III . Синтаксические и несинтаксические формальные категории.

Возьмем выражение люблю сестру и остановимся на форме сестру. Она принадлежит к трем категориям: падежа, числа, рода. Сравним между собой две из них, как раз наиболее тесно между собою связанные: падежа и числа. Между ними оказывается огромная разница. Падеж слова сестру зависит от слова люблю , при котором никакого другого падежа быть не может: нельзя сказать «люблю сестры», «люблю сестре», «люблю сестрою», а только люблю сестру. Напротив, число слова сестру не зависит от слова люблю : можно одинаково сказать и люблю сестру и люблю сестер. То же будет и со всяким другим существительным, состоящим при слове люблю : оно всегда должно будет стоять в винительном падеже, а число может быть какое угодно. И если некоторые слова все-таки должны будут стоять непременно в единственном числе или непременно во множественном числе ( люблю родину, а не родины , люблю будни ), то это уже будет зависеть от самих этих слов, от того, что у них нет форм того или другого числа, а слово люблю тут будет ни при чем. Точно так же в выражении любовь брата падеж слова брата зависит от слова любовь (нельзя сказать «любовь брату», «любовь братом» и т.д.), а число не зависит (можно сказать и любовь брата и любовь братьев ). И вообще падеж существительных всегда зависит от других слов данного сочетания, а число не зависит.

Категория рода тоже, очевидно, не зависит от других слов, так как одинаково можно сказать люблю ребенка и люблю дитя, вызываю ученика и вызываю ученицу , приглашаю учителя и приглашаю учительницу и т.д. Точно так же и все увеличительные, уменьшительные, ласкательные, пренебрежительные категории ( люблю сестру, сестренку , читаю книгу , книжку , книжицу , книжищу ) и вообще все категории существительного, у которых формы образуются не флексиями (люблю общение , общность , общество , общительность, сообщение, разобщение , покупателей , покупки , закупки и т.д.), не зависят от других слов в речи.

Категории , обозначающие, как падеж существительных, зависимость одних слов в речи от других, называются синтаксическими (потому что связная речь изучается в синтаксисе), а категории, не обозначающие такой зависимости, – несинтаксическими , или словообразовательными. <...>

У существительных мы нашли только одну синтаксическую категорию – падеж. У прилагательных найдем их целых три. В сочетании покойной ночи не только падеж слова покойной зависит от падежа слова ночи , но и число и род слова покойной зависят от числа и рода слова ночи ; нельзя сказать «покойного ночи» или «покойных ночи»; наоборот, если мы заменим слово ночи словом сна , то мы уже должны будем сказать покойного сна , при слове сновидений мы скажем покойных сновидений и т.д. Таким образом, у прилагательного и падеж, и число, и род – категории синтаксические. Все же другие категории прилагательных – несинтаксические, или словообразовательные (можно сказать и покойной и покойнейшей ночи, наипокойной , препокойной , успокоительной и т.д.).

В сочетании он стучит категория лица в форме стучит зависит от слова он (нельзя сказать «он стучу» или «он стучишь»), так же и категория числа (нельзя сказать «он стучат»). Точно так же в сочетании он стучал категория рода и категория числа формы стучал тоже зависят от слова он (нельзя сказать «он стучала» или «он стучали»). Все это, значит, категории синтаксические. Напротив, категории вида и залога – несинтаксические, так как одинаково можно сказать и он стучит , и он постукивает , и он стучится. Категории времени и наклонения глагола тоже не выражают зависимости составляющих их форм от окружающих форм: одинаково можно сказать и он стучит , и он стучал , и он стучал бы . Но категории эти считаются синтаксическими по причинам, которые можно будет выяснить лишь впоследствии. Категория времени в причастиях и деепричастиях тоже является синтаксической, частью по тем же причинам, а частью потому, что может выражать соотношение между причастием или деепричастием и тем глаголом, к которому они относятся <...>.

Форма времени, показывая, что признак наблюдается в предмете только в определенный момент или в определенный период, тем самым заставляет предполагать, что в другие моменты, в другие периоды этого признака может и не быть. А если так, то это признак подвижный, изменчивый, то являющийся, то исчезающий как бы по воле того предмета, в котором он находится. Форма наклонения показывает, что даже и в данный-то момент признак может быть в предмете, а может и не быть (белеет, белел бы), что можно даже приказать предмету проявить его, если его нет (белей!). Это еще больше увеличивает, так сказать, «капризность» признака, т.е. зависимость его от произвола действующего предмета. Так и создается представление, что предмет сам создает свой признак.

<…> Каждая несинтаксическая категория вносит тот или иной оттенок в вещественное значение слова (множественность, или единичность, увеличительность или уменьшительность, собирательность или нераздельность и т. д.: дуб – дубы – дубок – дубище – дубье и т.д.). В категориях же времени и наклонения таких оттенков нет: стучит – стучал – стучал бы и стучи! обозначают совершенно одно и то же «стучание» (ср. несинтаксические категории вида и залога постукивать, стучаться, где «стучание» другое). <…>

Категория времени означает, на первый взгляд, согласно названию, время проявления того или иного признака, или, короче, время деятельности подлежащего. Но не следует думать, что прошедшее время всегда обозначает то, что прошло, настоящее – то, что сейчас совершается, а будущее – то, что будет совершаться. Ведь в словах, например, Александра I я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем будущее время обозначает прошлое; в словах Феофана Прокоповича, сказанных над гробом Петра, Что видим? Что делаем? Петра Великого погребаем! настоящее время тоже обозначает прошлые события; в сочетании если я поступлю так, то завтра же буду говорить себе «я ошибся» прошедшее время указывает на мой будущий поступок. Дело в том, что времена соотносительны: то, что для нас прошедшее, то для наших предков (да и для меня минуту тому назад) было настоящим, а еще ранее – будущим. Значит, все зависит от того, когда сказана та или другая фраза. <…>

Категория времени вообще обозначает не просто время деятельности предмета, а отношение времени деятельности его ко времени речи.

