Философия грамматики. Глава 1. Живая грамматика
Философия грамматики. Глава 2, 3. Систематическая грамматика
Прежние системы. Определения. Основа классификации. Язык и реальная
жизнь. Имена собственные. Подлинное значение имен собственных.
ПРЕЖНИЕ СИСТЕМЫ
Преподавание грамматики принято начинать с деления слов на определенные
разряды, обычно называемые „частями речи“ (существительные,
прилагательные, глаголы и т. п.), и с определения каждого разряда.
Деление слов на разряды восходит к греческой и латинской грамматике с
небольшими добавлениями и изменениями. Что касается определений, то они
очень далеки от степени точности, характерной для эвклидовой геометрии.
Большинство определений, даже в новейших трудах, — это, по существу,
определения мнимые; в них очень легко найти слабые места. Не удалось
достигнуть согласия и в вопросе о том, на чем должна основываться
классификация — на форме (и изменениях формы), или на значении, или на
функции в предложении, или на всех этих моментах, взятых вместе.
Самой остроумной системой в этом отношении является, конечно, система
Варрона, который различает четыре части речи: часть речи, имеющую
падежи (имена), часть речи, имеющую времена (глаголы), часть речи,
имеющую и падежи, и времена (причастия), и часть речи, не имеющую ни
того, ни другого (частицы). Если эта схема теперь отброшена, то только
потому, что она слишком явно приспособлена лишь к латинскому (и
греческому) языку, но совершенно неприемлема ни для современных языков,
которые развились из языковой структуры, сходной с латинской (например,
для английского), ни для языков совершенно иного типа (например,
эскимосского).
Такую же математическую регулярность, как в системе Варрона, мы находим
и в следующей системе: некоторые имена различают время, подобно
глаголам, и род, подобно существительным (причастия), другие не
различают ни род, ни время (личные местоимения). Глаголы — единственные
слова, совмещающие временн
ы
е различия с отсутствием рода. Таким образом, мы имеем следующую систему:
обычные: с родом, без времени
имена личные местоимения: без рода, без времени
причастия: с родом, с временем
Эта система опять-таки пригодна только для древних языков нашей семьи и
отличается от системы Варрона лишь тем, что в основу классификации
положены различия в роде, а не различия в падеже. Обе системы в равной
мере произвольны. В обеих системах отличительной чертой глаголов
является время, и это нашло отражение в немецкой грамматике, где глагол
называется Zeitwort „временн
ы
м словом“; но по такому признаку глаголы отсутствуют в китайском языке,
а, с другой стороны, позже мы увидим, что и существительные иногда
различают времена. Некоторые грамматисты полагают, что отличительной
чертой глагола служат личные окончания (Штейнталь и др.). Но этот
критерий тоже исключил бы наличие глаголов в китайском языке; кроме
того, глаголы не различают лица также в датском языке. Вряд ли можно
выйти из положения, сказав, подобно Шлейхеру ( Schleiche r, Nomen und
Verbum, Leipzig, 1865, стр. 509), что „глаголы — это слова, которые
имеют или имели личные окончания“, так как для определения
принадлежности слова к той или иной части речи знание истории языка не является необходимым.
ОПРЕДЕЛЕНИЯ
Рассмотрим теперь кратко некоторые из определений, данных в грамматике
Холла и Зонненшейна (J. Hal l and Е. A. Sonnenschei n, Grammar, London,
1902): „Существительные называют. Местоимения отождествляют без
названия“. Я сомневаюсь, что who в предложении Who killed Cock Robin?
„Кто убил Кока Робина?“ действительно что-нибудь отождествляет; оно
скорее просит отождествить кого-то другого. А что отождествляет none в
предложении Then none was for a party „Тогда никто не был за
вечеринку“? „Прилагательные употребляются с существительными в целях
описания, отождествления и перечисления“
. Но разве прилагательные не могут употребляться без существительных? (
The absent
are always at fault „
Отсутствующие
всегда виноваты“, He was
angry
„Он был
сердит
“
).
С другой стороны, является ли poet в сочетании Browning
the poet
„Браунинг поэт“ прилагательным? „С помощью глаголов говорится что-то о
чем-либо или о ком-либо“: You scoundrel „Ты негодяй“ — здесь говорится
нечто о you в такой же степени, как и в предложении You are a
scoundrel; кроме того, в последнем предложении это нечто сообщается не
в глаголе
are,
а в предикативе. „Союзы соединяют группы слов или отдельные слова“. Но то же самое относится и к слову
of
в сочетании a man
of
honour „человек чести“, хотя данное слово не становится из-за этого
союзом. Ни одно из приведенных определений не является ни
исчерпывающим, ни убедительным
.
ОСНОВА КЛАССИФИКАЦИИ
Некоторые грамматисты, чувствуя несовершенство таких определений, впали
в отчаяние и отказались от разрешения этой проблемы методом анализа
значений слов, принадлежащих к различным разрядам; они считают, что
единственным критерием должна быть форма слова. По такому пути пошел ,
например , Цейтлин (J. Zeitli n, On the Parts of Speech. The Noun; см .
