Глава 2 «Основные проблемы слова»
Каждое слово с лексической точки зрения выступает как данная,
конкретная, индивидуализированная единица, отличная от других единиц того же
порядка, т.е. от других слов <…>.
Наоборот, для грамматики характерным является отвлечение от
какой-либо конкретности слова. Однако, отвлекаясь в грамматике от какой-либо
конкретности отдельных слов, мы все же имеем в виду «слова вообще», т.е. не
отвлекаемся от слова как определенной единицы языка, в частности единицы его
лексики. Абстрагируясь от всего конкретного в слове, можно сказать, что с
грамматической точки зрения speaking равно reading равно writing и т.д. Но то,
что грамматическая форма, которую мы находим в speaking , как и в reading ,
writing и т.д., есть форма именно слова, является фактом грамматического
строя. И если мы имеем дело с порядком слов, то это совсем не то же, что
порядок морфем.
Это вовсе не означает, однако, что слово как единицу словарного
состава следует рассматривать только как некоторую конкретную, особую
единицу, отличную от других аналогичных единиц. Отдельные слова, как известно,
могут находиться в самом словарном составе языка в разных отношениях друг к
другу (например, в отношении антонимии, синонимии – более или менее полной, в
различных словообразовательных отношениях). В связи с этим могут более или менее
четко выделяться различные лексические группы и типы, разряды слов
(например, имена деятеля, имена действия, слова с приставками, с удвоением корня
и т.п.). Таким образом, и в области лексики имеется известное обобщение
частных случаев, но конкретность слова здесь все же полностью не исчезает.
В общем получается так:
С лексической точки зрения, т.е. в сфере словарного состава
языка, слово прежде всего выступает подобно той или другой конкретной
арифметической величине. Здесь возможны известные обобщения, но они носят
примерно такой характер, как обобщение чисел 2, 4, 6, 8, 10 в качестве четных, а
чисел 7, 14, 21, 28, 35 как чисел, делящихся на 7.
С грамматической же точки зрения, т.е. в сфере
грамматического строя языка, слово выступает наподобие величины
алгебраической: алгебраическое а или х, не будучи никаким
конкретным числом, все же представляет собой некое число, а не что-либо иное.
<…>
Тесная соединенность грамматического момента в слове с моментом
лексическим сама по себе ни в какой мере не ведет к смешению этих моментов:
будучи тесно соединенными в одних и тех же морфемах, эти моменты все же четко
и принципиально отличаются друг от друга.
С лексической точки зрения образования вроде boy -( ), boy -’ s ,
boy — s , boy — s ’ равны друг другу. Корневая морфема — boy — во всех этих
словоформах одна и та же: в отношении ее мы имеем простое тождество. Но если эта
морфема тождественна во всех этих словоформах, то из их равенства друг другу, с
лексической точки зрения, следует, что с этой точки зрения и грамматические
морфемы –( ), — ’ s , — s , — s ’ в приведенном примере равны друг другу. Иначе
говоря, в лексическом плане безразлично, какая из этих морфем имеется, но
важно, чтобы в каждом случае была какая-нибудь из них (иначе будет не
слово, а только его основа), причем каждая из них должна выступать как
принадлежащая определенной парадигме. Парадигма же характеризует данное
слово именно как слово, как целую единицу, остающуюся тождественной себе
в различных представляющих ее словоформах. Поэтому-то с лексической точки зрения
важно не различие между отдельными грамматическими морфемами, участвующими в
образовании отдельных словоформ, а именно то общее, что в них есть: равная
принадлежность их к одной и той же парадигме и связанное с этим определение ими
данного слова как слова такого-то грамматического класса, такого-то
грамматического разряда.
Напротив, с грамматической точки зрения наиболее
существенным оказывается именно различие между отдельными словоформами,
представляющими собой данное слово; а следовательно, здесь важно не то, что все
грамматические морфемы, входящие в состав соответствующих словоформ, принадлежат
к одной и той же парадигме, а то, что они определенным образом различают
отдельные формы внутри этой парадигмы, а тем самым выделяют известную
систему собственно грамматических форм. <…>
Для того чтобы определить, вернее, выяснить, что такое слово как
единица языка, необходимо уточнить самое постановку вопроса и должным образом
расчленить его. <…>
Представляется, что отдельные более частные, более специальные
вопросы, связанные с задачей определения слова как единицы языка, лежат в
плоскости одной из следующих двух проблем: (1) проблемы отдельности слова
и (2) проблемы тождества слова.