Категория наклонения обозначает прежде всего отношение говорящего к той связи, которую он устанавливает при помощи форм согласования глагола между данным признаком и данным предметом. Эту связь говорящий может представлять себе по-разному. Прежде всего он может представлять ее себе как нечто реальное, т.е. думать, что наблюдаемые им предметы и явления фактически связаны в природе теми самыми отношениями, которые он открывает в своей мысли. Говоря, например, крестьянин, пашет, я убежден, что связь между крестьянином и пахотой существует не только в моей мысли, в моем мозгу, но и в действительности, что я высказал только то, что фактически мной наблюдалось. Это, конечно, самый привычный для нас способ представления. Но рядом с ним существует и другой, когда я эту связь представляю себе только как нечто воображаемое, т.е. сознаю, что на самом деле этой связи между предметами и явлениями нет, а я только представляю ее себе, только мыслю ее. Это бывает тогда, когда я говорю крестьянин пахал бы или, обращаясь к крестьянину, говорю паши! В обоих этих случаях я убежден, что крестьянин фактически не пашет (потому что иначе незачем мне было предполагать его пахание или приказывать ему пахать) и что, значит, я соединяю в своей мысли то, что на самом деле не соединено. В этом и состоит отличие так называемых косвенных наклонений от прямого, или «изъявительного» наклонения. В косвенных наклонениях могут, в свою очередь, различаться другие оттенки. Если я представляю себе то, чего нет, то я могу делать это или потому, что мне представляется, что так могло бы быть, или потому, что мне хочется, чтобы так было (независимо от того, возможно это или нет), или потому, что по моим представлениям это должно бы быть, т.е. имеются и желание с моей стороны и возможность. Первому случаю соответствует категория потенциального наклонения, второму – желательного (в древнегреческом, древнеиндийском, литовском и других языках русское «сослагательное» соединяет в себе эти два оттенка), третьему – повелительного наклонения.

Сравним теперь категории времени и наклонения между собой. В них есть нечто общее. Категория времени обозначает, как мы видели, отношение времени действия ко времени речи (или обратно: времени речи ко времени действия). Но что такое здесь «время речи»? Это прежде всего момент речевого сознания. Ведь говорящий при помощи категории времени определяет отношение времени действия ко времени своей собственной речи, а это время не может представляться ему только объективно. <…>

Сравнивая эту сторону значения времен со значениями наклонений, находим, что и там все дело в отношении говорящего к своей собственной речи: представляет ли он себе данную речь фактическим отображением действительности или только мысленным ее воссозданием, причем в последнем случае намечаются и мотивы, по которым он желает думать и говорить о том, чего на самом деле нет. В сущности, и время и наклонение одинаково накладываются, так сказать, на ту связь между предметом и признаком, которую устанавливают формы согласования глагола с именительным падежом существительного: наклонение определяет отношение говорящего к реальности этой связи, а время – ко времени ее проявления. Таким образом, обе категории, не обозначая отношений слов друг к другу, обозначают отношение самого говорящего к тем отношениям, которые он устанавливает между словами. Отношения к отношениям – вот в чем сущность этих категорий, и вот в чем немалая трудность их для анализа.

Теперь читатель уже сам легко разберется в вопросе, куда лучше отнести эти категории: к синтаксическим или несинтаксическим. Если на одной стороне будут категории, выражающие те отношения, которые говорящий устанавливает между словами своей речи, а на другой стороне будут категории, не выражающие никаких отношений, а только придающие словам различные дополнительные оттенки (увеличительность, ласкательность и т.д.), то к какой из этих рубрик больше подойдут категории, выражающие отношения самого говорящего к тем отношениям, которые он устанавливает между словами своей речи? Двух ответов на этот вопрос быть не может. Исключить эти категории из разряда синтаксических мог бы только тот, кто самые отношения между словами представляет себе изолированно от сознания говорящего и слушающего, т.е. кто овеществляет слова и изучает отношения между ними так же, как он изучал бы отношения между разными видами растений, растущих на одной площади, отношения между разными классами общества и т.д. Такое направление есть в современном синтаксисе. Но с нашей точки зрения слова, конечно, сами по себе никак не относятся друг к другу: их всегда только относит друг к другу говорящий и вслед за ним слушающий, и только совпадение этих двух актов, осуществляемое определенными звуковыми средствами (которые сами по себе тоже, конечно, не заключают в себе никакого элемента отношения), создает ту объективную языковую базу, которая позволяет нам говорить, что слова относятся друг к другу. А если так, то те категории, в которых говорящий сам выражает работу своей мысли в деле установления отношений между словами, в которых он как бы скрепляет все эти отношения своей творческой печатью и тем связывает окончательно все отдельные связи своей речи воедино – эти категории должны быть признаны сугубо, синтаксическими. <...>

Есть еще одна категория в русском языке, <...> синтаксическую природу которой можем обнаружить и сейчас. Это категория, которую за неимением термина приходится довольно неуклюже назвать категорией краткости прилагательного. Мы имеем в виду ряд форм: добр , добра , добро , добры , которые в сопоставлении с добрый, добрая и т.д. и образуют отдельную категорию. Что категория эта синтаксическая, ясно из того, что формы, ее образующие, употребляются только в определенных сочетаниях, именно при так называемых глаголах-связках: он был добр , она была добра <...> они сделались добры , и не употребляются в других сочетаниях (например, нельзя сказать «добр человек пришел к нам»). Итак, синтаксические категории в русском языке следующие:

1) категория падежа существительных ;

2) категория падежа , числа , рода и краткости прилагательных ;

3) категория лица , числа , рода , времени и наклонения глаголов и времени причастий и деепричастий .

