|
|
Сравнительно-историческое языкознание - область языкознания, объектом
которой являются родственные, т.е. генетически связанные языки. Кокретно в
сравнительно-историческом языкознании речь идет об установлении соотношений
между родственными языками и описании их эволюции во времени и пространстве;
сравнительно-историческое языкознание пользуется как основным инструментом
исследования сравнительно-историческим методом; наиболее общая форма
исследований - сравнительно-исторические грамматики (включающие в себя прежде
всего фонетику) и этимологические словари (лексика).
Сравнительно-историческое языкознание противостоит описательному, или
синхроническому, языкознанию, нормативному и общему языкознанию. Вместе с тем
сравнительно-историческое языкознание связано как с описательным языкознанием,
так и с общим языкознанием взаимовлияниями в целом ряде вопросов.
Обычно возникновение сравнительно-исторического языкознания, прежде всего
его ядра - сравнительно-исторической грамматики, связывают со знакомством
европейских лингвистов с санскритом в кон. 18 в., недооценивая роль общего
идейно-интеллектуального контекста, который складывался в научно-философской,
литературно-художественной и общественной жизни Европы во второй половине 18 в.
- первые десятилетия 19 в. К этому времени в естественных науках (прежде всего)
был накоплен большой конкретный материал, давший основание первым универсальным
классификциям и таксономиям, открывшим возможность рассматреть целое, определить
иерархию его частей и предположить, что сама она есть результат действия неких
общих законов. Весь этот этап работы подразумевал существенную роль
эмпирического сравнения фактов и неизбежно приводил к выводу, согласно которому
за внешне разнообразными фактами должно крыться (по крайней мере, в значительном
числе случаев) внутреннее единство, нуждающееся в истолковании. Принципом
истолкования для секуляризованной науки того времени стал историзм, т.е.
признание развития во времени, осуществляющегося естественным образом (а не
божественной волей, реализующей некий общий план), по законам, которые не
только описывают самое смену одних форм другими, но и конкретный вид, ими
принимаемый. Отсюда новая установка в трактовке фактов: в них склонны были
видеть уже не "лестницу" форм ("существ" - в биологических науках), но "цепь
развития", предполагающую естественное изменение форм. Изменяемость форм (идея,
в полном своем виде оформившаяся к сер. 19 в., ср. "Происхождение видов" Ч.
Дарвина, 1959), объясняемая их историей, стала выступать как причина их
многообразия. Само развитие мыслилось в двух вариантах: чаще как восходящая
линия от простого к сложному и улучшенному (ср. многочисленные теории прогресса
от А.Р.Ж. Тюрго и Г.Э. Лессинга, И.Г. Гердера и М.Ж.А.Н. Кондорсе до ж.Б.
Ламарка, Э. Жоффруа де Сент-Илера и того же Ч. Дарвина), реже как нисходящая
линия, связанная с деградацией (Ж.Ж. Руссо, Ю. Мезёр и др.). Отражения подобной
концепции многообразны и нередко объединяют естественные науки с гуманитарными.
Так, с одной стороны, возникают отдельные опыты исторического описания,
претендующие на полноту и целостность (Д. Юм или Э. Гиббон), утверждаются
взгляды об истории как автономной науке (Тюрго, энциклопедисты, "Идея всеобщей
истории" И. Канта, 1784), вырабатываются общефилософские теории развития с
особым вниманием к его причинам и стадиям, к соотношению "логического" и
"исторического" (Г.В.Ф. Гегель, Ф.В.Й. Шеллинг и др.). С другой стороны,
возникают многочисленные сравнительные дисциплины (сравнительная анатомия,
эмбриология, палеоантология, геология и т.д.) и развиваются общие и частные
принципы естественно-научного "компаративизма" (Ламарк, Жоффруа Сент-Илер, Ж.
Кювье, Ч. Лайель и др.). Характерно, что объектом исторического изменения и
научного сравнение становится форма (а не функция), что и предопределило
возрастание роли морфологии и то важное значение, которое стало придаваться
понятию гомологии в структуре исследуюмых объектов (т.е. подобию не
функциональному, но формальному, отсылающему к общему происхождению). Для
сравнительно-исторического языкознания оказались важными также результаты
исследований в области естественных наук, не получившие, однако, всеобщего
признания, - об оформлении понятия системы, определяющей взаимодействие
частей целого (ср. строго детерминистическую концепцию Кювье), нередко
определяемой термином "организм", и о выдвижении идеи модели-архетипа (Р.
Оуэн), объединяющей развитие всех реально засвидетельствованных конкретных
типов.
Наука о языке не только испытывала плодотворные влияния со стороны общей
методологии наук, но и сама принимала активное участие в выработке общих идей. В
частности, важную роль сыграла работа Гердера "Исследование о происхождении
языка" (1770, изд. 1772), которая наряду с его же статьей "О возрастах языка"
явилась одним из самых серьезных подступов к будущему историческому языкознанию.
Выступая против распространенных тезисов об исконности языка, его божественном
происхождении и неизменяемости, Гердер был одним из первых провозвестников
историзма в языкознании. Согласно его учению, естественные законы определили
необходимость возникновения языка и его дальнейшего развития: язык, связанный по
своему происхождению с культурой (и, в частности, с поэзией), в ходе своего
развития совершенствуется, как и общество; нераздельная связь языка с культурой
и и обществом делает его важнейшим компонентом национального духа (перечень
причин изменения языка во многом предвосхищает аналогичную проблему в
естественных науках, ср. биологическую географию А. фон Гумбольдта). И.К.
Аделунг в нач. 19 в. выдвигает свои соображения о причинах исторического
развития языка и формулирует критерии различия в степенях языкового родства,
предполагающие не просто сравнение языков, считающихся родственными, но, по сути
дела, сравнение их грамматических структур (не только лексем!).
