальше. Перед нами вопрос о хороших и дурных поступках. Один человек отдал последний кусок хлеба голодному. Другой отнял последний кусок хлеба у голодного. Признаешь ли ты нравственное различие этих двух поступков?
Неизвестный. Признаю.

Духовник. А я утверждаю, что никакого различия между этими поступками нет, потому что понятия добра и зла – полнейшая бессмыслица. Мы уже доказали бессмысленность понятия свободы воли в вещественном мире. Такою же бессмыслицей мы должны признать и понятия добра и зла. Как можно говорить о нравственном поведении шара, который двигается, когда его толкают, и останавливается, когда встречает препятствие? Если каждое явление причинно-обусловлено, то в нравственном смысле они безразличны. Понятия добра и зла логически неизбежно предполагают понятие свободы. Как можно говорить о хороших и дурных поступках, когда и те и другие одинаково не зависят от лица, которое их совершает?

Представь себе автомат, который делает только те движения, которые обусловливает заведенная пружина, – разве ты скажешь, что автомат поступил нравственно или безнравственно, опустив руку? Он опустил руку, потому что не мог иначе, потому что такова его пружина, и поэтому его механические действия никакой моральной оценки иметь не могут.

Все сказанное заключим опять в последовательный логический ряд: никакого иного мира, кроме вещественного, не существует. Если это так, то и человек – только частица вещества. Если он частица вещества, то подчинен законам вещественного мира. В вещественном мире все причинно обусловлено, потому и у человека нет свободной воли. Если у него нет свободной воли, то все его поступки, как механически неизбежные, в нравственном смысле безразличны. Итак, "добра" и "зла" в вещественном мире не существует. Ты согласен, что я рассуждаю совершенно логически?

Неизвестный. Да, я не заметил никакой ошибки в твоих рассуждениях.

Духовник. Значит, ты согласен с моими выводами?

Неизвестный. Нет, не согласен.

Духовник. Почему?

Неизвестный. Потому что во мне есть нравственное чувство, и я никогда не соглашусь, что нет морального различия между подлым и благородным поступком" [20] .

Поскольку аргумент (5) построен как своего рода интеллектуальный пример и лишен словесной изобразительности, свойственной реальной риторической аргументации, хорошо видно его строение.

Приведенный пример показателен в двух отношениях: во-первых, он содержит аргумент к логике, во-вторых, этот аргумент к логике является частью аргумента к аудитории (ad hominem), поскольку в состав посылок вводятся данные о Неизвестном. Аргумент в целом представляет собой развернутую эпихейрему, то есть умозаключение, посылки которого в свою очередь являются умозаключениями . Аргумент к логике, собственно, составляет вторую посылку. Первую же посылку составляет аргумент к аудитории – к внутреннему опыту: Неизвестный на основе своего внутреннего опыта, свидетельствующего о свободе воли и добре и зле, принимает логический аргумент как таковой, отвергая в то же время приемлемость его вывода, но если отвергается вывод, то отвергается и посылка, к которой он приводится. Аргумент построен с намеренным выделением схемы в виде двух соритов (второй частично воспроизводит первый), к которой апеллирует частное положение и которая и является основанием согласия Неизвестного.

Аргументы к логической возможности

Сущность аргумента к логической возможности состоит в том, что апелляция относится к правильности вероятностного умозаключения, тем самым положение аргумента содержит утверждение об оптимальном решении. Классическим примером является знаменитый аргумент Паскаля.

(6) "Будем рассуждать теперь на основании природного рассудка. Если Бог есть, то Он окончательно непостижим, так как, не имея ни частей, ни пределов, Он не имеет никакого соотношения с нами. Поэтому мы неспособны познать, ни что Он, ни есть ли Он. Раз это так, кто осмелится взять на себя решение этого вопроса? Только не мы, не имеющие с Ним никакого соотношения. Как же после этого порицать христиан, что они не могут дать отчета в своем веровании, когда они сами признают, что их религия не такова, чтобы можно было давать в ней отчет? Они заявляют, что в мирском смысле это безумие. А вы жалуетесь, что они вам не доказывают ее! Если бы стали доказывать, то не сдержали бы слова: именно это отсутствие с их стороны доказательств и говорит в пользу их разумности.

"Да, но если это извиняет тех, кто говорит, что религия недоказываема, и снимает с них упрек в непредставлении доказательств, то это самое не оправдывает принимающих ее".

Исследуем этот вопрос и скажем: Бог есть или Бога нет. Но на которую сторону мы склонимся? Разум тут ничего решить не может. Нас разделяет бесконечный хаос. На краю этого бесконечного расстояния разыгрывается игра, исход которой не известен. На что вы будете ставить? Разум здесь не при чем, он не может указать нам выбора. Поэтому не говорите, что сделавшие выбор заблуждаются, так как ничего об этом не знаете.

"Но я порицал бы их не за то, что они сделали тот или другой выбор, а за то, что они вообще решились на выбор; так как одинаково заблуждаются и выбравшие чет, и выбравшие нечет. Самое верное совсем не играть".

Да, но сделать ставку необходимо: не в вашей воле играть или не играть. На чем же вы остановитесь? Так как выбор сделать необходимо, то посмотрим, что представляет для вас меньше интереса: вы можете проиграть две вещи, истину и благо, и две вещи вам приходится ставить на карту, ваш разум и волю, ваше познание и ваше блаженство; природа же ваша должна избегать двух вещей: ошибки и бедствия. Раз выбирать необходимо, то ваш разум не потерпит ущерба ни при том, ни при другом выборе. Это бесспорно; а ваше блаженство?

Взвесим выигрыш и проигрыш, ставя на то, что Бог есть. Возьмем два случая: если выиграете, вы выиграете все; если проиграете, то не потеряете ничего. Поэтому не колеблясь ставьте на то, что Он есть" [21] .

В первой части аргумента обсуждается вопрос о принципиальной возможности доказательства бытия Бога. Здесь представлен аргумент ad hominem, в котором утверждение о невозможности доказательства бытия Бога приводится к авторитету: [1 Кор 1.22-25]. Доказательство бытия Божия представляется невозможным, потому что всякое доказательство фактами и логическое доказательство имеет принудительную силу, Бог же ждет от человека любви и веры, предоставляя ему свободный выбор верить или не верить. Принудительность утверждается в необходимости выбора и его последствий, причем сам этот свободный выбор определяется как разумный.

Вторая часть эпихейремы (после слов "Так как выбор сделать необходимо…") и представляет собой собственно аргумент к вероятности.

Таким образом, аргумент к логической вероятности также основан на конвенции, установлении исходного условия выбора: человек принужден быть свободным, и в таком случае он должен выбрать наиболее целесообразное решение из двух равновероятных возможностей. Сама альтернатива отделена от ценностного условия ("избегать ошибки и бедствия"), поэтому основание аргумента состоит именно в обращении к вероятности, а не к ценности.