„The English Journal“, март, 1914), хотя, к сожалению, он рассматривает
только существительные. Он придает термину „форма“ довольно широкое
значение и заявляет, что „в английском языке существительное до сих пор
еще обладает определенными формальными признаками, которые отсутствуют
у всех других разрядов слов. К таким признакам относится префигирование
артикля или указательного местоимения, использование флективного
показателя для обозначения притяжательности и множественности и
соединение с предлогами для указания отношений, которые первоначально
выражались флективными окончаниями“. Правда, он проявляет осторожность
и добавляет, что отсутствия всех перечисленных признаков недостаточно
для исключения конкретного слова из существительных; существительное
надо характеризовать „как слово, которое имеет или может в любом
употреблении иметь“ указанные формальные признаки.
Если бы форма в строгом смысле этого слова была признана единственным
критерием, мы пришли бы к абсурдному заключению, что must „должен“,
будучи неизменяемым в английском языке, принадлежит к тому же классу,
что и the, then, for, as, enough и т. д. Единственным оправданием для
отнесения must к глаголам является параллелизм употребления его в
конструкциях типа I must (go) „Я должен (идти)“, Must we (go)? „Должны
ли мы (идти)?“ с конструкциями I shall (go), Shall we (go)? Иначе
говоря, мы принимаем во внимание его значение и функцию в предложении.
И если бы Цейтлин назвал употребление must с формой именительного
падежа, например I „я“, „формальным“ (точно так же, как „сочетание с
предлогами“ представляет у него один из „формальных“ критериев, на
основании которых он признает слово существительным), я спорил бы с ним
не по поводу того, что он учитывает подобные моменты, а по поводу того,
что он считает их формальными соображениями.
По моему мнению, учитывать надо все: и форму, и функцию, и значение.
Однако необходимо подчеркнуть, что форма, будучи самым наглядным
критерием, может побудить нас признать в одном языке такие разряды
слов, которые в других языках не являются отдельными разрядами, а
значение, как оно ни важно, трудно поддается анализу; классификация в
этом случае не может быть основана на кратких и легко приложимых
определениях.
Можно представить себе два крайних типа языковой структуры: тип с
отчетливыми формальными критериями для каждого разряда слов и тип без
таких внешних показателей. Наибольшее приближение к первому типу мы
находим не в каком-либо из существующих языков, а в таких искусственных
языках, как эсперанто и еще в большей степени — идо, где каждое имя
нарицательное оканчивается на -о (во множественном числе — на -i),
каждое прилагательное — на -а, каждое (производное) наречие — на -е,
каждый глагол — на -r, -s или -z в зависимости от наклонения. Обратное
положение, когда у разрядов слов нет формальных показателей, находим в
китайском языке, где некоторые слова могут употребляться только в
определенных функциях, в то время как другие могут функционировать без
какого-либо формального изменения то как существительные, то как
глаголы, то как наречия и т. д.; причем их значение в каждом конкретном
случае определяется синтаксическими правилами и контекстом.
Английский язык занимает в этом отношении промежуточное положение, хотя
он все больше и больше приближается к системе китайского языка. Возьмем
форму round: она представляет собой существительное в сочетании a round
of a ladder „ ступенька лестницы“ и в предложении He took his daily
round „Он совершал ежедневную прогулку“, пpилaгaтeльнoе в coчeтaнии a
round table „круглый стол“, глагол в предложении Не failed to round the
lamp-post „Ему не удалось обогнуть фонарный столб“, наречие в
предложении Come round to-morrow „ Заходи завтра“ и предлог в
предложении Не walked round the house „Он ходил вокруг дома“. Подобным
же образом while может быть существительным (He stayed here for a while
„Он остался здесь на некоторое время“), глаголом (to while away time
„проводить время“) и союзом (while he was away „в то время как его не
было“). Move может быть существительным и глаголом, after — предлогом,
наречием и союзом и т. д.
С другой стороны, существует большое количество слов, принадлежащих
только к одному разряду: admiration „восхищение“, society „общество“,
life „жизнь“ могут быть только существительными, polite „вежливый“ —
только прилагательным, was „был“, comprehend „схватывать“ — только
глаголами, at „у, при“ — только предлогом.
Чтобы установить, к какому разряду относится данное слово, недостаточно
рассматривать какую-нибудь одну изолированную форму. Также не
существует и флективного окончания, которое представляло бы собой
исключительную собственность какой-либо одной части речи. Окончание -ed
(-d) встречается главным образом у глаголов (ended, opened и т. д.), но
оно может также присоединяться к существительным для образования
прилагательных (blue-eyed „голубоглазый“, moneyed „состоятельный“,
talented „одаренный“ и т. д.). Если принять во внимание значение
окончания, то некоторые окончания могут использоваться в качестве
критерия; так, если при добавлении -s мы получаем форму множественного
числа, то мы имеем дело с существительным; если же получается форма
3-го лица единственного числа — с глаголом; в частности, это один из
критериев для отграничения существительного от глагола round (many
rounds of the ladder „много ступенек лестницы“; He rounds the lamp-post
„Он огибает фонарный столб“). В других случаях решающей является
сочетаемость с определенными словами; так, my и the в сочетании my love
for her „моя любовь к ней“ и the love I bear her „любовь, которую я
питаю к ней“, в противоположность I love her „Я люблю ее“, показывают,
что love является существительным, а не глаголом, как в последнем
сочетании (ср. my admiration „мое восхищение“, the admiration
„восхищение“, но I admire „Я восхищаюсь“; здесь admiration и admire не
смешиваются)
.