Характерно, что У. Джоунз, познакомившийсь с санскритом и обнаружив его сходство
в глагольных корнях и в грамматических формах с греческим, латинским , готским и
др. языками, в 1786 уже смог предложить совершенно новую концепцию
лингвистического родства; наличие достаточного количества подобных совпадений в
сравниваемых языках позволяет заключить об их генетическом родстве и,
следовательно, об их происхождении из общего праязыка. Ф. фон Шлегель в труде "О
языке и мудрости индийцев" (1808) не только подчеркивает роль грамматических
элементов при установлении языкового родства (именно он ввел в употребление
термин "сравнительная грамматика"), но и применительно к санскриту, персидскому,
греческому, немецкому и другим языкам формулирует первые постулаты
сравнительно-исторической грамматики индоевропейских языков, подчеркивая особую
методологическую сущность форм спряжения. Эти теоретические предпосылки
сравнительно-исторического языкознания подкреплялись обширным собранием лексики
разных языков, упорядоченной в словарях сопоставительного типа ("Сравнительные
словари всех языков и наречий" П.С. Палласа, 1787-89), 2 изд. 1790-91; словарь
испанского миссионера Лоренсо Эрвас-и-Пандуро, 1784, 2 изд., 1800-05;
"Mithridates, oder allgemeine Sprachkunde" Аделунга и И.С. Фатера, 1806-07 и
др.), где создавались особо благоприятные условия для выделения лексем
родственных языков (хотя бы сугубо предварительного и приблизительного).
Идеи языкового родства выдвигались и раньше (ср. отчасти у Данте, а также "О
родстве языков" Гвилельма Постеллуса, 16 в.). Выделялись работы, авторы которых
ограничивались кругом языков, обнаруживающий сходство: "Рассуждение о
европейских языках" Й.Ю. Скалигера (1599), где, однако, в сравнение включались
кроме языков, позже признанных индоевропейскими, также финский, венгерский,
баскский, которые затушевали некоторые бесспорные результаты. Еще более широкая
классификация родственных языков Старого Света была предложена Г.В. Лейбницем,
по сути дела разграничившим индоевропейские языки (по его терминологии,
"кельтские") и урало-алтайские ("скифские"). Более перспективным в плане будущих
сравнительно-исторических исследований оказывались те работы, в которых
ставились более узкие задачи (напр., доказательство родства отдельных групп или
семей языков, ориентированные при этом на сравнение сходных элементов). Так, уже
в 17 в. сложились представления о родстве языков семитской семьи (Э. Гишар, И.
Лудольф и др.), германской (Л. тен Кате) и романской (Рейнуар) групп, славянских
языков (Ю. Крижанич и др.) и т.п. Особое значение имели изданные Ф.Ю. фон
Страленбергом в 1730 сравнительные таблицы языков Северной Европы, Северного
Кавказа, благодаря чему была создана классификация уральских и алтайских языков
(финно-угорские и самодийские; тюркские, монгольские, тунгусские), хотя и в
предварительном варианте. Эти первые попытки классификации языков способствовали
формированию ранних вариантов сравнительно-исторического языкознания и, в свою
очередь, во многом от них зависели.
В 10-х гг. 19 в. идеи сравнительно-исторического языкознания воплотились в
исследованиях сравнительно-исторического характера, в которых была применена и
соответствующая техника исследований, опиравшихся преимущественно на данные
индоевропейских языков, и таким образом сравнительно-историческая грамматика
этих языков стала ведущей дисциплиной сравнительно-исторического языкознания,
оказавшей стимулирующее влияние на развитие других частных
сравнительно-исторических грамматик.
Главные фигуры той революции в сравнительно историческом языкознании,
которая привела к созданию сравнительно-исторической грамматики, были Ф. Бопп
("О системе спряжения санскритского языка в сравнении с таковою в греческом,
латинском, персидском и германских языках", 1816), Р.К. Раск ("Разыскания о
древнесеверном языке", 1818), Я. Гримм ("Грамматика немецкого языка", т. 1-4,
1819-37, речь идет о германских языках) и В. фон Гумбольдт ("О сравнительном
изучении языков применительно к различным эпохам их развития", 1820, и др.).
Гумбольдт теоретически обосновал статус сравнительно-исторического языкознания
как не только особой, но и автономной лингвистической дисциплины, выводы которой
имеют, однако, первостепенное значение при изучении культуры, интеллектуальной
деятельности, народной психологии. Заслугой Гумбольдта было выделение
языкознания как новой науки исторического цикла - "сравнительной антропологии".