Как видно из примеров, аргументы к реальности, как и все риторические аргументы, во-первых, являются диалектическими, то есть предполагают нахождение топа, на котором основывается большая посылка, во-вторых, принятие этой посылки как истинной или правильной представляет собой предварительное соглашение о ценности. В приведенном выше диалоге прот. Валентина Свенцицкого на вопрос Духовника "Допустим, ты видишь собственными глазами зеленое дерево. Тебе докажут путем логических доводов, что никакого дерева на самом деле нет. Скажешь ли ты тогда: "Неправда, оно есть?" Неизвестный отвечает: "Скажу" . Такой ответ предполагает независимость мысли и интеллектуальную честность, которые чаще встречаются в философских сочинениях, чем в реальной жизни. Личный опыт может быть сильнее логики, что не удивительно, личный опыт может быть сильнее всеобщего здравого смысла, что бывает реже. Однако авторитетное мнение, как правило, для нас сильнее и личного опыта, и здравого смысла, и логического доказательства.

Что же касается фактов или логической формы, к которым обращена апелляция, они представлены в меньших посылках аргументации и связывают топ с положением аргумента и в этом смысле являются вспомогательными инструментами риторической аргументации.

Аргументация к реальности используется в основном в статусах установления и определения и является фактически единственным видом риторической аргументации, выводы которой рассматриваются с точки зрения истинности. Именно поэтому она представляется основой риторической аргументации как в содержательном, так и в этическом плане.

В содержательном плане обсуждение и установление истинности или хотя бы правдоподобности суждений и определение вероятности грядущих событий в совещательной аргументации является основой продуктивности решений. Ценность всей последующей аргументации в статусах определения и оценки всецело зависит от надежности представления и анализа фактических данных. И несмотря на то, что риторическая аргументация во всех своих формах – как диалектическая, дидактическая, полемическая (эристическая) – не может рассматриваться в качестве надежного средства нахождения истины, она остается основным инструментом познания в практической жизни. Именно на основе риторической аргументации мы принимаем реальные решения не только практического, но и мировоззренческого характера.

Научный инструментарий познания, который также далеко не всегда, даже если это формальная математическая демонстрация, можно признать совершенным, неприменим к проблемам жизненной реальности. Использование выводов научного знания в технической, социальной практике и в мировоззренческих вопросах требует риторической аргументации, не говоря уже о том, что в составе самих научных произведений, естественнонаучных в той же мере, что и в гуманитарных, риторическая аргументация занимает, очевидно, значительно большее место, чем это представляется самим естествоиспытателям.

Не менее значима этическая сторона проблемы. Именно в аргументации статуса установления тщательность и добросовестность аргументов представляется особенно необходимой. Юридическое доказательство и истина исторического факта лежат в основе культуры общественных отношений. И там, где установление факта зависит от цели определения и оценки, как это систематически происходит в современном политическом дискурсе, манипуляция данными приводит к компрометации реальности, которая даже еще более опасна, чем компрометация поведенческих норм.

Аргументы к авторитету

Аргументы, основанные на апелляции к внешней для отправителя и получателя высказывания инстанции, которая рассматривается как достоверный источник знания или нормы,  будем называть  аргументами к авторитету.

Аргументы к авторитету являются самым распространенным классом риторических аргументов и предстают как наиболее убедительные. При этом качество обсуждения и уровень проблем, разрешимых в ходе риторического дискурса,  зависят от состава и иерархии инстанций, принимаемых в ходе аргументации. Классы топов определяются степенью авторитетности инстанции, от которой они исходят, поэтому при ограничении состава и принимаемых свойств инстанций снижаются и уровень обсуждения, и содержание решений. Действительно, такие инстанции – источники топов, как общественное мнение, действующее законодательство, либерально-гуманистическая политическая идеология с приматом  индивидуалистических интересов над интересами общества, очевидно, не допускают или, по крайней мере, затрудняют использование топики духовной морали, необходимой при обсуждении и решении вопросов, связанных с фундаментальными культурными конфликтами.

Ю.В. Рождественский рассматривает систему авторитетных инстанций как источников общих мест исходя из культурно-исторической схемы развития словесности и связывает топы с определенными классами текстов как родами словесности. При этом система общих мест нарастает и видоизменяется с развитием новых фактур речи  и определяется культурными навыками частной аудитории: "Общие места зависят от аудитории, ее широты и узости, от интересов аудитории и от того, какой пафос свойственен речи, которая охватывает аудиторию. Общие места для данного вида словесности не могут складываться стихийно. Они складываются не путем механического соединения смыслов разных речей, выделения в них общего и отбрасывания различного. Общие места есть результат общественного договора. Некоторые тексты, как, например, известные тезисы Лютера, выдвигаются когда-то и кем-то, к этим тезисам примыкают люди в своем сознании и объединяются вокруг этих тезисов. Общие места есть тексты. смысл которых служит объединению<…> других текстов с разной композицией" [24] .

Не отрицая правомерность и значимость подхода Ю.В. Рождественского к топике, следует отметить, что он может привести к известному релятивизму в трактовке системы топов: топы в таком случае должны рассматриваться в отношении к культуре частной аудитории, которая существует в определенное историческое время и в определенном культурном пространстве. И даже если принять во внимание кумулятивность культуры, то есть допустить, что общие места, свойственные определенному историческому разряду произведений слова, сохраняются с изменением  состава словесности, приходится признать, что иерархия общих мест исторически меняет свое строение, – общие места, занимавшие на прежних этапах истории культуры высшие места в иерархии ценностей, уступают эти высшие места другим, новым классам общих мест и отходят на низшие или маргинальные позиции. С другой стороны, современный риторический дискурс быстро меняет жанровый состав риторической словесности: появляются новые и отходят на задний план прежние источники топов, современные риторические формы утрачивают и внутреннее жанровое единство, и классические способы обоснования положений.

Однако система общих мест и инстанций, от которых они исходят, не просто конвенциональна и исторична, но, очевидно, имеет особую внутреннюю форму, которая обусловлена потенциальными возможностями аргументации в риторическом дискурсе, и поэтому должна содержать определенные константы, независимые от господствующего мировоззрения времени. Факты показывают, что искусственное устранение некоторых значимых инстанций аргументов к авторитету и основанных на них других  типов аксиологических аргументов приводит к разрушению всей системы общих мест и к ограничению возможностей эпидейктической аргументации в целом. Вместе с тем, основные виды инстанций, к которым обращается аргументация, используются на всем протяжении истории и в различных культурных ареалах. В этой связи целесообразно рассмотреть типы  авторитетных инстанций, к которым обращается аргументация.

1. Авторитетные инстанции могут быть абсолютными и относительными. В качестве абсолютных выступают инстанции, авторитет которых принципиально, то есть исходя из определения инстанции как таковой, неоспорим. Относительными являются авторитетные инстанции, суждения которых по условию могут быть подвержены сомнению.

В конце первого стасима "Эвменид" Афина в ответ на просьбу Ореста о суде произносит следующие слова: "Столь страшно это дело, что не смертному его судить. Запретно и богине мне кровавой мести ведать тяжбы тяжкие <….> Но поелику спор дошел до судбища, навек отныне выборных присяжных суд о тяжбах крови здесь да будет, я рекла"  и передает дело на усмотрение афинского суда присяжных. Этими словами Афина не только определяет божество как относительную инстанцию, но и не видит возможности абсолютного авторитета (например, Зевса), отсылая Ореста к суду присяжных, которым, однако, придется нести реальную ответственность за решение, будь оно принято в пользу Ореста или против него: боги не в состоянии вынести абсолютное суждение. Совершенно иное дело – суждение св. апостола Павла: "А ты кто, человек, что споришь с Богом? Изделие скажет ли сделавшему его: "Зачем ты меня так сделал?" [Рим. 9, 20]. Бл. Феофилакт Болгарский (XI в.) в комментарии на этот и следующий [21] стихи "Послания к римлянам" отмечает: "Пример этот употребил Павел не для того, чтобы уничтожить наше свободное произволение наше и представить недеятельными и неподвижными, но для того, чтобы научить нас, как должно покоряться Богу и оказывать Ему глубокое и безмолвное повиновение" . Особенность абсолютной инстанции состоит в ее непререкаемости и, по мысли В. Оккама, в независимости, отсутствии обязательства: "Бог не грешит, поскольку не обязан держаться противного, ибо не является ничьим должником" [27] .