Очень важно отметить, однако, что, если round, love и огромное
количество других английских слов принадлежат более чем к одному
разряду, то это справедливо только в отношении изолированной формы: в
каждом отдельном случае употребления слова оно относится к одному
определенному разряду и ни к какому другому. Но многие авторы не
замечают этого и часто утверждают, что в предложении We tead at the
vicarage „Мы выпили чаю в доме священника“ мы имеем дело с
употреблением существительного (tea „чай“) в функции глагола. В
действительности здесь представлен настоящий глагол, такой, как dine
„обедать“ или eat „есть“ (хоть и образованный от существительного tea и
притом без какого-либо особого окончания в инфинитиве; ср. выше, стр.
54). Образовать глагол от другого слова совсем не то же, что употребить
существительное в качестве глагола; последнее вообще невозможно.
Словари поэтому должны трактовать love (существительное) и love
(глагол) как два разных слова; точно так же словари должны трактовать и
tea (существительное), и tea (глагол). В случаях типа wire следует
выделять даже три слова: 1) „проволока“ — существительное, 2)
„телеграфировать“ — глагол, образованный от первого слова без
каких-либо словообразовательных окончаний, 3) „телеграмма“ —
существительное, образованное от глагола без какого-либо окончания.
При преподавании элементарной грамматики я не стал бы начинать с
определения различных частей речи и тем более с обычных определений,
которые говорят так мало, а претендуют на многое. Я избрал бы более
практический способ. Опытный грамматист, не прибегая к таким
определениям, всегда знает, чем является данное слово — прилагательным
или глаголом. И подобно тому как мы с первого взгляда различаем корову
и кошку, могут научиться различать части речи и дети. Ведь они учатся
различать привычных животных на практике, когда им показывают
достаточное количество отдельных особей и обращают их внимание то на
одну, то на другую характерную черту этих особей. Я взял бы кусок
связного текста, например короткий рассказ, и сначала дал бы курсивом
все существительные. После того как эти существительные будут отмечены
и кратко рассмотрены, у учащихся, вероятно, не возникнет затруднения
при определении нескольких других существительных, аналогичных по
значению и по форме, но взятых в другом тексте и не выделенных
курсивом; затем можно было бы привлечь внимание учащихся к
прилагательным, используя тот же самый текст, но выделяя курсивом уже
прилагательные. Наблюдая таким образом за различными разрядами,
учащиеся приобретут постепенно „грамматическое чутье“ и смогут
разобраться в последующих уроках, посвященных морфологии и синтаксису
родного и иностранного языка.
Однако я не ставлю себе целью давать советы по поводу начального
преподавания грамматики, а стремлюсь наметить научное понимание
логической основы грамматики. Это можно легче всего сделать, я думаю,
путем рассмотрения того, что действительно происходит, когда мы говорим
о чем-нибудь, и путем анализа взаимоотношений между реальным миром и
способом выражения его явлений в языке.
ЯЗЫК И РЕАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ
В реальной жизни мы имеем дело только с конкретными предметами: мы
видим какое-то конкретное яблоко, ярко-красное в одной части и
желтоватое в другой, определенного размера, формы, веса и степени
спелости, с определенным количеством пятен и неровностей, при
определенном освещении, в определенном месте, в данный момент данного
дня и т. д. Поскольку язык не в состоянии выразить все эти оттенки во
всей их конкретности, нам для облегчения коммуникации приходится
отвлекаться от индивидуальных и конкретных характеристик: слово
яблоко
применяется не только к тому же яблоку при других обстоятельствах, в
другое время, при другом освещении, но также к огромному числу других
предметов, которые удобно объединить под тем же самым названием. Ведь
иначе мы имели бы бесконечное количество индивидуальных названий и нам
нужно было бы изобретать слова для новых предметов в каждый момент дня.
Мир вокруг нас находится в постоянном изменении, и чтобы поспеть за
этими изменениями, мы создаем в нашем сознании или, по крайней мере, в
языке определенные более или менее стабильные точки, определенные
средние единицы. В реальном мире средних единиц не бывает, но они
существуют в языке, и, таким образом, вместо обозначения данного
предмета, словом
яблоко
обозначается некий средний предмет из общего числа всех предметов,
имеющих много общих черт (но, конечно, не все). Иначе говоря, чтобы
сообщить наши впечатления и мысли, абсолютно необходимо иметь более или
менее абстрактные
обозначения понятий:
яблоко
является абстрактным по отношению к конкретному яблоку, с которым нам приходится иметь дело;
фрукт
абстрактно даже в большей степени; а еще более абстрактные понятия выражают такие слова, как
красный, желтый
и т. п.; язык всегда имеет дело с абстрактными словами; только степень абстрактности изменяется бесконечно.