В самом общем виде эти проблемы могут быть сформулированы так: (1)
что такое одно отдельное слово в каждом данном случае его употребления в
связной речи; (2) что такое одно и то же, то же самое слово в различных
случаях его употребления. <…>
Существо различия между этими проблемами прекрасно показано
академиком В.В.Виноградовым на примере стиха Пушкина: «Глухой глухого звал на
суд судьи глухого». В этом стихе «каждый русский грамматик готов найти, — пишет
В.В.Виноградов, — семь или, по крайней мере, шесть отдельных слов (если на суд
считать за одно целое). Но, с другой стороны, «глухой» «глухого» воспринимаются
как формы одного и того же слова». 2
Делится ли приведенный стих на семь или шесть отдельных слов – конкретный
вопрос, относящийся к первой проблеме – проблеме отдельности слова. Представляют
ли собой три единицы – ‘глухой’, ‘глухого’ (1) и ‘глухого’ (2) одно и то же
слово (или два, или три разных слова) – конкретный вопрос, относящийся ко второй
проблеме.
Слово, в каждом конкретном случае употребления его в связной речи,
само является известным отрезком речи. Для того чтобы выступать в качестве
отдельной особой единицы, этот отрезок, представляющий собой слово, должен
характеризоваться, с одной стороны, определенной и достаточно легкой
выделимостью из потока речи, т.е. по отношению к соседним аналогичным
отрезкам, а с другой стороны, значительной внутренней цельностью.
В самом деле: определенная и, притом, именно достаточно легкая
выделимость слова в речи, т.е. его отделимость от смежных единиц, от соседних
слов, необходима для того, чтобы слово отличалось, как некоторое целое,
от той или иной осмысленной составной части слова; вместе с тем,
значительная внутренняя цельность слова необходима для того, чтобы оно
отличалось именно как одно отдельное слово от словосочетания.
Таким образом, проблема отдельности слова расчленяется на два
основных вопроса: (а) вопрос выделимости слова, представляющий собой
вместе с тем вопрос о различии между словом и частью слова (компонентом
сложного слова, основой, суффиксом и пр.); и (б) вопрос цельности слова,
являющийся вместе с тем вопросом о различии между словом и
словосочетанием.
Прежде всего необходимо поставить вопрос выделимости
слова и выяснить, чем отличается целое слово от какой-либо части
слова.
Давно уже известно, что выделение слова по фонетическим
признакам часто не приводит к удовлетворительным результатам: выделяемые
таким образом куски речи по своему характеру могут слишком резко расходиться с
тем, что в жизненной практике понимается под словом, и вместе с тем различные
фонетические признаки могут противоречить друг другу (например, ударение и
определенные звуковые особенности соединения различных единиц: sandhi , явления
начала и конца слова).
Нельзя, конечно, отрицать того, что в известных случаях те или
иные фонетические моменты служат для выделения слова, для отграничения его от
соседних слов, и тем самым способствуют выражению его законченности. Так,
например, отсутствие ударения на полнозначной единице, имеющей субстантивное
значение (не местоименного характера), в германских языках обычно является
показателем того, что мы имеем дело лишь с частью слова: ср. английские r
à ilway , bl à ckboard и пр., немецкие È isenbahn , Schw à rzbrot и пр., где
отсутствие ударения на – way , — board , — bahn , — brot показывает, что эти
единицы в данных случаях не представляют собой отдельных слов, но являются лишь
компонентами слов. <…> Однако эти и подобные фонетические моменты,
способные выражать различие между словом и частью слова и разграничивать два
соседних слова, следует рассматривать лишь как некоторые дополнительные,
вспомогательные средства выделения слова. В известных случаях они могут играть
существенную роль, как, например, в различении английских bl à ckboard
классная доска и bl à ck b ò ard (вообще) черная доска. Но в
определенных случаях они могут не использоваться или быть вообще неприменимыми,
и в целом их никак нельзя рассматривать в качестве основных, определяющих
моментов выделимости слова.
Самое важное, на что следует обратить внимание в связи с вопросом
о фонетических признаках слова, — это на то, что выделение слова по одним
фонетическим признакам неправильно, недопустимо методологически, поскольку при
таком выделении слово рассматривается так, как если бы оно представляло собой
только звуковой отрезок. Между тем слово, как единица языка, представляет
собой образование, имеющее как звуковую сторону, так и сторону смысловую,
семантическую. <…>
Исходя из понимания слова как основной единицы словарного состава
и вместе с тем как такой единицы, которая способна грамматически изменяться и
грамматически соединяться в предложения, в связную осмысленную речь с другими
единицами того же порядка, мы должны искать основные, существеннейшие признаки
законченности и выделимости слова в сфере этих его особенностей как единицы
языка.