2. Авторитетные инстанции могут быть постоянными и переменными. Постоянные инстанции устанавливают основной состав топов как доктрину и сохраняют его  неизменным, рассматривая топику как универсальную, вечную, самоочевидную и т.д. Переменные инстанции изменяют свою топику во времени или представляют ее как исторически или социально обусловленную. К постоянным инстанциям относятся религия, общественная мораль, художественное (мусическое) искусство, право. Как переменные определяют себя наука, практические искусства, политика, общественное мнение. Это разделение вытекает из внутренней организации авторитетных инстанций. Если, например, общественная мораль рассматривает себя как исторически или социально обусловленную, а не вечную и универсальную, она утрачивает авторитет в аргументации, поскольку каждое обращение к авторитету может быть оспорено как не соответствующее времени, месту и конкретному человеку. Если наука провозглашает себя постоянной и неизменной основой мировоззрения человека и конечным источником общих мест, она тем самым отрицает необходимую для собственного развития спорность теорий и в конечном счете – своей картины мира и стремится занять место религии: наука как процесс познания обязана признавать свою картину мира изменяющейся и спорной.

3. Авторитетные инстанции могут быть личными и безличными. Первые определяют себя как исходящие от определенного источника, к которому можно обратиться как к "ты" или "вы", и это определяет их аргументативную природу. К богу Аристотеля или ко второму закону термодинамики так обратиться нельзя; его бессмысленно просить о чем-либо, в особенности о главном – об исключении из общего правила или закона, что безусловно необходимо, в особенности когда мы имеем дело со статусом оценки. Личная инстанция поэтому предстает в конкретном образе участника диалога, обладающего свободной волей, индивидуальным разумом, ответственностью и своим особенным идиолектом – стилем. Это последнее обстоятельство делает оппозицию личной/безличной инстанции одной из ключевых для классификации риторических аргументов, так как создает образ персоналистической среды риторического общения.

Виды аргументов к авторитету различаются в зависимости от характера этой внешней для ритора и аудитории инстанции, к которой апеллирует большая посылка умозаключения. Такие авторитетные инстанции иерархичны. Иерархия инстанций – одна из сложнейших проблем теории риторики. Достаточно очевидной представляется возможность выделить два основных типа авторитетных инстанций – личные и безличные.

Аргументы к безличному авторитету

Безличная инстанция – представляет собой некий неопределенный источник суждения, например, "народная мудрость", "всеобщее мнение", "наука", "интересы государства", "мировое сообщество", "демократическая общественность" или даже "существует мнение", формулировка позиции которого иногда представляет собой фигуру заимословия (вымышленной прямой речи от некоего лица, например, народа), для того и существующую: пословицу, притчу, максиму, целую речь. Рассмотрим пример.

(7) "Самая лучшая философия есть та, которая основывает должности человека на его счастии. Она скажет нам, что мы должны любить пользу отечества, ибо с нею неразрывно связана наша собственная; что его просвещение окружает нас самих многими удовольствиями в жизни; что его тишина и добродетели служат щитом семейственных наслаждений; что слава его есть наша слава; и если оскорбительно человеку называться сыном презренного отца, то не менее оскорбительно и гражданину называться сыном презренного отечества. Таким образом, любовь к собственному благу производит в нас любовь к отечеству, а личное самолюбие - гордость народную, которая служит опорою патриотизма. Так, греки и римляне считали себя первыми народами, а всех других - варварами; так, англичане, которые в новейшие времена более других славятся патриотизмом, более других о себе мечтают" [28] .

Гедонистическая этика Просвещения предстает здесь в качестве такого непререкаемого авторитета, позиция которого персонифицируется глаголом "скажет". При этом столь же обобщено и инклюзивно значение слова "нам": всем "нам" —  и ритору, и аудитории. Здесь мы имеем дело с утверждением общего мнения о "лучшей философии", концепты которой включены в словесный ряд аргумента: "польза", "просвещение", "удовольствия", "тишина", "добродетели", "семейственные наслаждения", "собственное благо", "народная гордость", "патриотизм". Поэтому весь аргумент предстает как обращенный к универсальной аудитории и основан на топе обратимости: "гражданин" должен заботится об отечестве, если отечество заботится о "гражданине" в определенном названными концептами смысле – доставляя ему "счастие".

Из примера (7) видно, что безличная инстанция предполагает специальную интерпретацию, часто в виде словесного ряда, компоненты которого представляются привлекательными, поэтому аргументы к безличной инстанции близки аргументам к аудитории – в данном случае к прагматическому аргументу – и представляются в качестве универсальных. Они весьма распространены в современной аргументации: такие концепты, как "мировое сообщество", "цивилизованные страны", "демократия" и пр., в современном употреблении совершенно идентичны карамзинской "лучшей философии": "мировое сообщество" также "говорит" то, что хочет сказать ритор, и в той же мере является его вымыслом. Поэтому в современном политическом дискурсе существует целая система таких безличных инстанций – политических концептов-имен символического зонтика, к которым апеллирует аргументация и через которые обосновывается и утверждается политическая, этическая и правовая топика.

Аргумент к безличному авторитету далеко не всегда содержит прямое указание на авторитетный источник посылки. Как правило, информацию о характере инстанции можно найти только в содержании посылки, которое может достаточно ясно указывать на него.

(8) "Эгоцентризм заслуживает осуждения не только с точки зрения одной европейской романо-германской культуры, но и с точки зрения всякой культуры, ибо это есть начало антисоциальное, разрушающее всякой культурное общение между людьми. Поэтому если среди неромано-германского народа имеются шовинисты, проповедующие, что их народ - народ избранный, что его культуре все прочие народы должны подчиняться, то с такими шовинистами следует бороться всем их единоплеменникам. Но как быть, если в таком народе появляются люди, которые будут проповедовать господство в мире не своего народа, а какого-нибудь другого, иностранного народа, своим же соплеменникам будут предлагать во всем ассимилироваться с этим "мировым народом". Ведь в такой проповеди никакого эгоцентризма не будет, - наоборот, будет высший эксцентризм. Следовательно, осудить ее совершенно так же, как осуждается шовинизм, невозможно. Но, с другой стороны, разве сущность учения не важнее личности проповедника? Если же господство народа А над народом В проповедовал представитель народа А, это было бы шовинизмом, проявлением эгоцентрической психологии, и такая проповедь должна была бы встретить законный отпор как среди В, так и среди А. Но неужели все дело совершенно изменится, лишь только к голосу представителя народа А присоединится представитель народа В? Конечно нет; шовинизм останется шовинизмом. Главным действующим лицом во всем этом предполагаемом эпизоде является, конечно, представитель народа А. Его устами говорит воля к порабощению, истинный смысл шовинистических теорий. Наоборот, голос представителя народа В, может быть, и громче, но по существу менее значителен. Представитель В лишь поверил аргументу представителя А, уверовал в силу народа А, дал увлечь себя, а может быть, и просто был подкуплен. Представитель А ратует за себя, представитель В - за другого: устами В, в сущности, говорит А, и поэтому мы всегда вправе рассматривать такую проповедь как тот же замаскированный шовинизм" [29] .