Между категориями синтаксическими и несинтаксическими (словообразовательными) есть и более тонкая, и притом более существенная, внутренняя разница. Формы, образующие словообразовательные категории, всегда вносят какой-либо новый оттенок в вещественное значение слова. В слове столы выражается не то же самое, что в слове стол, в слове столик представляемый предмет тоже изменяется (уменьшается) и т.д. При словах похаживает, постукивает нам представляется не точно такое же хождение и стучание, как при словах ходит и стучит. Точно так же и он стучится не то же самое, что он стучит , потому что стучаться можно только тогда, когда хочешь обратить на себя внимание того, кто находится внутри, а «стучать» можно с разными целями и по разным предметам ( стучусь в дверь, в окно, в квартиру , но стучу по столу , стучу по двери обозначало бы только самый процесс стучанья без оттенка желания проникнуть внутрь, стучусь в стол могло бы быть сказано только спиритом). Напротив, формы, образующие синтаксические категории, не изменяют нисколько вещественного значения слова. При словах стола , столу , столом и т.д. мы все время представляем себе совершенно один и тот же предмет без всяких изменений. Задача этих форм совершенно другая и еще более важная: они выражают отношения между нашими словами-представлениями и тем создают связную речь-мысль. Без них речь наша рассыпалась бы на отдельные бессвязные слова, а языковая мысль – на отдельные представления. Без форм словообразовательных категорий еще можно было бы пользоваться языком, потому что он остался бы совершенно связным и правильным, только стал бы страшно беден словами и оттенками; без форм синтаксических же категорий невозможно было бы никакое говорение и понимание.

Некоторые несинтаксические категории стоят в тесной связи с синтаксическими и потому должны рассматриваться одинаково и в морфологии (т.е. учении о формах отдельных слов <...>) и в синтаксисе. Сюда относятся: 1) такие категории, в которых самый оттенок, образующий категорию, совершенно изменяет отношения данного слова к другим словам; таковы, например, категории частей речи ( белизна и белый разнятся прежде всего по оттенку значения самих этих слов, но эта разница делает то, что и соединения, в которые они вступают с другими словами, совершенно различны по значению, точно так же и белеет , белея , белевший, белеть , белό ), категории залога ( читает что или, метонимически, кого , а читается кем ), категории вида ( лежать не требует вин. пад., а пролежать требует), категории степени сравнения ( белó не требует род. пад., а белéе требует); все эти категории стоят прямо на границе между синтаксическими и несинтаксическими; впрочем, в области частей речи категории наречия и инфинитива, кажется, целиком синтаксичны, так как едва ли не все значение формы белеть сводится к отсутствию тех синтаксических значений, которые есть у формы белеет <...> , и так как вся сущность значения формы белó как наречия сводится к его приглагольности <...> 2) категории, которые, будучи сами по себе несинтаксическими, имеют при себе в языке в силу законов согласования <...> соответствующие синтаксические категории; таковы категории числа и рода существительных. По соотношению с категориями числа и рода прилагательных и глаголов и они должны привлекаться к изучению в синтаксисе.

IV . Понятие о форме словосочетания.

Прежде всего условимся о том, что мы будем понимать под «словосочетанием», так как термин этот отнюдь не равняется простому «сочетанию слов». Есть в языке такие сочетания слов, которые не являются словосочетаниями, и, наоборот, некоторые наши «словосочетания» окажутся фактически не сочетаниями слов, а простыми словами.

Возьмем следующее место из повести «К новой жизни» С. Решетова:

И тут всем существом ему почувствовалось, что наступила, наконец, пора мысль о побеге привести в исполнение.

Такие части его, как всем существом , ему почувствовалось , наступила наконец , о побеге , мысль о побеге , в исполнение , привести в исполнение , мы признаем словосочетаниями, а такие, как тут всем, существом ему , пора мысль , о побеге привести – не признаем, хотя такие «сочетания слов» в данной речи, несомненно, имели место. Стало быть, не всякие два слова, прозвучавшие в нашей речи в непосредственном соседстве, образуют словосочетание, а только такие, которые соединены в мысли. С другой стороны, такие сочетания слов, как тут почувствовалось , наступила пора , привести мысль , мы для данной речи тоже не можем признать словосочетаниями, хотя мысленное единство здесь несомненно: слова эти в данной речи физически отделены друг от друга. Таким образом, для того чтобы два слова могли составить словосочетание, надо, чтобы они были соединены одновременно и в речи и в мысли. Словосочетание, как и слово, есть единство внешне-внутреннее, физико-психическое. Правда, сочетания последнего рода, когда психическое единство есть, а физическое нарушено вставкой промежуточных слов, принято не отличать от физически цельных словосочетаний, так что в качестве примеров на словосочетания, положим, типа «наречие + глагол» приводятся обычно безо всяких оговорок не только такие примеры, как хорошо читает , но и такие, как хорошо книгу читает , хорошо моя жена читает и т.д. Но это, конечно, потому, что выпуск промежуточных слов здесь всегда возможен, так что грамматист, приводящий такой пример, опирается, в сущности, не прямо на него, а на известное видоизменение его (с выпуском промежуточных слов), т.е. опять-таки на известное физическое единство.