Если вы хотите вызвать в сознании собеседника совершенно определенное
понятие, вы обнаружите, что это понятие само по себе очень сложное. Оно
состоит из большого количества отдельных признаков — настолько
большого, что вы не сможете их перечислить даже в том случае, если
продлите этот перечень до бесконечности. Вам приходится выбирать, и,
естественно, вы останавливаетесь на таких признаках, которые, по вашему
глубокому убеждению, более всего пригодны для того, чтобы вызвать в
сознании собеседника то же самое понятие. Более того, вы подбираете
такие признаки, которые помогли бы определить понятие наиболее простым
и удобным образом и избавили бы вас от необходимости длинных пояснений.
Поэтому вместо a timid gregarious woolly ruminant mammal „пугливое,
живущее стадами, покрытое шерстью, жвачное млекопитающее“ вы скажете
sheep „овца“, а вместо male ruler of independent state „мужчина —
правитель независимого государства“ — king „король“ и т.п. Таким
образом, повсюду, где только возможно, употребляется простой, а не
сложный термин. Но не для всех сложных понятий существуют специальные
простые термины; поэтому нередко нам приходится составлять выражения из
таких слов, которые в отдельности передают существенные признаки
данного понятия. Но даже и в таких случаях обозначение никогда не
бывает исчерпывающим. В частности, одного и того же человека при
различных обстоятельствах можно обозначать различным образом, и
все-таки будет ясно, что речь идет об одном лице; ср. James Armitage
„Джемс Армитадж“, просто Armitage „Армитадж“, или просто James „Джемс“,
или еще the little man in a suit of grey whom we met on the bridge
„человек маленького роста в сером костюме, которого мы встретили на
мосту“, the principal physician at the hospital for women’s diseases
„главный врач больницы женских болезней“, the old Doctor „старый
доктор“, the Doctor „доктор“, her husband „ее муж“, Uncle James „дядя
Джемс“, Uncle „дядя“ или просто he „он“. В каждом конкретном случае
слушатель добавляет, основываясь на ситуации (или контексте), т. е. из
своего предыдущего опыта, огромное количество других характерных черт,
которые не нашли языкового выражения; особенно это относится к
последнему случаю, когда человек обозначен только местоимением „он“.
Среди приведенных обозначений встречаются такие, которые, как можно легко заметить, имеют особый характер; мы сразу же выделяем
Джемс
и
Армитадж
(и, конечно, сочетание
Джемс Армитадж)
как имена собственны е. Слова же типа
человек, врач, доктор, муж, дядя,
входящие в некоторые из обозначений, называются именами нарицательным
и, поскольку они употребляются для обозначения многих лиц или, во
всяком случае, значительно большего числа лиц, чем имена собственные.
Рассмотрим несколько подробнее, в чем сущность имен собственных.
ИМЕНА СОБСТВЕННЫЕ
Казалось бы, имена собственные являются названиями, которые могут быть
применены только к определенному конкретному лицу. Этому нисколько не
противоречит то обстоятельство, что the Pyrenees „Пиренеи“ и the United
States „Соединенные Штаты“ представляют собой имена собственные;
несмотря на форму множественного числа, с помощью которой обозначается
данная цепь гор и данный политический организм, они рассматриваются как
одно целое, как индивидуальные предметы; ведь невозможно говорить об
„одной Пиренее“ или об „одном Соединенном Штате“; можно сказать только
one of the Pyrenees „одна из Пиренеев“, one of the United States „один
из Соединенных Штатов“.
Значительно сложнее обстоит дело с такими словами, как
Джон
и
Смит,
которые, по общему мнению, считаются именами собственными, несмотря на
то, что, бесспорно, существует много лиц, которых называют
Джон,
и много лиц, которых называют
Смит,
а также значительное количество лиц, обозначаемых и тем и другим именем сразу
—
Джон Смит
.
Рим —
также имя собственное, но, кроме Рима в Италии, это название носят по
крайней мере пять городов в Соединенных Штатах! Как же тогда следует
различать имена собственные и имена нарицательные?
Известная попытка разрешить этот вопрос была сделана Джоном Стюартом
Миллем (J. S. Mil l, System of Logic, I, гл. II). Согласно его точке
зрения, имена собственные лишены сопутствующих значений; они лишь
обозначаю т индивидуальных лиц или индивидуальные предметы, носящие это
название, но не указывают и не подразумевают никаких черт, свойственных
км; их задача — указать предмет, о котором идет речь, а не сообщить о
нем что-либо. С другой стороны, такие имена, как
человек,
кроме обозначени я бесчисленного количества индивидов — Петр, Джемс,
Джон и т.п., — привнося т (коннотируют) и определенные признаки:
материальность, принадлежность к живому миру, разумность и известные
внешние формы, которые мы называем человеческими. Всякий раз поэтому,
когда названия предметов дают какие-либо сведения о них, или, иначе
говоря, имеют значение, это значение заключено не в том, что они
обозначают, а в том, что они коннотируют. Единственные названия
предметов, которые лишены коннотации, — это собственные имена; строго
говоря, эти имена не имеют никакого значения.