В примере (8) из статьи Н.С. Трубецкого такой посылкой является высказывание: "Но, с другой стороны, разве сущность учения не важнее личности проповедника?", которое содержит основной топ всего рассуждения. Если обратиться к классификации Ю.В. Рождественским топики по видам словесности, можно определить, что топ относится к образу педагога-пропагандиста [30] , который и выступает здесь в качестве безличного авторитета: этот тип русского ритора объединен идеями объективности и ценности предмета знания и партийности литературы, которые решительно преобладают над личностью автора.

Аргументы к личному авторитету

Личная инстанция – предстает в виде конкретного индивидуального или коллективного, но обязательно обозначенного именем собственным автора суждения, которое содержит топ, например, пророка Исайи, или описание действия определенного лица, которое рассматривается как образец. Суждение имеет определенную формулировку – изречение, возможности интерпретации которого ограничены конкретным замыслом и контекстом, или притчу, то есть описание образцового поступка (модель) или отрицательного, неправильного поступка (антимодель) с соответствующим комментарием. В каждом варианте аргумента к личному авторитету используются особые приемы верификации или компрометации  данных представляемых как позиция авторитетной инстанции.

В аргументах к личному авторитету отношение позиции ритора к источнику может быть различным. Простейшей формой построения является подтверждение авторитетным источником позиции ритора, как в следующем примере.

(9) "Итак, миллионный убыток в прошедшем угрожает в будущем не только миллионными потерями, но, по заключению ревизии, и ликвидацией. Как ни печальны эти последствия, грозящие Москве еще невиданным крахом, но можно сказать, что они почти ничтожны сравнительно с общественным злом, причиненным заправилами Кредитного общества.

Они извратили выборное начало; они создали пародию самоуправления. Системою долголетнего хищения они развили опасную спекуляцию и самое низкопробное маклачество. Зрелищем безнаказанного прибыльного обмана они развращали массы. Говоря словами достойнейшего гражданина Москвы Митрофана Павловича Щепкина, это была "гибель общественного доверия и общественного достояния" [31] .

В примере (8), который представляет собой одну из посылок аргумента, примечательна широкая амплификация авторитетного высказывания, которая не следует непосредственно ни из высказываний Щепкина, ни из заключения ревизии: суждение авторитета оказывается общей оценкой последствий деяний подсудимых и подтверждением мысли адвоката, и обращено как к составу суда, так в основном и к общественности – так называемый эффект двойной аудитории.

Более сложная форма интерпретации авторитетного высказываний является аналогия и построение модели. В примере  [9] представлены обе эти операции.

 (9) "Перехожу ко второму пункту обвинения, к форме, приписываемой г. Нотовичу клеветы, к вопросу о том, возможна ли клевета в такой именно форме. Эта форма - сравнение, сопоставление двух близких по своему прошлому банков. <...> Если вопрос об уголовном тождестве обоих банков будет отвергнут, то с тем вместе будет разрешен вопрос, все еще количественный, о полной доказанности или неполной тех признаков, которые были выставлены в "Новостях" как черты сходства между обоими банками.

Окружной суд держался того начала, что если указано, положим, десять признаков сходства и из них подтвердилось семь-восемь, а без подтверждения остались два или три, то подсудимый признан будет, все-таки, клеветником и как таковой будет наказан. Чтобы установить полную несостоятельность такого взгляда, я позволю себе преподнести Палате не решение, а приговор уголовного Кассационного департамента, постановленный им в качестве апелляционной инстанции по делу Куликова 20-го февраля 1890 года. Конечно, этот приговор не решение; только решения публикуются для руководства судам при однообразном применении законов. Но я полагаю, что никто не станет оспаривать высокой авторитетности приговоров Сената. Крестьянин Куликов был бухгалтером в Новоузенской земской управе; он донес губернатору и сообщил прокурору о совершившихся в управе злоупотреблениях, да и напечатал статейку в "Саратовском листке" 1887 года, №182, в которой содержались следующие слова "Все сделанное мною заявление (губернатору) подтвердилось и с поразительной ясностью обнаружено хищение земских денег". При следствии по обвинению Куликова по 1039 ст. Уложения о наказаниях  далеко не все обвинения подтвердились выдержками из печатных журналов земских собраний и волостных правлений. Саратовская палата осудила Куликова; он апеллировал в Сенат и Сенат его оправдал по следующим соображениям: "Одно наименование действий членов земской управы систематическим хищением земских денег, хотя и есть выражение неуместное, но еще не служит для применения к Куликову 1039 ст. Уложения, так как характеристика не содержит в себе прямого указания на совершение членами управы каких-либо преступных действий, а может быть относима и к беспорядочному и невыгодному для земцев ведению земских дел". Что же касается того обстоятельства, что не все злоупотребления, которые заявлены Куликовым, подтвердились, то на этот счет Правительствующий Сенат говорит: "Документальные данные в пользу Куликова, содержащиеся в подробном его показании при предварительном следствии, а равно приложенные по делу выдержки из журналов земских собраний и удостоверения земских старшин содержат в себе некоторое подтверждение указаний обвиняемого на непроизводительность трат земских денег и на известные неправильности в их расходовании". На этом основании Сенат оправдал Куликова.

В этом решении Сенат установил и распределение oneris probandi. Если А обвиняет Б в нехороших деяниях и Б ищет за клевету, то А обязан доказать справедливость хотя бы некоторых нехороших фактов, которые он возводит на Б. Но если Б желает, чтобы А был наказан, то он должен быть сам чист, потому что если он даже немножко замаран, то уже не вправе претендовать за клевету" [32] .

Основной посылкой аргумента является решение Кассационного департамента Сената, которое представляется как авторитетное, причем характер авторитета специально оговаривается защитником. Само по себе авторитетное решение нужно для установления аналогии двух подобных деяний и судебного решения, выступающего как норма с искомым судебным решением, этим принципом несимметричности, по мысли защитника, должен руководствоваться суд (они формулируются в последнем предложении примера). Так защитник стремится в построить в сравнительном аргументе пропорцию на основе топа справедливости: отношение к подобным деяниям, совершенным подобными лицами в подобных обстоятельствах, должно быть одинаковым. Предмет обсуждения в таком случае может состоять в степени подобия.

Поэтому особенно интересным в примере представляется толкование посылки –  высказывания, исходящего от личного авторитета. Адвокат строит общую модель решения, которая и выступает как интерпретация частного решения Сената.  Действительно, человека справедливо назвать подлецом, если он совершил поступок А, или поступок В, или поступок С, которые подходят под такую квалификацию. При этом, если он не совершал, допустим, поступка С, то все равно квалификация останется справедливой – этическое суждение построено на дизъюнкции, поскольку оно носит качественный характер. С юридической точки зрения квалификация вины принципиально предполагает конъюнкцию деяний: мера наказания соответствует составу деяний (то есть  и А, и В, и С). Иными словами, если А утверждает, что В имеет некий нравственный изъян, то даже если только некоторые из фактов, приводимых А, истинны, суждение А не является клеветой, но если А обвиняет В в уголовном преступлении, обвинение окажется клеветой, даже если только некоторые из сообщенных фактов оказываются ложными, поскольку каждое из таких деяний усилило бы наказание, с чем и связан вывод о том, что  onus probandi должен быть перенесен на обвинение.