До сих пор мы говорили о словосочетаниях из двух слов (там, где в наших примерах было три слова, третье было предлогом или союзом, т. е. несамостоятельным словом, <...>). Но в словосочетании может быть и несколько и много слов при условии все того же физико-психического единства их. Это осуществляется таким образом, что одно словосочетание сознается как часть другого словосочетания, более обширного по объему. Так, из вышеприведенного примера можно выделить как отдельные словосочетания: а) существом ему почувствовалось , где одна из частей, в свою очередь, составляет словосочетание существом + ему почувствовалось ; б) всем существом ему почувствовалось; в) тут всем существом ему почувствовалось; г) наступила, наконец, пора; д) наступила, наконец, пора мысль о побеге привести; е) наступила, наконец, пора мысль о побеге привести в исполнение . Наконец, весь этот пример, состоящий из двух предложений, может тоже рассматриваться как одно словосочетание, так как являет собой опять-таки известное физико-психическое единство. А, например, сочетание наступила, наконец, пора мысль или наступила, наконец, пора мысль о побеге никак не может явиться словосочетанием, так как здесь нет психического единства, а только физическое. Таким образом, словосочетание есть два слова или ряд слов, объединенных в речи и в мысли.

<...> Мы прежде всего должны выяснить те признаки, которые образуют в словосочетании его форму. <...>

Возьмем несколько отдельных слов, имеющих форму: хочу, читаю , сестра, книга . Несмотря на свои формы, слова эти не дают в таком сочетании никакого определенного смысла. Если кто-нибудь скажет хочу читаю сестра книга , мы извлечем из его слов так же мало, как если бы он сказал хоч-чит-сестр-книг, т.е. совсем отказался бы от форм, говорил бы одними корнями. Точно так же мы не поймем, если нам скажут «хотим читаю сестры книге», «хотящий читаешь сестру книгой» и т.д. <...>

Напротив, если нам скажут хочу читать сестре книгу , или хочу читать книгу сестры , или сестра хочет читать книгу , все будет понятно. Значит, для того, чтобы какое-нибудь сочетание слов было словосочетанием, т.е. имело определенный смысл, недостаточно, чтобы каждое слово, входящее в него, имело свою форму, а нужно еще, чтобы все оно тоже имело определенный вид, определенное внешнее и внутреннее строение; и вот это-то строение того или иного словосочетания мы будем также называть формой, но уже, конечно, не формой слова, а формой словосочетания . И эту общую, окончательную форму надо отличать от тех отдельных форм, которые ее создают. Про сочетания хочу читать сестре книгу , хочешь читать книгу сестры , сестра хочет читать книгу ит. д. можно сказать, что каждое из них имеет свою особую форму. Про сочетания хочу читать сестре книгу, думаю писать матери письмо , собираюсь платить дворнику жалованье , могу объяснить ученику урок, отказываюсь давать нищему милостыню и т.д. можно сказать, что все они имеют одинаковую форму. Наконец, про сочетания «хочу читаю сестрой книге», «хотим читаю сестре книгой» и т.д. можно сказать, что ни одно из них не имеет такой формы, которая была бы свойственна русскому языку (хотя отдельные формы, их составляющие, все свойственны ему). Этим объясняется их непонятность. <...> Тот отдел грамматики, в котором изучаются формы отдельных слов, называется морфологией.

Тот отдел грамматики, в котором изучаются формы словосочетаний, называется синтаксисом.

Сама же грамматика определяется, таким образом, как тот отдел языковедения, в котором изучаются формы языка.

<...> На первый взгляд можно подумать, что в синтаксисе изу-чается то же самое, что в морфологии, только в другом порядке; ведь всякое сочетание состоит из отдельных форм, так что то, что изучено уже в морфологии порознь, то самое как будто бы изучается в синтаксисе в связи. На самом деле это не так. Есть вещи, которые совсем не изучаются в синтаксисе, а только в морфологии, и есть вещи, которые, наоборот, совсем не изучаются в морфологии, а только в синтаксисе. Начнем с первых.

Мы видели, что словосочетание хочу читать сестре книгу имеет определенное строение, зависящее от тех отдельных форм, из которых оно составлено. Но от всех ли этих форм зависит это строение? Переделаем наше словосочетание так: хочу читать сестрице книгу , хочу читать сестренке книжку , хочу читать сестрам книги , хочу прочитать сестренкам книжки и т.д. Изменилось ли строение словосочетания? Конечно, нет. Его по-прежнему можно обозначить формулой «1-е лицо единственного числа глагола + инфинитив <...> + дательный падеж c уществительного + винительный падеж существительного». Совсем другое будет, если мы изменим так: хочу читать сестры книгу (обычнее книгу сестры ), хочет читать сестра книгу и т.д. <...> Формы слов, принадлежащие к несинтаксическим категориям, не влияют на форму словосочетания, или если и влияют, то лишь постольку, поскольку они связаны с формами синтаксических категорий <...>, и форма словосочетания есть, таким образом, определенная комбинация форм слов только синтаксических категорий.

Но, с другой стороны, не только в комбинации отдельных форм здесь дело, а и 1) в роли слов, не имеющих формы, но входящих в то же сочетание, 2) в порядке слов, 3) в интонации и ритме, 4) в характере связей между словами.

Остановимся на каждом из этих пунктов подробнее.

1. Слова, не имеющие формы, не живут в языке отдельной жизнью, а тесно переплетаются со словами, имеющими форму. При этом они вступают в постоянную связь с определенными формальными категориями. Так, например, слово очень соединимо только с прилагательным, глагольным словом, но не с существительным; можно сказать очень полный , очень полнеет , очень полневший , очень полнея , очень полнеть , но не «очень полнота». Слово вчера соединимо только с глагольным словом; можно сказать вчера умер , вчера умерший , но не «вчера мертвый» (за исключением обособленного употребления прилагательных, где такое сочетание возможно <...>), «вчера смерть».