При этом задачи сравнительно-исторического языкознания понимались им
исключительно широко: "...язык и постигаемые через него цели человека вообще,
род человеческий в его поступательном развитии и отдельные народы являются теми
четырьмя объектами, которые в их взаимной связи и должны изучаться в
сравнительном языкознании". Уделяя большое внимание таким ключевым для
сравнительно-исторического языкознания проблемам, как внутренняя форма, связь
звука и значения, языковая типология и т.п., Гумбольдт в отличие от многих
специалистов в области сравнительно-исторического языкознания, и в историческом
аспекте изучения языка подчеркивал связь с духом творчества, с категорией
значения в широком смысле слова (язык и мышление). Тем самым принцип историзма в
языкознании получил понимание, выходящее далеко за рамки
сравнительно-исторических грамматик. Боппу наука обязана созданием первой
сравнительно-исторической грамматики индоевропейских языков (1833-49), открывшей
серию подобных грамматик больших языковых семей; выработкой методики
последовательного сравнения форм в родственных языках; попыткой интерпретации
самого феномена родственных языков. Особое значение имело обращение к санскриту,
который в пространстве и времени был наиболее удален от европейских языков, не
имея с ними контактов в своей истории, и тем не менее сохранил с особой полнотой
древнее состояние. Заслуга Раска состояла в выработке методики анализа
соотносимых друг с другом грамматических форм и в демонстрации разных степеней
родства между языками. Дифференциация родства по степени близости явилась
необходимой предпосылкой к построению схемы исторического развития родственных
языков. Такая схема была предложенна Гриммом, рассмотревшим систематически три
степени развития германских языков (древнюю, среднюю и новую) - от готского до
новоанглийского. Начиная с Гримма, понятие "исторической грамматики" группы
языков и особенно отдельного языка стало в языкознании реальностью (при этом - в
отличие от опыта Гримма - "сравнительная" часть в таких исторических грамматиках
нередко отступала на задний план или присутствовала в скрытом виде). Таким
образом, к 30-40-м гг. 19 в. сравнительно-историческое языкознание завоевало
себе прочное место в языкознании и начало оказывать значительное влияние на
другие его области. В это время происходит становление
сравнительно-исторического языкознания, его принципов, методов и техники
исследования.
Сравнительно-историческое языкознание, по крайней мере с 20-30-х гг. 19 в.,
отчетливо ориентируется на два начала - "сравнительное" и "историческое" (в этом
смысле показательно название этой дисциплины в русской лингвистической
терминологии), отношения между которыми не всегда ясны (практически они
трактуются по-разному). Иногда акцент делается на "историческом": оно определяет
цель сравнительно-исторического языкознания (история языка, в т.ч. и в
бесписьменную эпоху), его направления и принципы (историзм), и в этом случае оно
наиболее точно отвечает идеяс всей линии Гердер - Шлегель - Гримм - Гумбольдт.
При таком понимании роли "исторического" другое начало - "сравнительное" -
скорее определяет средство, с помощью которого достигаются цели исследования
языка или языков. В этом смысле характерны исследования в жанре "история
конкретного языка", при которых внешнее сравнение (с родственными
языками) может практически отсутствовать, т.е. как бы относиться к
доисторическому периодув развитии данного языка, и заменяться внутренним
сравнением более ранних фактов с более поздними, одного диалекта с другим или со
стандартной формой языка и т.п. Но и такое внутреннее сравнение нередко
оказывается замаскированным, низведенным до технического приема, служащего
исключительно целям установления исторической эволюции языка (сам же аспект
сравнения, т.е. соотношение сопоставляемых элементов, лишается своего
самодовлеющего характера). В работах других исследователей акцентируется именно
сравнение, в центре внимания оказывается само соотношение сравниваемых
элементов, образующее как бы главный объект исследования, а исторические
выводы из этого сравненияостаются неподчеркнутыми, неэксплицированными,
отложенными для последующих исследований. В этом случае сравнение выступает не
только как срадство, но и как цель: именно поэтому оно может оставаться не
интерпретированным вообще, многие сравнительные грамматики групп языков
относятся именно к этому типу, а выдвинутое А. Мейе понимание соотношений между
элементами родственных языков как основного содержания сравнительной грамматики
индоевропейских языков - наиболее яркий пример "сравнения ради сравнения", из
чего, однако, не следует, что такое сравнение не предполагает ценных для истории
языка импликаций. Сравнение часто оказывается интерпретированным (ср. такие
результаты сравнения, как постулирование праязыка, или языка-основы,
установление исторического взаимоотношения сравниваемых языков, их диалектного
членения, относительной хронологии или разные виды реконструкции, позволяющие
удлинить историю данного языка или группы родственных языков или сделать ее
более богатой, дифференцированной). Соответственно описанным двум ситуациям
соотношения "исторического" и "сравнительного" нередко различают историческое
языкознание (грамматику) и сравнительное языкознание (грамматику), что несколько
огрубляет демаркационную линию между "историческим" и "сравнительным", упрощенно
разводя их в разные стороны и тем самым отчасти затушевывая как раз наиболее
показательные и теоретически наиболее важные случаи, когда оба этих начала
поддерживают и усиливают друг друга.
Если в логической структуре сравнительно-исторического языкознания
соотношение "исторического" и "сравнительного" довольно ясно и приоритет первого
не вызывает особых сомнений, то в центре эвристической структуры,
характеризующей сравнительно-историческое языкознание, находится все-таки
"сравнительное", выступающее как своего рода зависимая переменная величина,
"зависящая" в своем статусе от исходного по отношению к нему понятия
родства. Поэтому одним из основных (хотя обычно и неформулируемых)
постулатов сравнительно-исторического языкознания является необходимость
проверки лингвистического материала на возможность применения операции
сравнения, иначе говоря, необходимость доказательства принадлежности этого
материала к родственным языкам. Но само родство языков определяется
исключительно через их "исторически" ориентированное сравнение друг с другом.