Аргументы к личному авторитету – самый распространенный вид риторических аргументов. Они встречаются практически в любом риторическом произведении, в особенности в судебной ораторике и в журналистике, хотя часто их принимают за другие виды аргументов. Свидетельские показания, отсылки к документам, изложение фактов по источникам, интервью как жанр риторической прозы – представляют собой аргументы к авторитету. В каждом из таких разрядов включение в посылки авторитетного высказывания и утверждение значимости авторитетной инстанции достигается особой техникой.

В аргументах к авторитету может быть использован ряд разнородных инстанций, в особенности если каждая отдельная инстанция представляется недостаточно убедительной, а сам аргумент строится как разделительное умозаключение.

(10) "Попытаемся же, с другой стороны, уяснить себе вопрос: что такое наказание? Какие цели преследует оно? Первое – удовлетворить общественному негодованию против преступника. Но разве здесь можно говорить о нем? Припомните слова Ивана Киселева: "Когда народ узнал о событии, он хлынул не в дом, где лежала покойная, а к дому, где был обвиняемый, и, окружив его, все плакали навзрыд". Второе – подвергнуть преступника мукам. Но разве он мало их вынес за годы своей жизни с покойной, да и теперь, когда события разбили его семейную, личную, общественную жизнь? И третье – осуждают, чтобы оградить общество от злого человека. Таков ли он? Вглядитесь со вниманием – похож ли он на злодея? События еще не делают человека таковым. Есть незабвенные слова, сказанные знаменитым ученым Фейербахом: "На убийство в состоянии душевного возбуждения способны и благороднейшие характеры". А о Киселеве все говорят: "честный", "трезвый, преданный заботам и трудам человек". Если такой человек срывается, не хочется верить, что это – неразрешимая вина его…"

Аргумент (10) построен по классической, особенно в судебных защитительных речах, схеме условно-категорического умозаключения в отрицающем модусе, но как эпихейрема: посылки аргумента являются выводами из энтимем – умозаключений с опущенными посылками. Каждая посылка получает обоснование, но при этом посылки расположены в так называемой гомерической последовательности – в начале и в конце стоят более сильные посылки, в середине  стоит слабая посылка ("подвергнуть преступника мукам")с сомнительным обоснованием. Первая сильная посылка получает обоснование от авторитета – свидетельских показаний. Последняя завершающая посылка получает обоснование аргументом к аудитории и двойное обоснование аргументом к авторитету: к "незабвенным" словам Фейербаха и к всеобщему, по утверждению защитника, мнению, но это "всеобщее мнение" представлено как мнение свидетелей, которое, однако, явно предстает в виде фигуры заимословия, то есть искусственного цитирования – взятые в кавычки слова принадлежат адвокату, а не свидетелям.

В аргументе представлена двойная иерархия инстанций. Апелляция к Фейербаху в свою очередь усиливается апелляцией к свидетелям или общему мнению о подсудимом, а последняя – в свою очередь аргументом к аудитории, выраженным безличной формой глагола "не хочется верить", использование которой в данном контексте означает стремление отождествить оратора с аудиторией. Но эта апелляция по смыслу относится и к первой посылке об "общественном негодовании" и тем самым создает единство всего образа предмета, отраженного в аргументе.

Аргументы к аудитории

Аргументы, посылки которых основаны на апелляции к представлениям аудитории о ее пользе, долге, необходимости или к ее самосознанию, будем называть аргументами к аудитории. Аргументы к аудитории могут быть подразделены на два разряда: к цели и к человеку, последние часто обозначают по-латыни – ad hominem. Различие этих разрядов аргументов состоит в том, что если в аргументах к цели утверждение посылки содержит утверждение об основаниях принимаемого решения, которые рассматриваются как совпадающие точки зрения отправителя речи-ритора и аудитории, то аргумент к человеку, как правило, полемический и содержитв посылках утверждения о несовпадающих позициях ритора с одной стороны и оппонента или аудитории с другой.

Аргументы к человеку

Аргумент к человеку, как вид именно аргумент к аудитории, поэтому включает в состав посылок высказывания или изображение позиций оппонента или аудитории, которые представляются противоречивыми, несовместимыми или отрицательно свидетельствующими о самом источнике высказывания; и в таком случае приходится делать выбор между приемлемыми и неприемлемыми высказываниями или фактами.

(11) "По твоим словам, те из иконоборцев, что понаглее и позловреднее, полагая мудростью хитроумие, задают вопрос: которая из икон Христа истинная – та, что у римлян, или которую пишут индийцы, или греки, или египтяне – ведь они непохожи друг на друга, и какую бы ни объявили истинной, ясно, что остальные будут отвергнуты. Но это их недоумение, о прекрасное изваяние Православия, можно многими способами отразить и обличить как исполненное великого безумия и злочестия.

Во-первых, можно сказать им, что они сразу же тем самым, с помощью чего решили бороться против иконотворения, даже против воли засвидетельствовали его существование и поклонение [иконам] по всему миру, где есть христианский род. Так что они скорее говорят в пользу того, что пытаются опровергнуть и уловляются собственными доводами.

Во-вторых, что они, говоря такие вещи, незаметно для самих себя становятся в один ряд с язычниками – ведь сказанное о честных иконах можно равным образом применить и к другим нашим таинствам. Ведь можно было бы сказать: какие евангельские слова вы называете богодухновенными, и вообще, которое Евангелие? Ведь римское пишется буквами одного облика и вида, индийское – другого, еврейское – третьего, а эфиопское – четвертого, и они не только пишутся несходным обликом и видом буквами, но и произносятся с разнородным и весьма непохожим звучанием и значением слов. Итак, пусть покажут (а вернее, почему же вы не говорите?), что никому не подобает повиноваться или приходить к Евангелию, потому что оно возвещается несходными начертаниями букв и звучанием и значением слов. …" [34]

В примере (11) представлены два основные вида аргумента к человеку: первый основан на свидетельстве самих по себе слов оппонента, которые содержат логическое противоречие или (как в примере) несовместимом с его позицией; второй (третий абзац) основан на утверждении, что высказывание оппонента свидетельствует о качествах оппонента, которые несовместимы с его статусом – в данном случае христианина. Первый тип назовем ad hominem к несовместимости, а второй – также достаточно распространенным термином к личности (ad personam).

Аргументы к несовместимости, в свою очередь, могут использовать семантически несовместимые данные, как в примере (11) или логическую несовместимость высказывания – логический парадокс, как в примере (1), а в более явном виде в следующем примере (12), непосредственном продолжении слов святителя Филарета.

(12) "Были люди, которые хотели доказать, что истина недоступна познанию человеческому. Но что значит доказать? Значит, истину, скрывающуюся во мраке неизвестности или во мгле сомнений, вывести на свет посредством одной или нескольких истин, ясно познанных и несомненно признанных. Итак, истина существует прежде доказательств, уже присутствует при их рождении и смеется над теми, которые хотят доказать ее отсутствие или несуществование, но для сего призваны ее же призвать на помощь" [35] .