Изменяемость слова предполагает известную его
оформленность: поскольку одно и то же слово (именно слово как таковое, а
не одна его звуковая оболочка) изменяется, постольку в нем выделяется нечто
основное, собственно словарное, лексическое, остающееся тем же самым при
различных изменениях слова, и, с другой стороны, — нечто дополнительное,
переменное, принадлежащее вместе с тем не данному конкретному слову, а
известному классу или разряду слов, отвлекаемое от конкретных слов –
грамматическое, связанное с использованием слова в различных произведениях речи.
Таким образом, основное, лексическое значение слова оказывается дополненным,
осложненным теми или другими грамматическими значениями, которые являются
материально выраженными во внешних, звуковых различиях между отдельными
разновидностями – грамматическими формами слова: это и придает слову
определенную оформленность. <…>
Если слово вообще выделяется в речи как таковое специфической для
него оформленностью, с которой связана и определенная его законченность (причем
данное слово может выделяться, главным образом, вследствие соответствующей
оформленности и законченности сочетающихся с ним слов), то в отличие именно
от словосочетания слово может быть охарактеризовано как обладающее
цельнооформленностью. Это нужно понимать так, что даже наименее цельное
по своему строению слово все же оказывается по существу более близким, в самом
своем оформлении, к несомненно простому, монолитному слову, чем любое сочетание
слов.
Цельнооформленность слова выявляется в специфических особенностях
внутреннего строения слова сравнительно со строением словосочетания, в
особенностях, которые определяются меньшей законченностью и оформленностью
частей слова сравнительно с частями словосочетания, т.е. с отдельными словами. В
отличие от слов как цельнооформленных образований словосочетания могут быть
определены как образования раздельнооформленные.
Сказанное можно пояснить следующим примером. Если сопоставить
языковое образование shipwreck кораблекрушение и языковое образование (
the ) wreck of ( a ) ship , включающее те же самые корневые элементы, что и
первое образование, то легко увидеть, что они, обозначая одно и то же явление
объективной действительности и существенно не отличаясь по своему значению,
принципиально различаются по своему отношению к грамматическому строю, по своей
оформленности. Это различие состоит в том, что в первом языковом образовании –
слове – оба компонента оформлены единожды: ср. ship — wreck — ( ), ship —
wreck — s и т.д. (то же самое и в соответствующем глаголе ( to ) shipwreck :
ship — wreck -( ), ship — wreck — ed , ship — wreck — ing и т.д.); между тем как
во втором языковом образовании – словосочетании – имеется самостоятельное
грамматическое оформление для каждого компонента: ср. (the) wreck-s of (the)
ship-s, (the) wreck of (the) ship-s и т . д .). Иначе говоря, образование
shipwreck является цельнооформленным, а образование ( the ) wreck of ( a )
ship – раздельнооформленным.
Цельнооформленность слова, естественно, сама по себе выражает
известную смысловую цельность: она подчеркивает, что данный предмет или явление
мыслится прежде всего как нечто одно, особое целое, даже если при этом и
отмечается сложность его строения или выделяются отдельные его признаки. Так,
говоря shipwreck , мы обращаем основное внимание на обозначаемое этим словом
явление в целом, хотя и имеем в виду отдельные его стороны: (а) крушение, аварию
и (б) отнесение этой аварии к кораблю. Напротив, если мы говорим ( the ) wreck
of ( a ) ship , на первый план выдвигаются отдельные стороны обозначаемого
явления, а уже через восприятие отдельных сторон этого явления осознается и
явление в целом.
Однако эта большая смысловая цельность, как уже указывалось выше,
выступает в слове не сама по себе, а является следствием его
цельнооформленности. Поэтому в качестве самостоятельного критерия разграничения
сложного слова и словосочетания она быть выделена не может.
Что же касается идиоматичности, под которой понимается
здесь невыводимость значения целого языкового образования из совокупности
значений входящих в него частей, то здесь необходимо заметить следующее:
смысловая цельность, основанная на идиоматичности, и смысловая цельность,
основанная на цельнооформленности, являются столь различными моментами, что они
могут существовать раздельно.
Здесь возможны самые различные комбинации. Возможны
цельнооформленные слова, обладающие идиоматичностью, — такие, как blackboard
классная доска (буквально: черная доска) – и цельнооформленные
слова с отсутствием идиоматичности – например, long — bearded длиннобородый.