Этот логический круг (парадокс ignotum per ignotum - "неизвестное через
неизвестное") не может не учитываться при описании логической структуры
сравнительно-исторического языкознания и при практических операциях сравнения
элементов, относительно которых нет полной уверенности в их родстве. Выход из
этого круга в сравнительно-историческом языкознании, и особенно в
сравнительно-исторической грамматике, достигается методом последовательных проб
и ошибок, т.е. опираясь вначале на более или менее внешние признаки, а далее
основываясь на внутренних, первично не явных фактах, обнаруживаемых в ходе
исследования. Такая попытка сопоставления может оказаться удачной (и в таком
случае сопоставление заменяется сравнением, число фактов, подлежащих сравнению,
резко возрастает, и на их основе возникает возможность формулирования системы
соответствий или даже реконструкции праязыка, выступающего как источник и
причина засвидетельствованного эмпирически языкового родства) или неудачной
(исходная предпосылка о родстве сопоставляемых элементов не подтверждается
дальнейшими сопоставлениями, и первые гипотетические соответствия
квалифицируются как случайные совпадения). В зависимости от исхода этой операции
решается общий вопрос о том, могут ли быть данные языковые факты объектом
сравнительно-исторического исследования или нет. В первом случае они поступают в
ведение сравнительно-исторической грамматики, во втором - в ведение
сопоставительной грамматики. В отличие от других разделов языкознания, объектом
сравнительно-исторического языкознания является язык в аспекте его развития,
т.е. того вида изменения, который соотносится непосредственно с временем или с
преобразованными формами его (напр., пространство, диалектный ареал, различия
внутри которого могут пониматься как пространственная форма выражения временных
различий); в этом смысле изменения во времени не имеют непосредственной связи с
изменениями языка, связанными с другими причинами (профессиональными,
возрастными, половыми, жанровыми, стилистическими, окказиональными,
патологическими и т. п.). Более точно, объектом сравнительно-исторического
языкознания является то в языке, что подвержено действию времени, и лишь
постольку, поскольку изменяясь во времени, оно отражает его движение.
Следовательно, для сравнительно-исторического языкознания язык важен как мера
времени ("языковое" время), а тот факт, что время может измеряться языком (и
разными его элементами, причем каждый раз по-разному), имеет непосредственное
отношение к обширной проблеме форм выражения времени. При таком понимании
объекта сравнительно-исторического языкознания становится оправданным введение
минимальной меры "языкового" времени, т.е. кванта языкового изменения, единицы
отклонения языкового состояния А1 от языкового состояния А2, если А1 и А2 смежны
во времени (предполагается, что "языковое" время останавливается, если нет
языковых изменений, хотя бы "нулевых"). В качестве таких квантов языкового
изменения могут выступать любые единицы языка, если они только способны
фиксировать языковые изменения во времени (фонемы, морфемы, слова (лексемы),
синтаксические конструкции). Но в реальном развитии сравнительно-исторического
языкознания, и особенно сравнительно-исторической грамматики, особое значение
приобрели такие языковые единицы, как звуки (а позже и фонемы), на основании
минимальных сдвигов ("шагов") которых (типа звук x > y) выстраивались цепочки
исторических последовательностей (типа a1 > a2 > a3... > an, где a1 -
самый ранний из реконструируемых элементов, а an - последний по времени, т.е.
современный) и формировались матрицы звуковых соответствий (типа: звук х языка А
соответствует звуку у языка В, звуку z языка С и т.п.); с развитием фонологии,
особенно в том ее варианте, где выделяется уровень фонологических
дифференциальных признаков - ДП, актуальным становится учет еще более дробных
квантов языковых изменений самих ДП (так, изменение d > t объясняется не как
сдвиг на одну фонему, а как более мелкий сдвиг на один ДП: звонкость >
глухость). В этом случае можно говорить о фонеме как минимальном языковом
фрагменте (пространстве), на котором может быть зафиксирован временной сдвиг в
составе ДП. Эта ситуация объясняет одну из основных особенностей
сравнительно-исторического языкознания, наиболее рельефно проявляющихся в
сравнительно-исторической грамматике; хотя, как было сказано, минимальный сдвиг
фиксируется на уровне звуков (или морфем) и описывается как "звук х в одном
языке соответствует звуку у в другом (родственном) языке", контрастивным
пространством (минимальным и достаточным) для сравнения звуков (или фонем)
является морфема (в эксплицитном виде соответствие должно было бы выражаться
следующим образом: фонема х в морфеме К языка А соответствует фонеме у в морфеме
К1 языка В, причем К и К1 - родственные морфемы, реализующие общий источник,
предшествующий наличным его отражениям. Поэтому морфеме суждено было сыграть
совершенно исключительную роль в сравнительно-историческом языкознании, и
особенно в развитии сравнительно-исторического метода (хотя до некоторого
времени эта роль могла не осознаваться с достаточной четкостью). Если
утверждения типа "звук х языка А соответствует звуку у языка В" вполне
тривиальны (при отсутствии особых условий) и неоперативны в рамках тех целей,
которые ставит перед собой сравнительно-историческое языкознание (в еще большей
степени то же относится к тезисам типа "значение m в языке А соответствует
значению n в языке В", выглядящим как абсурд), то подобное сопоставление морфем
(они могут быть выражены грамматической категорией, элементом структуры слова
или носителем лексического значения (корневые морфемы)) оказывается наиболее
эффективным и операционным: оно не только отсылает к меньшим (фонемы) и большим
(слово) членам сравнения, но и кратчайшим образом указывает элемент, фиксирующий
родство сравниваемых членов. Поэтому морфемы данного языка (или языков)
представляют собой необходимое и достаточное (строго говоря, достаточно
ограничиться только "грамматическими" морфемами) основание для построения на нем
сравнительно-исторической фонетики и грамматики данного языка или группы языков.
Чем четче морфемная структура языка, тем более полной и надежной оказывается
сравнительно-историческая интерпретация этого языка и тем больший вклад вносит
этот язык в сравнительно-историческую грамматику данной группы языков.