Так, один из современных датских исследователей (H. Bertelse n,
Fњllesnavne og egennavne, 1911) говорит, что John является именем
собственным, поскольку ничего, кроме названия, не объединяет всех
Джонов в отличие от Ричардов и Генри; имена нарицательные в отличие от
имен собственных выделяют нечто характерное для индивидуальных лиц и
предметов, к которым они относятся. Таким образом, различие между
именами собственными и именами нарицательными не имеет никакого или по
крайней мере никакого определенного отношения к числу индивидуальных
лиц или предметов, обозначаемых этими именами. Я думаю, однако, что эта
точка зрения не вскрывает всей глубины проблемы.
ПОДЛИННОЕ ЗНАЧЕНИЕ ИМЕН СОБСТВЕННЫХ
Первостепенное значение, по моему мнению, имеет самое употребление имен
собственных говорящими и понимание их слушающими. Всякий раз, когда имя
собственное употребляется в живой речи, и для говорящего, и для
слушателя оно обозначает лишь одно конкретное лицо и ограничивается
только им. Сегодня, в компании своих друзей я могу употребить имя Джон
применительно к определенному человеку, носящему такое имя. Но это не
помешает мне завтра, в другой компании употребить то же имя по
отношению к иному лицу; в обоих случаях, однако, имя собственное
выполняет одну и ту же роль: оно вызывает в сознании слушателя именно
то значение, которое я имею в виду. Милль и его последователи слишком
много внимания уделяли тому, что можно назвать словарным значением
имени, и очень мало занимались его контекстуальным значением в той
конкретной ситуации, в какой оно произносится или пишется. Правда,
совершенно невозможно определить значение слова
Джон,
когда дается только это слово и ничего больше; однако то же самое можно
сказать и о многих „именах нарицательных“. Единственным честным ответом
на просьбу сообщить значение слов jar, sound, palm или tract будет
следующий: „Покажите мне контекст, и я скажу вам значение“. В одном
случае pipe понимается как „трубка (курительная)“, в другом — как
„водопроводная труба“, в третьем — как „свисток“, в четвертом — как
„труба органа“; также обстоит дело со словом Джон: в каждом отдельном
предложении оно имеет одно определенное значение, которое явствует из
контекста и ситуации; и если это имя собственное, его значение в каждом
отдельном случае будет более специальным, чем значение pipe или других
упомянутых слов. Здесь мы наблюдаем другую сторону того важного
обстоятельства, что большим количеством признаков обладают имена
собственные, а не имена нарицательные. Пользуясь терминологией Милля,
но, полностью расходясь с его точкой зрения, я осмелюсь утверждать, что
имена собственные (в том виде, как они реально употребляются)
„коннотируют“ наибольшее количество признаков.
Когда вы слышите о каком-нибудь человеке в первый раз или в первый раз
встречаете его имя в газетах, вы не знаете о нем ничего, кроме имени;
но чем больше вам приходится слышать о нем и видеть его, тем больше его
имя наполняется для вас содержанием. Подобным же образом, по мере того
как вы читаете роман, возрастает и ваше знакомство с персонажем романа.
Однако то же самое наблюдается и в случае с „именем нарицательным “,
когда мы слышим его впервые, например со словом ichneumon „ихневмон“:
здесь опять-таки значение, или коннотация, растет по мере роста вашего
знания. Отрицать это можно было бы, только если считать, что коннотация
является чем-то присущим имени и существующим вне сознания человека,
который знает и употребляет это имя; однако такое предположение
абсурдно и противоречит правильным понятиям о сущности языка и
человеческой психики.
Если бы имена собственные не коннотировали большого количества
признаков, было бы невозможно понять и истолковать обычный переход
имени собственного в имя нарицательное. Одна молодая датчанка на вопрос
француза относительно профессии ее отца, не зная французского слова
sculpteur „скульптор“, ответила так: Il est un
Thorvaldsen
en miniature „Это
Торвальдсен
в миниатюре“. Оскар Уайльд пишет: Every great man nowadays has his disciples, and it is always
Judas
who writes the biography „У каждого великого человека в наше время есть ученики, а биографию всегда пишет
Иуда“
(„Intentions“, 81) — это первый шаг к выражению a Judas. Уолтер Патер
(Pater) говорит, что Франция была накануне того, чтобы стать
Италией
более итальянской, чем сама Италия („Renaissance“, 133). Таким именно
образом имя Цезаря стало общим названием римских императоров, немецких
кайзеров и русских царей. (В шекспировской трагедии народ кричит: „Liue
Brutus, liue, liue… Let him be Cжsar“ „Да здравствует Брут
… пусть он будет Цезарем“ — „Caesar“, III. 2. 55.) Я привожу лишь несколько примеров
.
Логики, безусловно, видят это, но отмахиваются от этого явления,
говоря: „Имена собственные, конечно, приобретают коннотацию, когда они
употребляются для обозначения определенного типа людей; например:
Диоген, Фома, Дон-Кихот, Поль Прай, Бенедикт, Сократ
. Но при подобном употреблении такие имена в сущности перестают быть
именами собственными; они приобретают все характерные черты имен
нарицательных“ ( Keyne s, Studies and Exercises in Formal Logic, изд.