То же самое наблюдается и в раздельнооформленных словосочетаниях: в таких
словосочетаниях, как long beard длинная борода , идиоматичность вообще
отсутствует, но в таких, как best man шафер 3 она имеется и не подлежит никакому сомнению. <…>
Возможность тождества слова в двух разных случаях его
употребления, т.е. в двух отдельных актах речи, — скажем, в речи одного и в речи
другого лица или в разных отрезках речи одного и того же лица, — есть другой
аспект возможности повторения слова, или его воспроизведения.
Возможность повторения, воспроизведения слова, или, короче говоря,
воспроизводимость (повторимость) слова в речи, представляется само собой
разумеющейся, самоочевидной и является как бы одной из аксиом языка. Таким
образом и возможность тождества слова при различии конкретных случаев его
употребления, являющаяся лишь другим аспектом, другой стороной воспроизводимости
слова в речи, в самом общем виде выступает как не подлежащая сомнению, если
только не подходить к явлениям языка с позиций крайнего субъективного идеализма
или метафизического эмпиризма.
Воспроизводимость слова, — и вообще любой единицы или составной
части языка, — является необходимым условием самого существования и
функционирования языка как средства общения, а следовательно, таким условием
является и возможность того, что фактически разные отдельные отрезки
речи, произнесенные или воспринятые разными людьми, в разное время и в разном
месте, будут представлять собой одни и те же составные части языка, в
частности – одни и те же слова. Если бы слово представляло собой в каждом
отрезке речи, выделяемом в качестве слова, нечто совершенно неповторимое,
невоспроизводимое, не тождественное тому, что мы находим в каких-либо других
отрезках речи, то никакого обмена мыслями между людьми посредством слов не
существовало бы: ведь чтобы понять чужую речь, необходимо заранее знать, если не
все, то по крайней мере большинство составных ее частей, т.е. воспринимать ее
составные части как воспроизводимые единицы, как уже известные; иначе говоря,
необходимо отождествлять их с определенными знакомыми единицами.
Проблема тождества слова возникает, таким образом, в связи с тем,
что, в процессе применения языка, слова вновь и вновь воспроизводятся как
некоторые определенные уже существующие в составе языка единицы и каждое
действительно существующее в данном языке слово регулярно наблюдается в
различных отдельных случаях его употребления, в разных конкретных его
воспроизведениях. При этом различные конкретные случаи употребления
(воспроизведения) одного и того же слова, объединяясь тождеством этого
слова, вместе с тем противопоставляются всей возможной массе случаев
употребления других слов, хотя бы и очень близких к данному и имеющих с
ним много общего. Поэтому центральным вопросом всей проблемы тождества слова в
специально лингвистической (т.е. не общефилософской) плоскости является вопрос о
том, каковы возможные различия между отдельными конкретными случаями
употребления (воспроизведения) одного и того же слова, т.е. какие
различия между такими случаями совместимы и какие, напротив,
несовместимы с тождеством слова.
Особое значение имеют отношения между разновидностями слова в
грамматическом плане. Эти отношения не только являются в высшей степени
распространенными, но они особенно важны еще и потому, что в них проявляется
грамматический строй языка, его грамматика, которая придает языку стройный,
осмысленный характер.
Отличительная черта грамматики состоит в том, что она дает правила
об изменении слов, имея в виду не конкретные слова, а вообще слова без
какой-либо конкретности. С этой особенностью грамматики связано и то, что
грамматические различия между отдельными разновидностями слова сами по себе
совершенно не затрагивают лексического содержания слова. <…>
Качественно отличаясь от лексических значений, являющихся
семантическим ядром слова, различные грамматически значения, естественно,
сами по себе не расщепляют единства этого ядра, и тем самым различия между
грамматическими формами слова совершенно беспрепятственно соединяются с его
тождеством.
Вместе с тем, однако, грамматические значения не отделены от
лексических какой-либо непреодолимой гранью: одни значения могут превращаться в
другие. Например, значение числа у существительных, вообще говоря, является
грамматическим значением. Но в определенных случаях может оказаться, что
известное число или, вернее, комплект предметов в силу тех или иных объективных
причин осмысляется как некоторый особый предмет, — и в таких случаях
отношение к определенному числу превращается уже в признак данного
комплексного предмета.