Таким образом, слова, не имеющие формы, не внешне только пристегнуты в словосочетаниях к словам, имеющим форму, а срастаются с ними в одно неразрывное целое, почему и влияют на форму этого целого. Особенное значение приобретают при этом так называемые частичные, или служебные слова. Так называются слова, не имеющие самостоятельного значения, а только вносящие какой-либо оттенок в значение других слов и сочетаний. Если мы сравним такие слова, как белый , красиво , писать , вчера , надежда , вскачь и т.д., с такими словами, как для , без , кроме , конечно , весь , чтобы , в , даже , не , и т.д., то заметим между этими рядами слов огромную разницу. Первые имеют свой отдельный самостоятельный смысл. При каждом из них нам представляется что-нибудь отдельное. Напротив, при каждом из слов второго ряда нам сейчас же представляется, что тут опущены какие-то другие слова, как раз самые главные, без которых наше слово и смысла не имеет. При слове для нам сейчас же представится, что недостает какого-то существительного ( для кого? для чего ? ); при слове конечно нам сейчас же представится целая фраза, которую говорящий подтверждал этим конечно. Таким образом, вся суть значения этих слов состоит в том, что они вносят тот или другой оттенок в значение других слов. Слова первого рода всем кажутся сразу словами, и ребенку не приходится объяснять, что белый или вскачь – отдельные слова. Напротив, к различению слов второго рода нас приучает, главным образом, грамотность и занятия языком в школе. И это потому, что отдельность их, в сущности, очень ограниченная. Они отдельны только потому, что ни с чем не сцеплены, что появляются между отдельными словами <…> они отдельны преимущественно физически (хотя и то очень ограниченно, например, они почти никогда не имеют собственного ударения, а примыкают по ударению к ближайшему слову). Можно сказать, что слова первого рода имеют полный смысл в языке. Поэтому они называются обыкновенно полными, или знаменательными словами. Слова же второго рода имеют частичный смысл и потому называются частичными, или служебными словами. Это деление слов на полные и частичные отнюдь не следует смешивать с делением на форменные и бесформенные. Такие слова, как вчера, вскачь , какаду , конечно, полные слова, хотя и не имеют формы. И, наоборот, существуют частичные слова (правда, в небольшом количестве), имеющие форму (наша связка в сочетаниях был умен , был добр и т.д., все вспомогательные глаголы в западноевропейских языках, оба члена западноевропейских языков 2 и т.д.). <...> Огромное большинство частичных слов как раз не имеет формы. По значению же они очень близки к формальным частям слов, имеющих форму. Предлоги, например, соответствуют в общем по значению флексиям существительных. Предлог для обозначает сейчас почти то же, что флексия дательного падежа (ср. сделай мне это и сделай для меня это ), предлог от очень близок по значению к родительному падежу (ср. избегнуть чего и избавиться от чего ) и т.д. Часто то, что в одних языках выражается падежом, в других языках выражается предлогом с зависящим от него падежом. Мы говорим: Рим бил основан Ромулом и Ремом , галлы были побеждены Цезарем , а римлянин и немец сказали бы: был основан от Ромула и Рема , побеждены от Цезаря . Мы говорим: это белее снега , темнее ночи , а поляк, серб, украинец сказали бы: белее от снега , темнее от ночи ( бiльший вiд мене , гiрший вiд перцю ). Или возьмем, например, союзы. К ним, правда, нельзя подобрать подходящих по значению форм, но зато нематериальность, отвлеченность их значения слишком ясна сама по себе. Сравним сочетания я был в Ленинграде, в Москве и я был в Ленинграде и в Москве . Сразу видно, что материальная сторона мысли, так называемое содержание ее, одинаково в обоих сочетаниях, а разница так тонка, что только лингвист способен над ней задуматься. Таким образом, частичные слова бесформенны совсем не так, как бесформенны полные слова вчера , какаду и т.д. Последние бесформенны так, что у них остается одно вещественное значение и нет совсем формального (хотя это и не совсем точно <...>). Первые, напротив, бесформенны так, что у них остается одно формальное значение и нет совсем вещественного. Из тех двух начал, на которые распадается формальное слово ( стекл-о ), на долю одних бесформенных слов (полных) приходится одно первое начало, а на долю других (частичных) – одно второе. Таким образом, с точки зрения значения мы приходим к тому парадоксальному выводу, что последние потому бесформенны, что представляют собой чистую форму, одну сплошную форму без содержания. Это как бы оторвавшиеся от основ аффиксы, свободно передвигающиеся по поверхности языка <...>.

В русском языке имеется целых восемь видов частичных бесформенных слов <...>. Это:

1) Предлоги ( ключ от двери , вошел в дом ).

2) Союзы ( хлеба и зрелищ ; пошел , чтобы посмотреть , и т.д.).

3) Глаголы-связки (он был болен , он стал непослушен , надо быть внимательным и т.д.).

4) Усилительные, или выделительные слова.

Об этом разряде мы должны сказать здесь несколько слов, так как <...> он одинаково свойствен всем формам словосочетаний <...>. Если мы сравним сочетания

даже ты не говорил сегодня с ним

ты даже не говорил сегодня с ним

ты не говорил даже сегодня с ним

ты не говорил сегодня даже с ним ,

то заметим, что слово даже помещается всегда как раз перед тем членом, на который падает сильнейшее ударение фразы, и как бы помогает выделить этот член, усилить его значение по сравнению с другими членами предложения. Такое же значение имеют частица то , ставящаяся позади того слова, которое надо усилить ( он-то это сделает , это-то он сделает ), а также частицы же , да (не смешивать с союзом да, с повелительной частицей да и с утвердительной частицей да ), и (например, он и словечка не сказал ; не смешивать с союзом и ), ни ( =не + усилительная частица и, например: он ни словечка не сказал ; не смешивать с союзом ни – ни ), это (например: это вчера он приходил , а не сегодня ; не смешивать с прилагательным этот , эта , это ), так и (только при глаголах, например: он так и надрывается , так и чешет, так и чешет! ; не смешивать с двумя словами так + и , например: он так и сделал, как велели ), ведь, вот и т.д. <...>

5) Вводные слова ( он , конечно , придет ; нет , он не придет ; да я это знаю ; термин «вводные» берется нами условно, и к некоторым словам этого разряда он не подходит <...>.