4, Лондон, 1906, стр. 45). Логик как таковой с его склонностью к
водонепроницаемым перегородкам в мире понятий не интересуется тем, что
для меня как лингвиста имеет первостепенное значение: как могло
получиться, что ряд звуков, лишенных значения, из неконнотирующих вдруг
становятся коннотирующими и при этом новое полное значение сразу же
приемлют все говорящие?
Если же стать на точку зрения, изложенную выше, трудность сразу
исчезает. Вот что происходит в действительности: из ряда качеств,
характеризующих носителя данного имени (и, я сказал бы, коннотируемых
этим именем), выбирается одно, наиболее известное; оно используется и
для характеристики другого лица или предмета, обладающего тем же
качеством. Точно такой же процесс мы наблюдаем очень часто в именах
нарицательных; так, иногда цветок, имеющий форму колокольчика, называют
колокольчиком,
хотя во всех остальных отношениях он отличается от колокольчика; или, например, политического деятеля называют старой
лисой,
ср. также англ. that
pearl
of a woman „женщина-
жемчужина
“
,
that
jewel
of a woman
„ женщина-драгоценность
“. Причина такого перехода значений в именах собственных и именах
нарицательных одна, а именно — их способность коннотировать; разница
между обоими разрядами чисто количественная.
Различие в употреблении слова Crњsus „Крез“ для обозначения
определенного лица и для обозначения богача можно сравнить с различием
между human „человеческий“ (коннотирующим все, свойственное человеку) и
humane „человечный“ (избирающим одну из особенностей человека).
В современной европейской системе личных имен, состоящих из имени и
фамилии, происходит перенос несколько иного характера: ребенок
приобретает фамилию отца на основании самого факта рождения. Было бы
слишком поспешным утверждать, что, например, Тимперлеи (Tymperleys),
принадлежащие к одной и той же семье, не имеют ничего общего между
собой, кроме фамилии; иногда их можно узнать по носу или по походке;
иногда же их общие наследственные черты, физические и психические,
могут быть гораздо более многочисленны, так что фамилия Тимперлей может
приобрести смысл, по существу, мало отличающийся от смысла таких „имен
нарицательных“, как
йоркширец, француз, негр
или олень
.
Иногда бывает трудно определить, что коннотирует то или иное из этих
названий или по каким признакам можно определить, что человек
принадлежит к тому или другому классу; однако логики сходятся на том,
что эти названия имеют коннотацию. Тогда почему же отказывать в этом
слову
Тимперлей?
Иначе обстоит, конечно, дело с личными именами, которые даются более
или менее случайно. Одна Мод, может быть, получила это имя в честь
своей богатой тетки, а другая — просто потому, что родителям это имя
понравилось. Поэтому они не имеют ничего общего, кроме имени. Но ведь
точно так же обстоит дело и в случаях вроде temple „ храм“ и temple
„висок“. (Две Мод имеют больше общего, чем храм и висок; обе они
являются существами женского пола.)
. Все это никак не идет вразрез с моей точкой зрения, которая состоит в том, что всякий раз, когда употребляется имя
Мод, в
сознании слушателя возникает представление о целом ряде свойств или отличительных признаков данного лица.
Против этой точки зрения выдвигается возражение, что „коннотация имени
собственного — это не качество или качества, по которым можно
определить соответствующий класс. Например, англичанина за границей
можно узнать по покрою одежды, француза — по произношению, проктора —
по лентам, адвоката — по парику; но я не вкладываю такого содержания в
эти названия, так что все это не образует части коннотации имен
собственных (в смысле Милля)“ ( Keyne s, Studies and Exercises in
Formal Logic, London, 1906, стр. 43). Здесь как будто устанавливается
различие между существенными признаками, заключенными в „коннотации“
, и несущественными или случайными свойствами.
Однако четкой линии здесь провести нельзя. Если мы хотим узнать, что коннотируется названиями
соль
и
сахар,
нужно ли прибегать к химическому анализу и давать химические формулы
этих веществ или можно применить обычный критерий и просто попробовать
их? Какие качества коннотируются словом
собака
? В этом и во многих других подобных случаях мы без колебаний
употребляем нарицательные имена. Но мы были бы в большом затруднении,
если бы кто-нибудь спросил, какое значение мы вкладываем в то или иное
название и почему мы применяем его в данном случае. Собаку мы
определяем то по одному, то по другому признаку или по целому ряду
признаков; и если мы применяем слово
собака
к данному животному — это значит, что животное обладает всеми
остальными чертами, которые в совокупности составляют природу собаки
.
Употребление имен собственных во множественном числе (ср. „Modern
English Grammar“, II, 4. 4) становится также понятным с точки зрения
изложенной теории. В строгом смысле ни одно имя собственное не может
иметь формы множественного числа.
Форма множественного числа у имен собственных так же немыслима, как и у местоимения
я:
есть только одно я, только один
Джон,
только один
Рим,
если под этими именами понимать только данное лицо или город, о котором
мы говорим. Но в упомянутых измененных значениях форма множественного
числа становится возможной и для имен собственных. Возьмем следующие
классы:
1) Конкретные предметы или лица, которые более или менее случайно
обозначаются одним и тем же названием: „В нашей компании было три
Джона
и пять
Мери“,
„Я не был ни в одном из американских
Римов“.