Аргументы к цели

Аргументы, основанные на апелляции к представлениям аудитории о ее социальном, национальном, культурном, духовно-нравственном и т.д. статусе, ценностях, интересах будем называть аргументами к цели. В состав аргументов к цели входят: 1. различные виды прагматического аргумента, доводы которого основываются на утверждении пользы или вреда принятого или предполагаемого решения, причем не только для самой аудитории ("польза образования сомнительна, а вред очевиден"); 2. аргументы долженствования, посылки которых основаны на самосознании аудитории и содержат утверждения о долге в связи со ее статусом ("как порядочный человек, вы должны жениться") или функцией; 3. аргументы необходимости, посылки которых исходят из утверждения о неизбежности для аудитории в данных условиях предлагаемого решения ("вас никто не может заменить на этом посту"), в силу невыносимости сложившегося положения вещей ("какое угодно правительство, но только не это"), невозможности принять иное решение и т.п.

Прагматические аргументы

Прагматические аргументы, рассматриваются в "Риторике" Аристотеля как принадлежащие совещательной аргументации, более того – как составляющие ее основное содержание [36] . Однако апелляции к пользе или вреду могут относиться и к прошедшему времени, то есть к судительной, или к настоящему – то есть к показательной аргументации; вместе с тем совещательная аргументация нередко содержит апелляции к долгу, необходимости, правовым или иным нормам, понятию справедливости и т.п.

Категория полезного-вредного как основа прагматического аргумента обширна и разнообразна: полезным аудитория может считать материальную выгоду, здоровье, безопасность, счастье, но также – спасение души, мудрость, физическое и нравственное страдание ("ум скорбящего не тот, что был до скорби: изменяет душу страдание" – Софокл), поэтому прагматические аргументы и включаются в состав аргументов к аудитории. Образ аудитории, ее ценность даже в собственных глазах определяются тем, каково содержание убедительного для нее прагматического аргумента. Поэтому именно прагматический аргумент, как никакой другой, формирует в риторической прозе образ аудитории. Этот образ аудитории становится, в свою очередь, инстанцией, к которой обращается ритор со своим прагматическим аргументом. Так, в "Дневнике писателя" за апрель 1877 года Ф. М. Достоевский в повествовании начала статьи "Война. Мы всех сильнее" предварительно строит оба основных образа – аудитории и оппонента, чтобы затем, используя их, перейти к прагматической аргументации.

(13) "Война! Объявлена война". – восклицали у нас две недели назад. "Будет ли война?" – спрашивали тут же другие. "Объявлена, объявлена!" – отвечали им. "Да, объявлена, но будет ли?" – продолжали те спрашивать…

И, право, были такие вопросы, может быть, есть и теперь. И это не от одной только дипломатической проволочки разуверились так люди, тут другое, тут инстинкт. Все чувствуют, что началось что-то окончательное, что наступает какой-то конец чего-то прежнего, долгого, длинного прежнего и делается шаг к чему-то совсем уже новому, к чему-то преломляющему прежнее надвое, обновляющему и воскрешающему его уже для новой жизни и… что шаг этот делает Россия! Вот в этом-то и неверие "премудрых" людей, Инстинктивное предчувствие есть, а неверие продолжается: "Россия! Но как же она может, как она смеет? Готова ли она? Готова ли внутренно, нравственно, не только матерьяльно? Там Европа, легко сказать Европа! А Россия, что такое Россия? И на такой шаг?"

Но народ верит, что он готов на новый, обновляющий и великий шаг. Это сам народ поднялся на войну, с царем во главе. Когда раздалось царское слово, народ хлынул в церкви, и это по всей земле русской. Когда читали царский манифест, народ крестился, и все поздравляли друг друга с войной. Мы это сами видели своими глазами, слышали, и все это даже здесь в Петербурге. И опять начались те же дела, те же факты, как и в прошлом году: крестьяне в волостях жертвуют по силе своей деньги, подводы, и вдруг эти тысячи людей, как один человек, восклицают: "Да что жертвы, что подводы, мы все пойдем воевать!" Здесь в Петербурге являются жертвователи на раненых и больных воинов, дают суммы по нескольку тысяч, а записываются неизвестными. Таких фактов множество, будут десятки тысяч подобных фактов, и никого ими не удивишь. Они означают лишь, что весь народ поднялся за истину, за святое дело, что весь народ поднялся на войну и идет. О, мудрецы эти факты отрицать будут, как и прошлогодние; мудрецы все еще, как и недавно, продолжают смеяться над народом, хотя и заметно притихли их голоса. Почему же они смеются, откуда в них столько самоуверенности? А вот потому-то и продолжают они смеяться. что все еще почитают себя силой, той самой силой, без которой ничего не поделаешь. А меж тем сила-то их приходит к концу. Близятся они к страшному краху, и когда разразится над ними крах, пустятся и они говорить другим языком, но все увидят, что они бормочут чужие слова и с чужого голоса, и отвернутся от них и обратят упование свое туда, где царь и народ с ним" [37] .

Построение образа аудитории в примере (13) следует распространенной модели: образ аудитории сливается, с одной стороны, с представлением об обществе как народе, к которому должен присоединиться читатель; этому обществу-народу-аудитории противостоят "мудрецы", то есть оппонент. Противопоставление строится в форме фигуры диалогизма, в которой народ-аудитория, автор, царь сопоставлены с "мудрецами", "другими". Народ "как один человек, восклицает" (любимый глагол Достоевского, означающий у него взволнованную речь автора и его единомышленников) ~ мудрецы "спрашивают", "смеются над народом", "бормочут с чужого голоса"; "весь народ поднялся на войну и идет" ~ "мудрецы эти факты отрицать будут"; народ "верит, что он готов на новый шаг" ~ мудрецы "самоуверенны"; народ "поднялся за истину, за святое дело" ~ мудрецы "продолжают смеяться над народом, хотя и заметно притихли"; народ "хлынул в церкви" ~ мудрецы же "смеются" над народом, что создает аллюзию новозаветного образа "совопросников века сего" фарисеев и книжников; народ "делает шаг вперед" ~ мудрецы "близятся к страшному краху". Отбор лексики показывает, что автор конструирует риторические пафосы негодования и гнева, который вызывается "пренебрежением или к нам самим, или к тому, что нам принадлежит, когда пренебрегать бы не следовало" [38] .

Сконструировав таким образом единую инстанцию народа-аудитории, Достоевский обращает к ней последующие прагматические аргументы.

(14) "Нам нужна эта война и самим; не для одних лишь "братьев-славян", измученных турками, подымаемся мы, а и для собственного спасения: война освежит воздух, которым мы дышим и которым мы задыхались, сидя в немощи растления и в духовной тесноте" [39] .

Основные посылки и вывод умозаключения: Мы задыхаемся от немощи растления и духовной тесноты (А есть В); "Война освежит воздух", то есть "является средством спасения от немощи растления и духовной пустоты (С не есть В); вывод: "Нам нужна эта война" (С не есть А).