6) Повелительные слова ( пусть он знает , да умирится же с тобой и побежденная стихия! ).

7) Отрицательные слова (не , ни ).

8) Вопросительные слова (ли , разве , ужели , неужели ). <...>

2. Порядок слов. Собственно говоря, всякая перестановка создает новый оттенок речи. Между дай мне книгу и дай книгу мне, говоря откровенно и откровенно говоря , только один и один только чувствуется внутренняя разница, как бы ни была она тонка и мало уловима. Но порядок слов может приобретать и более резкое формальное значение. Так, например, он может обозначать падеж существительного. Сравним сочетания мать любит дочь и дочь любит мать , платье задело весло и весло задело платье. Мы здесь различаем именительный и винительный падеж только при помощи порядка слов. У нас это бывает в очень немногих сочетаниях, по-французски же, например, где нет совсем форм именительного и винительного падежа, это общее правило. Оттенок вопросительности тоже может выражаться либо особым частичным словом ( ли , например, писал ли ты? ), либо перестановкой ( писал ты? ). При счете перестановка дает оттенок приблизительности (ср. два дня и дня два ) и т.д.

3. Интонация и ритм также могут приобретать формальное значение. Сравним два сочетания: 1) приедешь домой, переоденешься , сказанное тоном перечисления действий, которые предстоит человеку выполнить, и 2) приедешь домой – переоденешься , сказанное условным тоном, в смысле если приедешь домой... или когда приедешь домой... Здесь важный оттенок придаточности, т. е. подчиненности одного предложения другому, выражен интонацией, тогда как обычно он выражается особыми частичными словами (союзы). В словосочетаниях поэт-художник , женщина-врач , механик-самоучка и т.д. мы выражаем особую грамматическую связь между двумя словами тем, что произносим их в один прием, т. е. при помощи ритма речи (ср. словосочетания поэт-художник и поэт – художник в смысле «поэт есть художник»).

Но не только в таких, кажущихся на первый взгляд частными, случаях сказывается влияние интонации и ритма на форму словосочетания. Оно имеет место во всякой нашей фразе, во всяком высказывании вообще.

В самом деле, что бы мы ни сказали, мы высказываем это либо повествовательно, либо вопросительно, либо восклицательно. Как ни важна для нас разница между этими тремя видами речи, она все-таки не материальна, а формальна. Скажем ли мы он здесь , или он здесь? или он здесь! – материал нашей мысли остается один и тот же: представление о «нем» и о месте, где «он» находится. Меняется только отношение наше к данной мысли: в одном случае мы просто желаем поделиться со слушателем найденной нами реальной связью или отсутствием ее (при отрицании) между двумя представлениями, образующими в данном случае мысль, в другом случае мы не решаемся сами признать реальность или нереальность связи и ждем разъяснения в этом отношении от собеседника, в третьем – мы не только полностью убеждены в реальности или нереальности связи, но и выражаем наши чувства, внушенные нам этой связью. Все эти различия – грамматические, и выражаются они в русском языке почти исключительно интонацией <...>. Стало быть, поскольку в каждом словосочетании неизбежно имеется одна из этих трех интонаций или ее части (в случае интонационной неполноты словосочетания), она входит в форму данного словосочетания. <...>

4. Характер связей между словами. Возьмем словосочетание вели ему помочь! Оно может иметь два смысла: 1) вели: ему, чтобы он помог, 2) вели (кому-то другому), чтобы ему помогли. <...>

Нетрудно видеть, что разница эта тоже не материальная, а формальная, грамматическая: меняется здесь не то, о чем мы думаем, а то, как мы об этом думаем, в какие отношения ставим мы предметы нашей мысли друг к другу. И так как разницы этой нельзя обнаружить ни в одной из отдельных форм, слагающих данное словосочетание, то приходится приписать ее всему словосочетанию в целом, т.е. признать, что в двух таких пониманиях кроются две разные формы словосочетания. Против этого, правда, можно было бы возразить, что здесь не остается никаких внешних признаков, с помощью которых можно было бы отличить одну форму словосочетания от другой: слова и формы одинаковы, порядок слов одинаков, ритм и интонация одинаковы (или, по крайней мере, могут быть одинаковы). Спрашивается, как же могут разные значения одного и того же словосочетания дойти до слушающего, когда говорящий не позаботился о том, чтобы выразить эти значения какими-нибудь средствами? <...> Вспомним, однако, нулевые формы отдельных слов. Почему слушающий воспринимает такие слова, как стол , кулак , рос , лез и т.д., обязательно с добавочными формальными значениями (т.е. то как имен. пад. существительного, то как прошедшее время глагола и т.д.)? Потому что он в зависимости от окружающих слов и от обстановки речи обязательно помещает эти слова в определенные грамматические ряды слов <...> , или, как говорят, ассоциирует их с определенными грамматическими рядами слов ( стол , пол , дом , нос и т.д., рос , лез , пас , мок, нес и т. д.). Здесь, значит, социальным моментом, средством социальной передачи, являются не звуки сами по себе, а обязательность ассоциаций с теми или иными звуками. Раз ассоциации эти и у говорящего и у слушающего при известных условиях речи обязательно должны быть одинаковы, мы вправе говорить о языковом общении. Так вот то же самое происходит и при разном понимании таких словосочетаний, как вели ему помочь . В одном случае и говорящий и слушающий ассоциируют это словосочетание с такими, как вели, чтобы он помог ; скажи ему, пусть поможет ; заставь его помочь и т.д.; в другом случае они ассоциируют это словосочетание с такими, как вели, чтобы ему помогли ; скажи, пусть ему помогут ; заставь ему помочь и т.д. Следовательно, в одном случае говорящий и слушающий объединяются на одной форме словосочетания, в другом – на другой.