Так, например, языковое образование colours полковое знамя
, где суффикс — s не обозначает отношение понятия цвет более чем к
одному предмету, указывает на определенный комплект цветов, свойственный для
флага, а тем самым единица colours в указанном выше значении становится уже
другим словом по отношению к colour цвет , а следовательно, своего
рода омонимом по отношению к образованию colours в значении цвета.
Такая лексикализация числовых различий может иметь разные
степени и неодинаковую устойчивость, а также связываться и с другими
семантическими различиями. Думается, что сохранение исключительных форм
множественного числа, например, в английском языке у таких слов, как foot – feet
, tooth – teeth и пр., в значительной мере связано с тем, что числовые различия
здесь нередко перерастали в лексические. Так, teeth зубы большею частью
именно – «комплект зубов во рту», feet ноги — «пара ног (человека)»,
«четыре ноги животного» и пр. <…>
Прежде чем перейти от рассмотрения грамматических разновидностей
слова к его другим разновидностям, необходимо сделать терминологическое
уточнение. Представляется целесообразным, во избежание недоразумений, избегать
слова «форма» для обозначения каких-либо иных, нежели грамматических различий, и
формулировать вопрос так: имеем ли мы в случае неграмматических различий два
разных слова или лишь два варианта одного и того же слова. Этим будет
четко отражено различие между отношениями в двух разных плоскостях: в
грамматической и лексической.
Что касается лексических разновидностей слова, то для
того чтобы эти разновидности представляли собой варианты одного и того же слова,
необходимо:
Во-первых, чтобы, различаясь, они имели общую корневую
часть, а следовательно – материально, в их звуковой оболочке выраженную
лексико-семантическую общность.
Во-вторых, чтобы, вместе с тем, не было соответствия между
материальными, звуковыми различиями и различиями лексико-семантическими, т.е.
чтобы первые не выражали последних. <…>
Сказанное можно пояснить следующими примерами:
В качестве именно вариантов одного и того же слова выступают в
английском языке, например, often и oft . Хотя эти языковые образования и
различаются внешне, они вовсе не различаются по своему лексическому значению: и
то и другое языковое образование имеет значение часто. Также варианты
одного и того же слова будут представлять shade в значении тень (не
освещенное место) и shade в значении оттенок, поскольку они
различаются только семантически, но по своему звучанию полностью совпадают. Но
уже shade в указанных значениях и shadow со значением тень (отбрасываемая
предметом) следует отнести к разным словам, поскольку в этих языковых
образованиях различие внешнее сочетается с различием семантическим. Необходимо
особо подчеркнуть, что при наличии внешнего различия даже самое небольшое
различие в значении ведет к разрыву тождества слова. Так, по-видимому, обстоит
дело с образованиями joyful и joyous , имеющими очень тонкое и трудно уловимое
семантическое различие 4 , но
отличающимися друг от друга внешне.
Кроме того следует еще раз напомнить, что различия только в
звуковой оболочке слова или только в его значении не ведет к разрыву тождества
слова только при том условии, если эти различия сочетаются с известной
общностью в том и другом. При отсутствии же указанной общности хотя бы в одной
из сторон (звуковой или семантической) тождество слова неизбежно разрушается.
Выше уже приводился пример с railway и railroad , которые, несмотря на
одинаковость их значения, были отнесены к разным словам, поскольку одна из основ
этих слов материально совершенно различна. К разным словам-омонимам следует
отнести и spring весна и spring пружина на том основании, что,
несмотря на звуковое тождество, они не обнаруживают никакой общности в их
семантике.
Варианты одного и того же слова могут быть весьма разнообразными.
Обозначив их общим термином структурные варианты, представляется
целесообразным провести дальнейшую классификацию и подразделить их следующим
образом:
1. Варианты лексико-семантические – такие, как shade
тень (не освещенное место) и shade оттенок, man человек и
man мужчина, get получать и get становиться, превращаться и
т.п.
2. Варианты фономорфологические, которые можно в свою
очередь подразделить на:
а) Варианты фонетические, или звуковые – такие, как
year [ ji ə] и [ j ə:] год, often [ ɔ fn ] и [ ɔ ft ə n ] часто,
again [ə ˊ gein ] и [ə ˊ gen ] опять и т.п.
б) Варианты морфологические – с дальнейшим делением на:
(1) грамматико-морфологические, или, попросту,
грамматические, — такие, как learn – learnt и learn — learned учиться
, bandit – banditi и bandit – bandits бандит и т.п.
(2) лексико-морфологические, или
словообразовательные – такие, как, например, некоторые прилагательные с
суффиксом – al и без него, не различающиеся по своему лексическому значению 5 .