Поскольку меньшая посылка и вывод аргумента являются отрицательными в логическом смысле суждениями ("растление и духовная пустота – зло, от которого нужно избавиться"), содержание аргумента раскрывается через противопоставление инертной массы тем, кто обозначается местоимением "мы", кто презирает "лакейство мысли" и верит "в свою собственную и народа своего самостоятельность". Мировоззрение этой инертной массы и выражают "мудрецы", которые "кричат, что за них авторитеты, что за них Европа" и "свистят на несогласных с ними". Из этого противопоставления остро вычленяется фраза, которая и является, по существу дела, обоснованием меньшей посылки: "Нет, видно правда, что истина покупается лишь мученичеством" (поскольку война – мученичество).

Итак, прагматический аргумент предполагает разработку образа аудитории, к которой он обращен, то есть введения в аргумент; при этом, если схема аргумента содержит отрицательные суждения, то возрастает значимость разработки образа оппонента, который нужен для противопоставления и контраста с объединенным образом автора и аудитории.

Аргументы долженствования

Аргументы долженствования, посылки которых апеллируют к понятию долга, а не пользы, в той же мере, что и прагматические аргументы, нуждаются в вводящей конвенциональной части, то есть в создании образа аудитории. Эта вводная часть аргумента может, как в примере (15), включаться непосредственно в его схему, и в таком случае словесный ряд аргумента часто содержит побудительные суждения, что вообще характерно для аргументов долженствования.

(15) "Да, чем проникновеннее вы отнесетесь к прошлому, подготовившему почву для взрыва, тем священнее выполните свой судейский долг. Не механическую только сторону события рассудить вы призваны сюда, не осудить только руки, поднятые в порыве негодования, или лицо, искаженное бессилием противостоять порыву, – а тот процесс медленного набухания горя, гнева и отчаяния в человеческой груди, который привел, наконец, к роковой катастрофе. И тогда, пройдя этот путь познания, вы в силах будете сказать, волен или неволен этот грех человека" [40] .

Назначение аргумента к долженствованию в примере (15) в том, что он связывает изложение дела с технической аргументацией – обоснованием положения и тем самым занимает принципиально важное место во всей системе аргументации защитника: вывод аргумента несколько раз воспроизводится и усиливается в заключении речи. Схема строится как условно-разделительное умозаключение с весьма неясным выражением логической схемы, которое можно рассматривать как софизм (нарушение правила вывода по modo ponendo-tollens). С точки зрения апелляции существенно, что изучение "набухания горя в человеческой груди" включается в "проникновенное отношение к прошлому", которое включается в признание невольным "греха человека" (зарезавшего жену, мать троих детей), которое включается в "священное исполнение судейского долга".

Тем самым редукция аргумента к долженствованию включает в концепт долга, к которому и приводится апелляция, достаточно произвольно отобранные значения. Если в примере (14) прагматического аргумента использован реалистический пафос и разумное отношение народа к предмету речи противопоставляются "крикам" и "смеху" мудрецов, против которых и возбуждается гнев, то в примере (15) использован сентиментальный пафос – жалость к обвиняемому и столь же сентиментальное осуждение жертвы: "Нет ли тут вины других, их порочного отношения к жизни, их беззаботности к тому, что вызвало порыв негодования другого человека?" [41] .

Аргументы к долженствованию имеют значительно меньшую убедительную силу, чем прагматические, что объясняется большей сложностью цепочки слов, протянутой от частного случая к общему понятию, с одной стороны, и критическим отношением ко всякому утверждению о долге – с другой.

Аргументы к необходимости

В содержательном смысле аргументы к необходимости являются наиболее сильными из аргументов к цели, поскольку цель представляется как необходимое или неизбежное решение, противоположность которому – столь же неизбежная неудача или катастрофа, которая часто и изображается в посылках аргумента. К совещательным аргументам такого рода прибегают обычно в избирательных кампаниях или при обсуждении целесообразности кардинальных реформ. Пари этом посылки аргумента к необходимости могут носить технический характер и быть близкими по смыслу к посылкам аргументов к реальности: различие состоит в том, что в вершине цепочки апелляций всегда лежит обращение к той или иной ценности. В последующем примере из Речи П.А. Столыпина "О морской обороне" видно это обращение к иерархии ценностей.

[16] "Для всех теперь, кажется, стало ясно, что только тот народ имеет право и власть удержать в своих руках море, который может его отстоять. Поэтому все те народы, которые стремились к морю, которые достигали его, неудержимо становились на путь кораблестроения. Для них флот является предметом народной гордости; это было внешнее доказательство того, что народ имеет силу, имеет возможность удержать море в своей власти. Для этого недостаточно одних крепостей, нельзя одними крепостными сооружениями защитить береговую линию. Для защиты берегов необходимы подвижные, свободно плавающие крепости, необходим линейный флот.

Это поняли все прибрежные народы. Беззащитность на море так же опасна, как и беззащитность на суше. Конечно, можно при благоприятных обстоятельствах некоторое время прожить на суше и без крова, но когда налетает буря, чтобы противостоять ей, нужны и крепкие стены, и прочная крыша. Вот почему дело кораблестроения везде стало национальным делом. Вот почему спуск каждого нового корабля на воду является национальным торжеством, национальным празднеством. Это отдача морю части накопленных на суше народных сил, народной энергии. Вот почему, господа, везде могучие государства строили флоты у себя дома: дома они оберегают постройку флота от всяких случайностей; они дома у себя наращивают будущую мощь народную, будущее ратное могущество.

Эти вот простые соображения привели правительство к выводу, что России нужен флот. А на вопрос, какой России нужен флот, дала ответ та же комиссия государственной обороны, которая выразилась так: России нужен флот дееспособный. Это выражение я понимаю в том смысле, что России необходим такой флот, который в каждую минуту мог бы сразиться с флотом, стоящим на уровне новейших научных требований. Если этого не будет, если флот у России Будет другой, то он будет только вреден, так как неминуемо станет добычей нападающих. России нужен флот, который был бы не менее быстроходен и не хуже вооружен, не с более слабой броней, чем флот предполагаемого неприятеля. России нужен могучий линейный флот, который опирался бы на флот миноносный и на флот подводный, так как отбиваться от тех плавучих крепостей, которые называются броненосцами, нельзя одними минными судами" [42].

Положение аргумента – России нужен флот, включающий тяжелые боевые корабли – дорогостоящие линкоры и линейные крейсеры. Сам по себе аргумент к необходимости (третий абзац примера (16)) недостаточен и требует обоснования прагматическими аргументами и аргументом к авторитету (первый и второй абзацы), поскольку аудитории вообще не очевидна необходимость строительства большого флота. Только через апелляцию к национальной идее оказывается возможным обратиться непосредственно к необходимости: в данном случае аудитория, при всем разнообразии мировоззрения депутатов, в соответствии со своим статусом Государственной Думы обязана принять топ о национальных интересах. Аргумент к необходимости обосновывает положение о том, каким именно должен быть новый дееспособный флот и как его следует строить (конец первого абзаца). Отрицательные посылки, назначение которых и состоит в утверждении невозможности иного решения, являются обязательной составляющей аргументов к необходимости.

Обсуждение и выводы

Выше были рассмотрены лишь основные разряды риторических аргументов: аргументы к реальности, к авторитету, к аудитории. Использованные примеры взяты из классической, в основном русской риторической прозы, стиль которой позволяет наглядно демонстрировать строение аргумента, но, как представляется, эти три типа не зависят от исторического или иного стиля: античная, средневековая и современная риторическая проза используют те же три типа апелляций. Частный характер аудитории, к которой обращен тот или иной тип аргумента, и обращение к авторитету могут оказаться скрытыми: стремление представить аргумент как общезначимый, универсальный, характерно и для рационалистической, и для современной риторической прозы: сам по себе авторитет может представляться как выражение универсальной "общечеловеческой" позиции.