2) Члены одной семьи: „У всех
Тимперлеев
длинные носы“; „во времена
Стюартов
“
,
„ Генри Спинкеры.
“ (ср. гл. XIV, множественное приближения).
3) Лица или предметы, сходные с лицом или предметом, носящим данное имя: „
Эдисоны
и
Mapкони
могут потрясти мир изобретениями“;
„ Иуды, короли Генрихи, королевы Елизаветы
идут своим путем“ (Карлейль); „Скалистые горы в Канаде рекламируются как пятьдесят
Швейцарий
вместе взятых“.
4) В результате метонимии имя собственное может употребляться для
обозначения произведения, созданного автором, носящим это имя: „В этой
галерее два
Рембрандта“.
Следует также помнить, что содержание, вкладываемое в индивидуальное
имя, при ближайшем рассмотрении оказывается абстракцией. Каждая
конкретная вещь и каждое лицо непрерывно, с каждым мгновением
изменяются. В его названии выделяются и закрепляются постоянные
элементы всех изменчивых проявлений, происходящих с предметом, что как
бы приводит их к общему знаменателю. Благодаря этому мы можем понять
предложения типа следующих: Не felt convinced that Jonas was again the
Jonas he had known a week ago, and not the Jonas of the intervening
time „Он убедился, что Джонас — снова тот Джонас, которого он знал
неделю назад, а не тот Джонас, которого он знал после этого“ (Диккенс);
There were days when Sophia was the old Sopfiia — the forbidding,
difficult Sophia „Были дни, когда София была прежней Софией —
непривлекательной и тяжелой Софией“ (Беннетт); Anna was astounded by
the contrast between the Titus of Sunday and Titus of Monday „Анна была
удивлена контрастом между Титом в воскресенье и Титом в понедельник“
(там же); The Grasmere before and after this outrage were two different
vales „Грасмир до и после этого преступления — это были две разные
долины“ (де Квинси). Все эти предложения было бы трудно объяснить, если
бы мы отказали именам собственным в коннотации. У имен собственных
может появиться и форма множественного числа : Darius had known England
before and after the repeal of the Corn Laws, and the difference
between the two
Englands
was so strikingly dramatic… „Дариус знал Англию до и после отмены хлебных законов, и разница между двумя
Англиями была
такой драматической…“ (Беннетт).
С лингвистической точки зрения совершенно невозможно провести четкую
демаркационную линию между именами собственными и именами
нарицательными. Мы уже видели переход имен собственных в имена
нарицательные, но не менее часто встречается и обратный переход. Только
очень немногие имена собственные были таковыми всегда (например,
Rasselas), большинство же целиком или частично восходят к именам
нарицательным в специализированном значении. Является ли „the Union“
„союз“ в применении к определенному объединению студентов в Оксфорде
или Кембридже именем собственным? А как обстоит дело с „British
Academy“ „Британская Академия“ или с „Royal Insurance Company“
„Королевская страховая компания“ или в другой области — с такими
заглавиями книг, как „Men and Women“ „Мужчины и женщины“, „Outspoken
Essays“ „Откровенные очерки“ или „Essays and Reviews“ „Очерки и
обозрения“? Чем более произвольным является название, тем более мы
склонны считать его именем собственным. Однако это вовсе не необходимое
условие. Дуврская дорога (Dover road) (в значении „дорога, ведущая в
Дувр“) первоначально не являлась именем собственным, в то время как
Дуврская улица (Dover street), не имеющая никакой связи с Дувром, могла
бы с таким же успехом быть названа
улицей Линкольна
(Lincoln street) и поэтому с самого начала является именем собственным. Однако с течением времени и
Дуврская дорога
может стать именем собственным, если первоначальная причина ее
наименования будет забыта и дорога превратится в обычную улицу; этот
переход может быть до некоторой степени отражен в языке путем опущения
артикля. Один из лондонских парков многие называют еще the Green Park
„Зеленый парк“, но некоторые опускают артикль, называя его просто Green
Park, и таким образом превращают его в имя собственное; ср. также
Central Park „Центральный парк“ в Нью-Йорке, New College „Новый
колледж“ и Newcastle (первоначально — „новый замок“). Таким образом,
отсутствие артикля в английском языке (но не в итальянском или
немецком) является внешним признаком имени собственного, отличающим его
от имени нарицательного.
Поэтому в обычном употреблении таких слов, как father „отец“, mother
„мать“, cook „кухарка“, nurse „няня“, без артикля сказывается
приближение к именам собственным; без сомнения, они так и понимаются
детьми до определенного возраста, и это вполне оправдано, если мать или
тетка, обращаясь к ребенку, говорит father, имея в виду не своего отца,
а отца ребенка.
Специализация, которая происходит, когда имя нарицательное становится
именем собственным, отличается от специализации в области нарицательных
имен не по характеру, а лишь по степени. Так, например, the Black
Forest (букв. „черный лес“; еще яснее этот процесс виден в нем.
Schwarzwald) стало названием определенной цепи гор; соотношение между
этим названием и сочетанием the black forest, которое в качестве имени
нарицательного может быть применено к другому лесу, аналогично
соотношению между the blackbird „дрозд“ и the black bird „черная птица“
.