Из указанных особенностей логической структуры сравнительно-исторического
языкознания вытекают не только его преимущества (среди них: относительная
простота процедуры, если известно, что сравниваемые морфемы родственны; нередкая
ситуация, когда реконструкция предельно облегчена или даже уже представлена
частью сравниваемых элементов; возможность упорядочения этапов развития одного
или нескольких явлений в относительно-хронологическом плане; приоритет формы над
функцией, при том что первая нередко остается более устойчивой и надежной, чем
последняя, и т.п.), но и его недостатки или ограничения, относящиеся к методу,
применяемому в сравнительно-историческом языкознании. Последние связаны главным
образом с фактором "яызкового" времени: данный язык, привлекаемый для сравнения,
может отстоять от исходного языка-основы или от другого родственного ему языка
на такое количество шагов "языкового" времени, при котором большая часть
унаследованных языковых элементов (теоретически все элементы) оказалась
утраченной ("вымытой" временем) и, следовательно, сам данный язык выбывает из
сравнения или же становится для него ненадежным материалом; иной аспект того же
ограничения - невозможность реконструкции тех явлений, древность которых
превосходит способность языка к фиксации "языкового" времени, т.е. превышает
временную глубину данного языка. В других случаях значительность "языкового"
времени, отделяющего данный язык от родственных ему языков или от праязыка
такова, что материал для сравнения (напр., морфемы) остается, но подвергается
столь глубоким изменениям, что становится крайне ненадежным, в частности
допускающим целый ряд разных сравнительно-исторических интерпретаций. Наконец,
особую сложность могут представлять заимствования в языке. Слишком большое число
заимствований - а известны языки, где число заимствованных слов превышает число
исконных, - может существенно деформировать представление о соотношении "своей"
и "чужой" лексики и дать основания для рядов "ложных" соответствий, которые,
однако, обладают высокой степенью регулярности. При отсутствии внешних
свидетельств заимствования определяются изнутри, лингвистически, как раз по
отклонениям от действующей в данном языке или группе языков схемы соответствий.
Но старые заимствования могут утрачивать фонетические знаки "чужого"
происхождения и полностью ассимилироваться. Эти вкрапления могут смешать общую
картину, притом что у исследователя нет средств для определения того, является
ли это слово заимствованным или исконным и, следовательно, корректно или
некорректно привлечение его для сравнения. Особую категорию сложностей
составляют случаи "невзвешенного" сравнения, когда в качестве членов ряда
соответствий выступают, например, два или более состояния одного и того же языка
(причем исследователь полагает, что речь идет о разных языках) или, наоборот,
один из членов ряда оказывается пустым из-за ненадежности материала. Нередки
(особенно в случае недостаточного количества фактов) примеры "игры случая",
когда возникают фантомные факты, которым реально ничего не соответствует, или
"сдвинутые", как бы подстроенные факты, смещающие и затемняющие реальное
положение вещей. В силу этих обстоятельств исследования в области
сравнительно-исторического языкознания не могут опираться исключительно на
предусмотренные процедуры (на "правила"); нередко обнаруживается, что подлежащая
решению задача принадлежит к числу исключительных и нуждается в обращении к
нестандартным приемам анализа и/или решается лишь с определенной вероятностью.
Тем не менее, благодаря установлению схемы соответствий между соотносимыми
элементами разных родственных языков ("сравнительное" тождество) и схемы
преемственности во времени (т.е. a1 > a2 >... an),
сравнительно-историческое языкознание приобрело совершенно самостоятельный
статус. Языкознанию традиционного типа как описательной и/или предписывающей
дисциплине оно противопоставлялось как дисциплина объясняющая. В этом отношении
сравнительно-историческое языкознание напоминало естественные науки. В обоих
случаях эмпирические данные, отраженные в соответствующих описаниях, нуждались в
причинном объяснении; установление же причин и следствий в принципе объясняло
историческое развитие объекта, изучаемого в этих науках. Высшим выражением
принципа "исторической" причинности и одновременно методологической строгости
(своего рода "математичности") сравнительно-исторического языкознания было
открытие понятия фонетического закона. роль фонетики в сравнительно-историческом
языкознании оказалась совершенно иной, чем в описательном языкознании; если в
последнем фонетика оставалась вспомогательной дисциплиной, а звуки, как и буквы,
трактовались только как средство выражения, то в сравнительно-историческом
языкознании фонетика стала ведущей его частью, в частности потому, что в ней
наиболее полно и объективно раскрывались исторические процессы, не нарушаемые,
как на других уровнях, коррекцией со стороны осознаваемых говорящим элементов
содержания. На первых порах в сравнительно-историческом языкознании
довольствовались признанием соответствий и не настаивали на их закономерности и
неукоснительности в той степени, в какой это принято в естественных науках. Во
всяком случае, предполагалось, что на язык оказывает влияние нечто более
сильное, нежели лингвистические законы (Бопп). Но уже А. Шлейхер, одержимый
идеями естествознания и рассматривавший язык как естественный организм, пытался
увидеть в языковых закономерностях реализацию законов природы. Шлейхер был,
пожалуй, первым, кто пытался установить как частные фонетические законы,
действующие в пределах данного языка, так и всеобщие (универсальные) законы
языка. Шлейхеровская реконструкция индоевропейского праязыка, по сути дела, уже
предполагает всевластие лингвистических законов. Но сама трактовка этих законов
Шлейхером не могла быть принята следующим поколением компаративистов, хотя
убеждение в исключительной важности фонетических законов стало в 70-80-х гг. 19
в. общим тезисом младограмматического направления в сравнительно-историческом
языкознании. Соответственно росла непримиримость ко всем тем утверждениям в
области сравнительно-исторической грамматики, которые основывались не на законе,
а на исключении из него. В 1878 в своих "Морфологических исследованиях" Г.