Однако, существенным представляется вопрос об отношении к инстанции, так как в нем проявляется реальное мировоззрение, мифология риторической аудитории: образ аудитории для нее самой связан с идеей всеобщей значимости топики, то есть принимаемых ей ценностей, но одновременно – всякая аудитория риторической прозы стремится обособиться, и в этом смысле для нее важно противопоставление "свое~чужое", "мы~они". Классы аргументов по-разному объединяют эти разнонаправленные тенденции. Если для аргументов к реальности характерно представление об универсальности, внешней принудительной силе обстоятельств и "нашем" здравом смысле как проявлении здравого смысла вообще, то для аргументов к авторитету характерно в первую очередь представление об общности "мы", объединяемой значимым авторитетным источником, внешним по отношению к "нам", но ценность которого потенциально общезначима и тем самым увеличивает вес этого "мы" настолько, что суждение "нашего" авторитета может превышать соображения здравого смысла: "Да ведь тем более следует верить там, где именно потому и не верится, что это удивительно!" [43] Аргументы к авторитету поэтому являются наиболее убедительными и наиболее значимыми при обсуждении проблем, связанных с духовной моралью, без решения которых невозможно никакое общественное согласие. Аргументы к аудитории делают ее авторитетной инстанцией и даже более явно противопоставляют внешним общественным группам, чем аргументы к авторитету, но делают посылки общезначимыми через обращение к здравому смыслу: ценность внутреннего опыта поверяется его объективностью. Образ аудитории здесь наиболее явно выступает как образ судьи, свободного и ответственного источника суждений, отчего аргументы к аудитории часто используются для обоснования положений нормативной этики в показательной аргументации.

Основные признаки, по которым объединяются и различаются типы инстанций, следующие: обращение к внешней для аудитории инстанции; обращение к топике, которая осмысливается как частная, принимаемая данной аудиторией; обращение к здравому смыслу аудитории. Реальность и авторитет являются такими внешними для аудитории инстанциями, но различаются частным и общим характером и отношением к здравому смыслу. Реальность и аудитория объединяются общим содержанием здравого смысла, но различаются также частным и общим содержанием и внешним и внутренним источником суждения, аудитория и авторитет объединены частным характером топики, но различаются внешним и внутренним характером суждения и отношением к здравому смыслу, который преодолевается аргументами к авторитету.

Литература

1. Святитель Филарет, митрополит Московский. Слово в день совершившегося столетия Московского университета. (1855). Творения. Сергиев Посад , изд-во "Отчий дом", 1994. С. 295.

2. Впервые эти виды аргументации различил и сопоставил Джамбаттиста Вико; история топической аргументации: Viehweg Th. Topics and Law.  Frankfurt am Mein Berlin-Bern-New York-Paris-Wien: Peter Lang, . 1993 (англ. перевод).

3. См., например, цепочки концептов, связывающих категории добра и зла у А. Шопенгауэра: Мир как воля и представление. Пер. А. Фета. М., 1892. с. 48-61.

4. Black E. Rhetorical Criticism. A Study and Method. NY., 1965.

5. Аристотель. Топика. (105b, 20). Соч. Т. 2, М., 1978, с.363

6. Здесь и далее текст "Наставлений оратору" цитируется по изданию: Oeuvres complètes de Quintilien. T.1. P., Garnier.

7. Quint. Ibid. p. 226.

8. Quint. Ibid. p. 226-227.

9.Quint. Ibid., p. 228. На самом деле их также три: возможно ли добиться того, о чем говорится? как этого добиться? как это использовать?

10. Белнап Н., Стил Т. Логика вопросов и ответов. пер. М.: Прогресс. 1981. С. 13.

11. Волков А.А. Курс русской риторики. М., 2001. С. 92-103.

12. Гаспаров М.Л. Античная риторика как система. – "Античная поэтика". М., "Наука", 1991. С. 30.

13. См., например: В.И. Кириллов, А. А. Старченко. Логика. М., "Юристъ", 2002. С.195-230.

15. Ср. Виноградов В.В. О языке художественной прозы. М., 1930. С. 75 и далее.

16. Под реальностью в данном случае понимается все, на что можно указать, что понимается как "это".

17. Витгенштейн Л. Там же. 1.13.

18. Чичерин Б.Н. Собственность и государство. Избранные труды. Изд-во Санкт-Петербургского университета. 1998. С.405-406.

19. Андреевский С.А. Защитительная речь по делу братьев Келеш. Избр. труды и речи. Тула: Автограф, 2000. С.33-34.

20. Андреевский С. А. Там же. С. 34.

21. Протоиерей Валентин Свенцицкий. Диалоги. Саратов, 1999. С. 9-16.

22. Паскаль Б. Мысли. М., 1994, с. 131-132.

23. Протоиерей Валентин Свенцицкий. Там же. С. 10.

24. Рождественский Ю.В. Теория риторики. М., Добросвет, 1999. С.331-333; 404 -440.

25. Рождественский Ю.В. Там же. С. 405.

26. Эсхил. Орестея. Пер. Вяч. Иванова. – Греческая трагедия, Ростов-на-Дону, "Феникс", 1997. С. 137-138.

27. Апостол с толкованием блаженного Феофилакта, Архиепископа Болгарского. Изд.: М., "Ковчег", 2002. С. 347
.
28. Уильям Оккам. Избранное. М., УРСС, 2002. С.197.

29. Карамзин Н.М. О любви к отечеству и народной гордости. Избр. соч. М.-Л., 1964, с.282.

30. Трубецкой Н.С. Европа и человечество. История. Культура. Язык. М., 1995. С. 62-63.

31. Рождественский Ю.В. Теория риторики. М., Добросвет, 1999 С. 163-166.

32. Урусов А.И. Речь по делу Московского кредитного общества. Там же, с. 372-373.

33. Спасович В.Д. Речь по делу Нотовича. Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах. Т. VI. М., 1902, с. 211-213.

34. ШубинскийН.П. Защитительная речь по делу Киселева. Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах. Т. VI/М., 1902. С.407.

35. Святитель Фотий, патриарх Константинопольский. Амфилохии. Пер. Д. Афиногенова. – "Альфа и Омега" №4 (18). М., 1998. С. 83.

36. Святитель Филарет, митрополит Московский. Там же.

37. Аристотель. Риторика 1358b. – Античные риторики. М., Изд-во МГУ, 1978. С. 24-25.

38. Достоевский Ф.М. "Человек есть тайна".

М.. Изд-во "Известия", 2003. С. 340-341.

39. Аристотель. Риторика (1377b). Там же. С. 72.

40. Достоевский Ф. М. Там же. С. 341.

41. Шубинский Н.П. Защитительная речь по делу Киселева. – Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах. Т. VI. М., 1902. С. 404.

42. Шубинский Н.П. Там же.

43. Столыпин П.А. Речь о морской обороне. – Нам нужна великая Россия. М., "Молодая гвардия", 1991. С. 151-52.

44.Тертуллиан, О крещении. – Избранные сочинения. М., "Прогресс", 1994. С. 93.