Таким образом, в результате исследования мы пришли к заключению, что
между именами собственными и именами нарицательными нельзя провести
четкой границы, поскольку различие между ними количественное, а не
качественное. Название всегда коннотирует качество или качества, по
которым узнается его носитель или носители, своими качествами
отличающиеся от других лиц или предметов. Чем более своеобразным и
специфичным является обозначаемый предмет, тем более вероятно, что
название ему будет дано произвольно, и тем более оно приближается или
даже превращается в имя собственное. Если говорящий хочет указать на
конкретное лицо или предмет, он имеет иногда в своем распоряжении
специальное название, т. е. имя собственное, которое в данной ситуации
будет понято как обозначение этого лица или предмета; иногда же ему
приходится составлять из других слов сложное обозначение, достаточно
точное для этой цели. Вопрос о том, каким образом это делается, будет
рассмотрен в следующей главе.
Schroede r. Die formelle Unterscheidung der Redetheile im Griechischen und Lateinischen, Leipzig, 1874.
Слово „перечисление“ употребляется здесь в значении, которое
неизвестно словарям. Если мы поймем это слово в его обычном значении,
тогда, согласно определению, coat „пальто“ и др. в предложении All his
garments, coat, waistcoat, shirt and trousers were wet „Вся его одежда
— пиджак, жилет, рубашка и брюки — была вымочена“ будут
прилагательными.
Много времени спустя после того, как был написан первый вариант
моей книги, я познакомился с работой Зонненшейна ( Sоnnenschei n, New
English Grammar, Oxford, 1921; во многих отношениях прекрасная книга,
хотя в некоторых случаях у меня есть возражения по ряду вопросов). В
ней улучшены некоторые из определений. „Местоимение — это слово,
употребляемое вместо существительного для обозначения или перечисления
лиц и предметов, без называния их“. „Обозначение“ значительно лучше,
чем „отождествление“, но трудность в отношении none и who все же
остается. „Сочинительный союз — это слово, употребляемое для
соединения членов предложения одинакового ранга. Подчинительный союз —
это слово, употребляемое для соединения придаточного-наречия или
придаточного-существительного с остальной частью сложноподчиненного
предложения“. Сочинительный союз может употребляться также и для
соединения целых предложений (Sonnenschein, § 59). Определение довольно
сложное и предполагает многие другие грамматические термины; оно не
дает ответа на вопрос, что такое союз, и что есть общего у этих двух
разрядов.
Позже мы специально остановимся на вопросе о том, действительно ли это различные части речи.
См . „Modern English Grammar“, II, гл . VIII и IX, где дан
обстоятельный анализ вопроса о том, с настоящими ли существительными мы
имеем дело в сочетаниях типа: Motion requires a
here
and a
there
„Движение предполагает понятия
здесь
и
там
“
,
a
he
„он“, „мужчина“, a
pick-pocket
„карманный вор“, my
Spanish
is not very good „мои знания
испанского языка
не очень хороши“ и т. д. Особо интересный случай, где могут быть
сомнения относительно определения разряда слов, рассматривается в
„Modern English Grammar“, II, гл. XII: „Стали ли первые слова в
английских сложных словах прилагательными?“ (Ср. следующие примеры:
intimate and
bosom
friends „близкие и
закадычные
друзья“, the
London
and American publishers
„лондонские
и американские издатели“, а Boston young lady „
бостонская
барышня“, his — own umbrella — the
cotton
one „его собственный зонтик —
хлопчатобумажный
“ и др.)
Слово „абстрактный“ употребляется здесь в обычном смысле, а не в
том, в каком им пользуются в логико-грамматической терминологии,
которая будет рассмотрена ниже, в гл. X.
Литовское слово, означающее „король“ — karalius, образовано от лат. Carolus (Карл Великий); также русск.
король,
польск. krуl, венг. kirбly.
Другой пример перехода фамилии одного лица на другое — это случай
замужества: Мери Браун в результате брака с Генри Тэйлором становится
миссис Тэйлор, миссис Мери Тэйлор или даже миссис Генри Тэйлор.
Ср. там же, стр. 24: „Мы включаем в коннотацию названий классов только те признаки, на которых основана классификация“.
Самым лучшим, пожалуй, будет шутливое определение собаки: собака —
это такое животное, которого инстинктивно признает за собаку другая
собака.
Можно привести еще один пример текучести границ между именами
нарицательными и именами собственными. Когда музыканты говорят о
Девятой симфонии,
они всегда имеют в виду замечательное произведение Бетховена. Таким образом,
девятая симфония
становится именем собственным; однако Ромен Роллан снова превращает ее
в имя нарицательное, употребляя ее во множественном числе (что
проявляется в форме артикля; в то же время единственное число и
заглавные буквы показывают, что она понимается как имя собственное),
когда он говорит о французских композиторах: Ils faisaient des
Neuviиme Symphonie
et des
Quatuor
de Franck, mais beaucoup plus difficiles „0ни сочиняли
Девятые симфонии
и
Квартеты
Франка, но гораздо более трудные“ („Жан Кристоф“, 5, 83).