Остхоф и К. Бругман формулируют принцип постоянства фонетических законов,
которому было суждено сыграть выдающуюся роль в сравнительно-историческом
языкознании. Большую методологическую ценность имели законы-предсказания,
подтверждавшиеся лишь впоследствии, ср. реконструированные Ф. де Соссюром
"сонантические коэффициенты", отражением которых было хеттское h, как позже
показал Е. Курилович; ср. также романские реконструкции Ф.К. Дица и их
подтверждение фактами народной латыни. Известная категоричность и максимализм в
формулировке положения о постоянстве фонетических законов вызвала позже
дискуссию, внесшую много нового в понимание условий действия закона. Прежде
всего, потребовались объяснения для тех языковых фактов, которые не могли быть
выведены из данного фонетического закона и выглядели исключениями. Первой
попыткой наиболее общего объяснения отклонений в действии лингвистических
законов была ссылка на аналогию, психологическая теория которой была
изложена уже Г. Паулем в "Принципах истории языка" (1880). Многие конкретные
исключения в сравнительно-исторической грамматике индоевропейских языков (а
отчасти и других языковых семей) были более или менее удачно объяснены. но опыт
обращения к аналогии как важному фактору языкового развития привел к двум
существенным выводам: во-первых, само действие аналогии есть результат
взаимоотношения членов языковой системы со своей особой иерархией этих членов,
которая и определяет направление аналогии (в этом случае более чем констатация
аналогии оправдано обращение к исследованию самой системы и принципов ее
функционирования); во-вторых, аналогия (даже при обращении к ее исходным
механизмам, коренящимся в системе языка) все-таки оставляет многие языковые
факты необъясненными вовсе или же объясненными недостаточно удовлетворительно. В
этом случае наибольший прогресс и в сравнительно-историческом языкознании в
целом, и в сравнительно-исторической грамматике конкретных языков или языковых
групп, и в самом понимании пределов действия фонетических законов был достигнут
в тех многочисленных и, по сути дела, разнородных, внутренне обычно не
скоординированных исследованиях, где положения сравнительно-исторического
языкознания проверялись анализом форм развития языка в пространстве.
постулирование праязыка, как и гипотезы о промежуточных языках-основах, о
членении праязыка и преимущественных связях между отдельными его ветвями, строго
говоря, скрывали в себе неизбежный вопрос о пространственно-временной
интерпретации этих чисто лингвистических конструкций. "Волновая" теория И.
Шмидта (1871), полемически заостренная против теории "родословного древа"
Шлейхера, фиксировавшей последовательность этапов распадения языка, но
игнорировавшей как проблему локализации праязыка и его последующих продолжений,
так и все сколько-нибудь сложные случаи многосторонних языковых связей, была, по
сути дела, одним из первых вариантов определения пространственного соотношения
родственных языков и, главное, объяснения пространственным фактором (т.е.
способом существования языка в пространстве) языковых особенностей, в частности
и тех, которые выглядели как исключение. Соотнесенность двух тем - фонетических
законов и пространственного аспекта языка и языкового родства - рельефнее всего
была обозначена в трудах Г. Шухардта, выступавшего против тезиса непреложности
фонетических законов и как бы компенсировавшего их дискредитацию объяснениями,
вытекающими из фактора пространства и происходящего на нем постоянного и
постепенного взаимодействия (вплоть до смешения) языков (ср. его работы "О
фонетических законах", 1885, "О классификации романских диалектов", 1900, "К
вопросу о языковом смешении" и т.п.). Близкие идеи высказывались и И.П. Бодуэном
де Куртенэ. В той или иной мере оппозиция тезису о непреложности фонетических
законов и слишком упрощенным представлениям о схемах развития языка или
родственных языков, о причинах и формах "переходных" явлений обнаружилась вскоре
в наиболее развитых областях сравнительно-исторического языкознания, прежде
всего в романистике, несколько позже в германистике. В частности, эта оппозиция
была связана с опытом работы над диалектологическими атласами (специально -
география слов) и в области лингвистической географии (Ж. Жильерон, позже Ф.
Вреде, Г. Венкер, К. Яберг и др.), показавшей несравненно более сложную картину
фонетических (и вообще языковых) изменений (в частности, было показано
постепенное действие фонетических законов в отношении отдельных слов,
дополнительно усложненное разным темпом распространения слов с фонетической
инновацией в лингвистическом пространстве). Идеи пространственной детерминации
(или, по крайней мере, важности этого аспекта) языковых изменений постепенно
находили свое отражение в сравнительно-историческом языкознании: ср.
исследования Мейе о диалектах индоевропейского языка, продолженные позже в
работах о членении индоевропейских языков у В. Порцига, Х. Краэ, у
представителей итальянской "пространственной" (ареальной) лингвистики - М. Дж.
Бартоли, Дж. Бонфанте, В. Пизани, Дж. Девото и др. с их интересом к
качественному различию ареалов (центральные, латеральные, маргинальные), к
определению центров инноваций и путей их распространения, к анализу того слоя
лексики, который ускользает из ведения сравнительно-исторической фонетики (ср.
"культурные", иначе "странствующие" слова), к языковым связям внутри родственных
и неродственных языков и т.п. Наконец, в 20-30-х гг. 20 в. выдвигается теория
языковых союзов (ср. работы Н.С. Трубецкого, Р.О. Якобсона, К. Сандфельдта и
др.), определяющая такой тип взаимоотношения, при котором пространственная
смежность способствует формированию "вторичного" родства, проявляющегося прежде
всего в выработке сходных лингвистических типов, во-первых, и создании своего
рода системы пересчета для перехода от одного языка к другим (в пределах
языкового союза), во-вторых. Внимание к пространственному аспекту языка привели
к существенному углублению проблематики сравнительно-исторического языкознания;
в частности, заставило исследователей во многом по-новому взглянуть на проблему
праязыка, его дилектного членения (ср. понятие диалектного континуума),
выделения устойчивых ("консервативных") зон и зон, в которых появляются
инновации, на метод изоглосс, на роль конвергентных процессов (в
сравнительно-историческом языкознании до сих пор господствует установка на
преимущественное или даже исключительное значение дивергенции) и т.п.