Оглянемся теперь на все четыре изученных пункта: бесформенные слова, порядок слов, ритм и мелодия, характер связей между словами. Все они сходны между собой в том, что их совершенно невозможно изучать на отдельном слове, а только в словосочетании. В самом деле, бесформенное слово, взятое отдельно, именно в силу своей бесформенности не обнаруживает своей грамматической природы. Что порядок слов не может изучаться на отдельном слове, этого не приходится доказывать. Далее, ритм и мелодия понимаются здесь нами исключительно в своей живой целостной, фразной стороне, что опять-таки не дает возможности отдельному слову в его искусственном произнесении иметь эти признаки; если отдельное слово и имеет их, то только тогда, когда оно заменяет фразу <...>. Наконец, тот или иной характер связей между словами возможен опять-таки только там, где имеются два или несколько слов. Таким образом, все эти четыре признака – исключительно синтаксические, и в морфологии им не может быть места. Присоединяя к ним еще тот признак, <...> который одной своей стороной входит в морфологию, а другой – в синтаксис, именно ту или иную комбинацию отдельных форм, имеющих в данном словосочетании синтаксическое значение, получаем окончательно то, что мы в дальнейшем будем называть формой словосочетания и что и является совокупностью этих пяти признаков в отдельных словосочетаниях. <...>

Относительно комбинации форм слов надо заметить, что она часто стоит в тесной связи с вещественными значениями слов, входящих в данное словосочетание. Так, например, в словосочетаниях типа «глагол + косвенный падеж существительного» ( рубит топором , ест мясо , мстит врагу ) падеж существительного зависит, главным образом, от вещественного значения глагола: при ест невозможен дательный падеж, а при мстит он необходим, при рубит возможны и винительный, и дательный, и творительный падеж ( рубит мне дрова топором ), а при спит невозможно ни то, ни другое, ни третье (нельзя «спать кому-нибудь, что-нибудь, чем-нибудь»). Важно также и вещественное значение существительного. Так, словосочетания «глагол + дательный падеж существительного» характеризуются почти исключительно присутствием в них имен одушевленных предметов ( даю кому , льщу кому , помогаю кому и т.д.). Таким образом, сфера применения каждой из этих форм словосочетания ограничена словарными условиями. С другой стороны, есть в языке немало форм словосочетаний более общего характера, не зависящих в своем применении от словарной стороны. Так, в словосочетаниях типа «именительный падеж существительного + согласуемый с ним глагол» ( стол стоит , рыба плавает и т.д.) могут быть употреблены любой глагол и любое существительное. Таким образом, мы можем различить общие и частные формы словосочетания, причем степень «общности» и «частности» может быть различна. Так, например, форма словосочетания «согласуемое прилагательное + существительное» характеризуется тем, что в ней может быть всякое прилагательное и всякое существительное, кроме местоименного (не говорят «добрый я », «хороший он » и т.д.). Стало быть, эта форма не так абсолютно обща, как форма «именительный падеж + согласуемый глагол», но и далеко не так частна, как, положим, «глагол + дательный падеж существительного». <...>

V . Связь слов в словосочетании.

В главе III мы видели, что есть такие формы в языке, которые связывают отдельные слова в словосочетаниях между собой. Это формы синтаксических категорий (падежи существительных, падежи, числа и роды прилагательных и др. <...>). <...> Не следует <...> себе представлять, что связь эта объясняется исключительно традицией, что так именно принято связывать слова в русском языке, причем в самую связь не вкладывается никакого смысла. Такое предположение легко опровергается теми случаями, когда одни и те же слова могут по-разному связываться между собой: ударяю палкой и ударяю палку , обещаю тебе и обещаю тебя , подарок отца и подарок отцу , пойду выброшу и пойду выбросить и т.д. Разница смысла здесь очевидна, и нам остается, значит, только принять, что формы, принадлежащие к синтаксическим категориям, всегда имеют каждая свое значение <...>. А если так, то это значение может заключаться здесь только в установлении связи между теми реальными представлениями, которые обозначаются данными словами, или, как говорят в грамматике, в установлении известных отношений между этими представлениями. Если мы услышим я писать этот записка председатель комитет , то в нашем уме протекут шесть представлений, отодвинутых друг от друга, разъединенных, изолированных. Если мы все-таки поймем это словосочетание (например, в устах иностранца), то только потому, что вопреки внешнему выражению и, главным образом, с помощью словарных значений данных слов приведем в определенную связь эти представления, установим известные отношения между ними, причем эти отношения установятся при помощи мысленного словосочетания я пишу эту записку председателю комитета . Другими словами, мы мысленно установим между данными шестью представлениями те именно отношения, которые выражаются привычными в данном случае формами слов <...>. Значит, формы ставят в известные отношения друг к другу не только слова нашей речи, но и те представления, которые этими словами обозначаются. Какого же рода могут быть эти отношения? Здесь могут быть два основных случая.