При этом, однако, надо заметить, что здесь возможно и известное
объединение отдельных различительных признаков названных выше структурных
вариантов слова. Так, в частности, варианты грамматические и варианты
словообразовательные могут часто сопровождаться изменением произношения корневой
части слова, а тем самым выступать одновременно и в качестве фонетических
вариантов.
Слово, как известно, имеет не только звуковую оболочку и
определенное значение или значения, оно имеет также и ту или другую
стилистическую характеристику, или, как говорят, окраску. Здесь под
стилистической характеристикой слова подразумеваются всевозможные
оценочно-эмоционально-экспрессивные моменты, характеризующие тот или иной
«стиль» речи, — в самом широком смысле этого слова, — но не являющиеся
составной частью собственно смыслового содержания, самой семантики данной
лексемы. При этом надо заметить, что и стилистическая «нейтральность» слова, его
стилистическая «бесцветность», также является известной стилистической его
характеристикой. <…>
Как бы ни были важны эмоционально-экспрессивные, стилистические
моменты, но все же они понимаются как лишь некоторое дополнение,
приложение к основному в слове – к его значению, к его смысловому содержанию.
Поэтому, естественно, что различие между двумя языковыми образованиями в
отношении этих моментов трактуется как менее существенное, как второстепенное:
не случайно большею частью говорят об этом различии, как о различии лишь
«оттенков», т.е. как о различии в пределах основного общего. <…>
Те или другие структурные варианты слова, различаясь
стилистически, могут быть названы его стилистическими вариантами
(стилистическими формами слова – по терминологии акад. В.В.Виноградова).
<…>
Необходимо, далее, иметь в виду, что в единстве общенародного
языка обычно наблюдаются известные его вариации, разновидности: будучи единым,
язык большей частью оказывается не вполне единообразным, не вполне одинаковым во
всем данном обществе – в связи со строением и территориальным распределением
этого общества в данную эпоху, а также и вследствие предшествующей его истории,
так как следы его прежних общественных условий развития далеко не сразу исчезают
при изменении этих условий. <…>
Таким образом, при изучении того или иного конкретного языка во
всем его объеме обычно приходится иметь дело не только с некоторым основным его
образцом, — например, с национально-литературным, — но и с различными его
ответвлениями – диалектами, а также и жаргонами. При этом обнаруживается, что
одни и те же слова в разных диалектах имеют свои диалектные особенности.
В связи с этим возникает вопрос о диалектных вариантах слова.
Самым существенным представляется в диалектных вариантах то, что
варианты слова, относящиеся друг к другу как диалектные варианты, могут
одновременно различаться и внешне, фономорфологически, и
внутренне, по своей лексической семантике. Дело в том, что соответствие в
них между звуковым и лексико-семантическим различиями относится именно за счет
принадлежности их не к одному и тому же образцу данного языка. Поэтому внешнее
различие не выступает здесь как выразитель смыслового лексического различия,
несмотря на наличие последнего, а следовательно, и не имеет того значения, как в
случае взаимоотношения между вариантами слова в пределах литературного образца
языка или в пределах одного диалекта.
Если, однако, диалектный фономорфологический и вместе с тем
лексико-семантический вариант слова проникает, скажем, в литературный образец
языка и там противопоставляется другому (литературному) варианту того же слова
уже не как диалектная единица, а как единица, принятая в литературной речи, то
этот диалектный вариант делается уже особым словом в литературном
словарном составе языка; ср. общеизвестный пример: нем. dr ü cken —
давить, жать и drucken – печатать из южнонем. drucken , в
котором значение печатать развилось как переносное при значении
давить, жать. Тогда как средненем. и лит. dr ü cken и
южнонем. drucken являются по отношению друг к другу лишь диалектными
вариантами, — литературное drucken , генетически тождественное с
южнонем. вариантом (а тем самым исторически тождественное и с dr ü cken )
оказывается стоящим уже в качественно ином отношении к лит. dr ü cken – в
отношении особого слова. 6
Глава 4. Фонетическая и семантическая характеристика современного английского
слова
§146-160. Внутренняя сторона слова
Звучание слова (а тем более его написание), взятое как таковое, не
является еще словом или вообще какой-либо языковой единицей, но представляет
собой лишь одну сторону слова – его внешнюю звуковую оболочку. У языка есть и
другая сторона – внутренняя, смысловая сторона, сторона значений. Только
соединение внешней звуковой и внутренней смысловой стороны образует слово, как
единицу языка. <…>
Рассматривая вопрос о двусторонности слова, следует кратко
остановиться на самом характере связи между звучанием слова и его
значением.