Быстрое развитие сравнительно-исторического языкознания, и прежде всего
теории и практики сравнительно-исторических грамматик, привело к тому, что уже к
сер. 19 в. оно стало рассматриваться не только как самая развитая и точная
(благодаря высокому уровню формализации) гуманитарная дисциплина исторического
(и сравнительного) цикла, но и как образец для ряда других наук, основанных на
принципе историзма и компаративизма. Под влиянием успехов
сравнительно-исторического языкознания и сравнительно-исторического метода в
языкознании оформляются такие направления в европейской науке 2 пол. 19 в., как
сравнительная мифология, сравнительное право, сравнительное литературоведение.
Несмотря на быстрые успехи этих дисциплин, они не смогли достичь статуса,
сопоставимого со статусом сравнительно-исторического языкознания: одни из них
оказались надежными лишь в той степени, в какой они опирались на данные языка
(ср. сравнительную мифологию, исходившую прежде всего из имен богов на
родственных языках), другие подменяли сравнительно-исторический метод типологией
форм в их историческом развитии (сравнительное литературоведение). Тем не менее
сравнительно-историческое языкознание продолжает оказывать влияние на эти
отрасли как в области общих идей, так и в области приемов и методов
исследования, в структуре понятийного аппарата, в формах представления своих
результатов и т.п. Более плодотворное и глубокое влияние
сравнительно-историческое языкознание оказывает на другие лингвистические
дисциплины, в частности на описательную (синхронную) грамматику, типологию и
теоретическое языкознание. Наиболее значительные примеры этого влияния: 1)
быстрое конструирование методов сравнительно-исторического языкознания и его
практические успехи создали положение, при котором дальнейшее развитие
сравнительно-исторического языкознания требовало выработки новых методов и
аспектов исследования; понятие системы, различение синхронии и диахронии и т.п.,
объясняемые из внутренней ситуации, стали объектом описательного или
теоретического языкознания; 2) разработка причинных исторических связей в
сравнительно-историческом языкознании повлияла на тот интерес к исследованию
зависимостей языковых элементов в синхронном состоянии, который в конечном счете
привел к понятию языковой системы; 3) исследование универсалий и "фреквенталий"
в историческом развитии языка явилось одним из важных стимулов для создания
принципов лингвистической типологии; 4) идеи "историзма" и "сравнения"
аналогичных или гомологичных языковых элементов повлияли на синхронное
исследование языка и типологию. Хотя эти идеи присутствовали обычно в скрытом
виде, их роль в конструировании нового ("неисторического") аспекта языкового
исследования несомненна. Со своей стороны сравнительно-историческое языкознание
оказалось восприимчивым к тем импульсам, которые исходили от смежных
лингвистических дисциплин. Примеры этого обратного влияния на
сравнительно-историческое языкознание: различение синхронического и
диахронического аспектов языка (отсюда попытки строить историю языка как
совокупность связанных друг с другом синхронных срезов); введение понятия
системы (отсюда установка на преодоление атомизирующей эмпирии в
сравнительно-историческом языкознании за счет конструирования и анализа системы
элементов или хотя бы подсистемы). Используемый в сравнительно-историческом
языкознании метод внутренней реконструкции также предполагает системный подход к
языку и взаимозависимость элементов системы: по известным остаткам системы
восстанавливаются другие элементы или даже достраивается вся система; вводятся и
другие понятия, связанные с системой: давление системы, "пустые клетки" (caves
vides), цепная реакция, оппозиции, маркированный / немаркированный члены и т.п.
(ср. усиленное использование этих понятий в "причинно-телеологических"
исследованиях Трубецкого, Якобсона, Н. ван Вайка, А. Мартине и др. в 20-30-х гг.
20 в. и позже); усвоение идей фонологии (различение фонемы и звука,
дифференциальные признаки, сильная и слабая позиция, нейтрализация, дистрибуция
фонологических изменений и т.д.); учет результатов развитии типологии языков
(типологические схемы, особенно универсалии, как критерии допустимости,
надежности, доказательности реконструкции); использование трансформационного
метода и идей порождающей грамматики (ср. модели порождения в
сравнительно-историческом языкознании и - шире - опыт метода моделей); внимание
к статистическим (количественным) методам (количественные способы оценки
родства, лексикостатистика, претендующая на объяснение не только абсолютной
хронлогиии распада языка-основы и выделения отдельных языков, но и определяющая
хронологические пределы, в которых может вестись сравнительно-историческое
исследование данного языка и т.п.). Внедрение методов структурной лингвистики и
математики определяет важную особенность сравнительно-исторического языкознанияв
последующие десятилетия и объясняет ряд конкретных достижений.
Несмотря на то, что следствием строго проводимого различения синхронии и
диахронии было изъятие ряда областей из сферы исключительной компетенции
сравнительно-исторического языкознания, оно продолжает оставаться одной из
наиболее представительных отраслей современного языкознания, в ряде случаев
захватывающей в свое ведение новые области исследования; оно включает в себя
такие дисциплины, как сравнительно-историческая грамматика (и фонетика),
этимология, историческая грамматика, сравнительная и историческая лексикология,
теория реконструкции и история развития языков, дешифровка неизвестных
письменностей, наука о древностях - т.н. лингвистическая палеонтология, история
литературных языков; диалектология, топонимика и ономастика и т.п. Некоторые из
этих дисциплин (лингвистическая палеонтология, учение о праязыке, диалектология,
этимология, топонимика и ономастика) оказывают значительное влияние на выводы,
формулируемые в науках исторического цикла (археология, протоистория,
историческая этнология, мифология и религиеведение, история культуры,
предыстория науки, исследования дренейших форм словесного творчества,
сравнительная и историческая поэтика, исследования структуры текстов и т.д.), а
также в ряде естественных наук, особенно когда речь идет о древних фактах
(ботаника, зоология, геология, география и т.п.), ср. такие пока еще эвентуально
применяющиеся понятия, как "лингвистическая ботаника" и т.п.