1. Отношения взаимно несовпадающие, или необратимые. Возьмем словосочетание ножка стола . Здесь два представления, о ножке и о столе, поставлены в то отношение между собой, которое принято называть отношением принадлежности: ножка стола – это «ножка, принадлежащая столу». Отношения представлений между собой здесь взаимно не совпадают, потому что представление о ножке не так относится к представлению о столе, как представление о столе к представлению о ножке: ножка «принадлежит» столу, но стол «не принадлежит» ножке. С этим связана и необратимость подобных отношений: нельзя сказать «стол ножки». <...>

2. Отношения взаимно совпадающие, или обратимые. Возьмем словосочетания гражданин Иванов , красавица-зорька , брат-учитель и т.д. Отношения между двумя представлениями грамматически здесь сводятся только к тому, что оба они обозначают один и тот же реальный предмет, и по этому признаку представления эти, конечно, абсолютно одинаково относятся друг к другу. Логически и словарно они часто бывают в неравных отношениях друг к другу (например, в словосочетании гражданин Иванов они относятся, друг к другу как видовое понятие к единичному и единичное к видовому, в словосочетании школа-семилетка – как родовое понятие к видовому и обратно, в словосочетании красавица-зорька – как признак к предмету и обратно и т.д.), и это лежит в основе школьного учения о «приложении». Но что сама форма словосочетания <...> тут ни при чем, ясно из того, что в таких случаях, как, положим, брат-учитель и многих им подобных, такого логического соотношения нет. <…> На самом деле отношения здесь всегда взаимно совпадающие, и это яснее всего обнаруживается в том, что все такие словосочетания легко допускают обращение 3 ( Иванов-гражданин , зорька-красавица , учитель-брат и т.д. только стилистически отличаются от гражданин Иванов и т.д.). <...>

Неизбежным спутником необратимости отношений является еще сознание неравенства соотносящихся величин, преобладания одной из них над другой и подчинения одной из них другой. Именно то слово, в котором имеется показатель отношения ( брат учителя ), сознается как видоизмененное известным образом ради выражения этого самого отношения, приспособившееся известным образом для вступления в связь с другим словом, тогда как то слово, в котором нет показателя отношения ( брат учителя ), естественно представляется самодовлеющим, не пожертвовавшим ничем для вступления в связь с другим словом <...> . Одно слово ни в чем не изменяется для выражения данного отношения, а другое непременно в чем-то изменяется. Первое и сознается как самостоятельное по отношению ко второму, а второе как несамостоятельное по отношению к первому. И такое соотношение называется обычно подчинением второго слова первому, или зависимостью второго слова от первого. <...>. Все это, конечно, вытекает из того основного факта, что необратимые отношения в каждой паре соотносящихся внешне выражаются лишь в одном из них. В двухсловных сочетаниях этот факт создает простое подчинение одного слова другому, а в многословных – последовательное подчинение слов друг другу, или так называемый ход зависимости слов друг от друга. <...>

В интересах точности надо еще добавить, что не всегда ход зависимости складывается так схематически просто <...>. Очень часто одно слово подчиняет себе одновременно несколько слов, некоторые из этих слов, в свою очередь, могут подчинять себе по нескольку слов и т.д. Так, в словосочетании я быстро пишу тупым карандашом требование прислать немедленно вооруженный отряд милиции ход зависимости складывается так: 1) я пишу , 2) пишу быстро , пишу карандашом , пишу требование , 3) карандашом тупым , 4) требование прислать , 5) прислать немедленно , прислать отряд , 6) отряд вооруженный , отряд милиции . Мы видим, что только в трех случаях одно слово подчиняется одному же (1, 3, 4), в двух других два слова подчиняются одному и тому же третьему (5, 6), а в одном случае даже три слова подчиняются одному и тому же четвертому (2). Таким образом, наряду с простой последовательностью подчинения наблюдается и постоянное разветвление его, переплетающееся с последовательностью самым прихотливым узором. <...> Такое «разветвленное» подчинение нескольких слов одному называется соподчинением, а последовательное подчинение слова за словом друг другу – включением.

Само собой разумеется, что при обратимости отношения, когда оно давно выражено в обоих соотносящихся ( женщины-врача , женщине-врачу и т.д.), нет той основной причины, которая могла бы создавать неравенство отношений, и, таким образом, отношения должны представляться равными. По сравнению с подчинением мы будем называть такое соотношение сочинением. <...>

Сочинение всегда тесно переплетается с подчинением, потому что ряд сочиненных слов обязательно или соподчиняет себе какое-нибудь слово (именно, когда он состоит из подлежащих: Иван, Петр и Марья пришли , инженер-немец пришел ), или сам соподчиняется какому-нибудь слову (во всех остальных случаях: видел отца , дядю , брата , видел инженера-немца ). Таким образом, тот тип последовательного и отчасти разветвленного подчинения, который мы наблюдали <...>, не нарушается случаями сочинения, а только слегка видоизменяется ими. Именно, при. нескольких подлежащих или при двойном подлежащем (подлежащее + «приложение» к нему) мы имеем как бы многоголовый тип, в котором вместо одного – несколько абсолютно самостоятельных членов и зависимость начинается со всех их сразу. Во всех остальных случаях мы имеем, собственно, известное уже нам явление соподчинения с той только разницей, что соподчиненные элементы здесь, кроме того, еще сочинены между собой. Следовательно, сочинение внутри предложения – лишь эпизод на фоне подчинения. <...>

Подчинение слов, в свою очередь, распадается на три крупные рубрики: управление, согласование и примыкание. <...> Мы можем только в совершенно предварительном порядке указать, что: 1) «управление» есть подчинение существительного какому бы то ни было другому слову, 2) «согласование» есть подчинение прилагательного тому существительному, к которому оно относится, и подчинение глагола тому именительному падежу существительного, к которому он относится, 3) «примыкание» есть такое подчинение, которое не является ни управлением, ни сог ласованием. <...>

1 А.М.Пешковский. Русский синтаксис в научном освещении. Изд. 7-ое – М.: Государственное учебно-педагогическое издательство министерства просвещения РСФСР, 1956, с. 30 – 61, 85 – 89.

2 Имеется в виду определённый и неопределённый артикль. – прим. сост.

3   Имеется в виду возможность перестановки компонентов словосочетания. – прим. сост.