Связь между звучанием и значением слова в принципе условная,
произвольная, или немотивированная: она не определяется природой
самих звуков и характером значения. <…> Говоря об условности связи, мы
имеем в виду отношение между звуковой оболочкой слова и его значением, а не
отношение между предметом и понятием о нем, — отношение, которое действительно
не может быть признано условным и произвольным, так как оно основано на
отражении предмета в сознании, на «снятии слепка» с него. Условность связи между
звучанием и значением слова есть условность с точки зрения природы самих
явлений, с их физико-физиологической и логико-психологической стороны, т.е. с
точки зрения отсутствия необходимости соединения определенной артикуляции с
определенным значением. Так, например, нет никакой обязательной по природе связи
между значением стол и звучанием [ teibl ]. Как известно, в разных
языках со значением стол связаны различные звуковые комплексы: в
английском языке — [ teibl ], в русском – [стол], в немецком – [ ti ∫] и т.п.
<…>
Условность связи между звучанием (и, следовательно, звуковым
образом) слова и значением слова является некоторым общим принципом, который
обнаруживается во всяком языке и без которого невозможен ни один сколько-нибудь
развитый язык.
Вместе с тем, однако, существование и развитие языка базируется и
на другом принципе, на принципе мотивированности и рациональной
оправданности связи между звучанием и значением, и этот принцип не менее важен,
чем первый. Язык может существовать и развиваться лишь при условии сочетания
обоих этих противоположных друг другу принципов.
Принцип мотивированности связи между звучанием и значением
проявляется не в звукоподражательных и квазизвукоподражательных образованиях.
Эти особые, частные случаи не заслуживают того, чтобы задерживать на них
внимание. Принцип мотивированности <…> состоит в том, что соединение
отдельных звучаний предполагает рациональное соединение соответствующих этим
звучаниям значений; и обратно: для рационального соединения значений требуется
соединение соответствующих им звучаний. Это и значит, что звучание сложного по
значению отрезка речи мотивируется тем, какие значения выражаются в этом
отрезке речи, а выделение в общем, совокупном значении такого отрезка отдельных
составляющих его значений мотивируется тем, какие связанные со значением
отдельные звучания выделимы в звучании всего отрезка. Так, например, звучание
отрезка [ ti : t ∫ə z ] не представляется лишь условно связанным с
определенным значением – учителя: то, что это звучание состоит из таких
частей, как [ ti : t ∫], [ə] и [ z ], мотивировано тем, что значение, связанное
с этим звучанием, — сложное, заключающее в себе рационально соединенные значение
обучать, значение деятель и значение множественное число; и
вместе с тем сама сложность совокупного значения отрезка и выделение в нем трех
этих составляющих значений представляется обусловленной тем, что в звучании
отрезка имеются такие компоненты, как [ ti : t ∫], [ E ] и [ z ]. Но на этом
мотивированность и кончается: связь между каждым компонентом данного звукового
отрезка и соответствующими им значениями выступает уже как условная, не
мотивированная.
Итак, принцип условности относится к простым, неразложимым
единицам; полностью, собственно, — к морфемам. В сложных образованиях выступает
уже принцип мотивированности – наряду, конечно, с принципом условности,
поскольку в сложные образования входят простые единицы.
Кроме того, нужно иметь в виду, что возможны различные переходные
и смешанные случаи, где как условность, так и мотивированность связи звучания и
значения может быть лишь относительной. Рассмотрим, например, слово blackboard
классная доска. Мотивированность здесь, конечно, есть, но она очень
относительна, даже если и отвлечься от условности связи значения и звучания в
отдельных компонентах. В самом деле, почему blackboard не годится, например, для
обозначения любой черной доски, а не только школьной? Всякий момент
идиоматичности в каком-либо образовании (в словосочетании, в сложном или
производном слове, в грамматической форме слова) ограничивает мотивированность
его строения и может сводить ее на нет.
Выше было сказано, что связь между звучанием и значением слова
может быть признана условной лишь с точки зрения природы самих явлений. Со
стороны же общественно-исторической эта связь обусловлена: в каждый
данный момент существования языка она оказывается обусловленной его
предшествующей историей. Для каждого данного поколения в данном обществе связь
между звучанием и значением обычно определена тем, что эта связь фактически дана
в речи предшествующего поколения. <…>
Значение образуется в сознании в результате обобщения в нем
отдельных отражений предметов, явлений и отношений действительности, имеющих в
себе реально общее, причем этот процесс происходит под направляющим воздействием
общества, осуществляющимся через посредство материальной звуковой стороны
языка (при большем или меньшем участии фантазии).