Наиболее надежная основа сравнительно-исторического языкознания -
исторические грамматики отдельных языков и целых их групп,
сравнительно-исторические грамматики семей и групп языков, этимологические и
исторические словари. Все эти области принадлежат к числу быстро развивающихся.
К числу наиболее разработанных областей следует отнести
сравнительно-историческую грамматику индоевропейских, финно-угорских, алтайских,
семитских, дравидийских, банту, индейских языков. Серьезные исследования
сравнительно-исторического характера ведутся на материале хамитских,
картвельских, нахско-дагестанских, абхазско-адыгских, енисейских, самодийских,
китайско-тибетских и др. языков.
Все большее внимание в сравнительно-историческом языкознании привлекают к
себе языки, считающиеся изолированными в отношении их родства, и успехи в их
изучении значительны. Как особую перспективную область
сравнительно-исторического языкознания следует выделить исследование
соответствий между большими языковыми семьями и установление родственных
макросемей. Хотя недостатка в попытках сравнения больших языковых семей не было
и раньше (особенно урало-алтайской, индоевропейско-семитской и др.), новый этап
в этой области начинается, несомненно, с фундаментальной работы В.М.
Иллича-Свитыча (из-за смерти автора не законченной) и его продолжателей в
сравнительно-исторической грамматике т.н. ностратических языков. Другим
достижением сравнительно-исторического языкознания является теория и практика
реконструкции текстов. Эта новая область исследования возвращает - но с
углублением и расширением материалов и результатов - к исходной основе
сравнительно-исторического языкознания, к принципу "историзма" и принципа связи
языка с культурой.
Литература
Дельбрюк Б. Введение в изучение языка, в кн.: Булич С.
Очерк истории языкознания в России, СПб., 1904.
Сепир Э. Язык.
Введение в изучение речи, пер. с англ., М.-Л., 1934.
Томсен В. История
языковедения до конца XIX в., пер. с дат., М., 1938.
Мейе А. Введение
в сравнительное изучение индоевропейских языков, 3 изд., пер. с франц., М.-Л.,
1938.
Мейе А. Сравнительный метод в историческом языкознании, пер. с
франц., М., 1954.
Шухардт Г. Избранные статьи по языкознанию, пер. с
нем. М., 1950.
Иванов В.В. Генеалогическая классификация языков и
понятие языкового родства. М., 1954.
Десницкая А.В. Вопросы изучения
родства индоевропейских языков. М.-Л., 1955.
Вопросы методики
сравнительно-исторического изучения индоевропейских языков. М.,
1956.
Пизани В. Этимология. История - проблемы - метод, пер. с итал.
М., 1956.
Пауль Г. Принципы истории языка, пер. с нем. М.,
1960.
Мартине А. Принцип экономии в фонетических изменениях, пер. с
франц. М., 1960.
Иллич-Свитыч В.М. Опыт сравнения ностратических
языков, т. 1-3. М., 1971-84.
Гердер И.Г. Идеи к философии истории
человечества, пер. с нем. М., 1977.
Соссюр Ф. де. Труды по
языкознанию, пер. с франц. М., 1977.
Семереньи О. Введение в
сравнительное языкознание, пер. с нем. М., 1980.
Сравнительно-историческое
изучение языков разных семей. Современное состояние и проблемы. М.,
1981.
Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию, пер. с нем.
М., 1984.
Гамкрелидзе Т.В., Иванов Вяч. Вс. Индоевропейский язык и
индоевропейцы. Реконструкция и историко-типологический анализ праязыка и
протокультуры, кн. 1-2, Тб., 1984.
Whitney W.D. Language and the study
of language. N.Y., 1867.
Whitney W.D. The life and growth of language.
N.Y., 1875.
Whitney W.D. Whitney on language. Selected writings. Camb.
(Mass.), 1971.
Schleicher A. Compendium der vergleichenden Grammatik
der indogermanischen Sprachen, 4 Aufl., Weimar, 1876.
Osthoff H., Brugmann
K. Morphologische Untersuchungen auf dem Gebiete der indogermanischen
Sprachen. I. Leipzig, 1878.
Humboldt W. Uber die Verschiedenheit des
menschlichen Sprachbaues und ihren Einfluss auf die Menschengeschlechts. Bd.
1-2. B., 1880.
Jespersen O. Progress in language. 2 ed., L.-N.Y.,
1909.
Trubezkoy N.S. Gedanken uber das Indogermanenproblem. "Acta
linguistica", 1939, v. 1.
Meillet A. Linguistique historique et
linguistique generale. P., 1948.
Lehmann W.Ph. Historical linguistics.
N.Y., 1962.
Pedersen H. The discovery of language. Linguistic science
in the 19th century. Bloomington, 1962.
Hoenigswald H. Language change
and linguistic reconstruction. Chicago, 1966.
Arena H.
Sprachwissenschaft. Der Gang ihrer Entwicklung von der Antike bis zur Gegenwart.
2 Aufl., Freiburg, 1969.
Mounin G. Histoire de la linguistique, des
origines au XX-e siecle, 2 ed., P., 1970. (Лингвистический энциклопедический словарь. - М., 1990. - С. 486-490)
© Copyright "Кафедра общего и сравнительно-исторического языкознания
Наверх
|
|
|
|