Таким образом, реальные звучания не только связываются,
«ассоциируются» в языке с определенными значениями, но и играют важную роль в
самом формировании этих значений. Ведь именно с помощью реальных языковых
звучаний значения воссоздаются в сознании каждого члена общества на основе всего
предшествующего общественного опыта, и индивидуальное знание значений
оказывается знанием значений, выработанных обществом на протяжении его истории,
т.е. значений, существующих независимо от каждого данного индивида.
Вопрос о значении слова принадлежит, с одной стороны, к
проблеме слова как такового, но с другой стороны, он относится к такой важной
проблеме общего характера, как проблема соотношения мышления и языка.
Тем самым изучение этого вопроса оказывается заслуживающим самого
серьезного и пристального внимания.
Может прежде всего возникнуть вопрос: а нельзя ли и не следует ли
семантику слова рассматривать как нечто необходимо связанное со словом,
но не входящее в состав самого слова, не являющееся какой-либо его стороной или
одним из конституирующих его моментов? Иначе говоря: не проходит ли грань между
языком и мышлением именно таким образом, что языку принадлежит лишь сама
звуковая материя, а вся семантика относится к области мышления?
Из всего, о чем говорилось выше, думается, следует, что, поскольку
связь между звучанием (звуковым образом) и значением слова является столь тесной
и прочной, столь важной для самого существования и полноценного функционирования
слова, для самого его конституирования как языковой единицы, постольку ее никак
нельзя рассматривать как связь между чем-то, входящим в состав самого слова, и
чем-то, находящимся вне его. <…>
Значение слова не есть и тот предмет, к которому данное слово
относится и который он обозначает. Это представляется столь же очевидным, как и
то, что значение слова не есть его звучание. <…> Об этом, казалось бы,
можно было и не говорить, если бы на практике не наблюдалось довольно часто
бессознательное смешение слова и его значения с самим обозначаемым предметом,
явлением, процессом. Поэтому, может быть, не лишним будет обратить внимание на
то, что существуют слова, не обозначающие каких-либо предметов, явлений и пр.,
хотя и имеющие совершенно определенное значение: ср. mermaid сирена, наяда,
русалка, goblin домовой, centaur кентавр, witch ведьма
и проч. Правда, можно возразить, что эти слова обозначают известные
психические предметы, известные фантастические представления, мифологические
понятия, и эти-то представления или понятия и следует считать
предметами-значениями соответствующих слов. <…> К этому можно прибавить,
что и такие слова, как nobody никто, nothing ничего, которые
нельзя назвать мифологическими, вряд ли могут быть безусловно признаны
обозначающими какой-либо предмет, если не считать таким предметом понятие об
отсутствии какого бы то ни было лица или предмета.
Источник смешения значения слова и обозначаемого им предмета или
явления представляется совершенно понятным: значения слов, конечно, обусловлены
существованием обозначаемых действительных предметов и явлений; они, вообще
говоря, связаны с этими предметами и явлениями. Значения даже таких слов, как
mermaid , goblin , centaur , witch и пр., не могли бы существовать, если
бы не было материальных предметов и явлений и их более или менее верных или
более или менее искаженных отражений в сознании людей. В основе самых
фантастических представлений – мифологических образов, религиозных воззрений и
пр. – лежат элементы реальной действительности, абстрагированные от нее
сознанием и фантастически скомбинированные им, в их отражениях, в образы, уже не
соответствующие в целом никакой действительности. Если бы не было реальных
женщин, если бы не было водяных животных (рыб и проч.), если бы, вероятно, к
тому же не было снов, иллюзий и галлюцинаций как известных явлений психики,
вызываемых определенным состоянием нервной системы, то и не был бы создан, на
определенном уровне развития общественного познания, образ русалки. <…>
Итак, значение слова не может быть отождествлено с обозначаемым
предметом или явлением, хотя в подавляющем большинстве случаев оно и связано с
таким предметом или явлением и обусловлено им. <…>
Учитывая все сказанное выше, значение слова можно было бы
определить как известное отображение предмета, явления или отношения в
сознании (или аналогичное по своему характеру психическое образование,
конституированное из отображений отдельных элементов действительности — mermaid
, goblin , witch и т.п.), входящее в структуру слова в качестве так
называемой внутренней его стороны, по отношению к которой звучание слова
выступает как материальная оболочка, необходимая не только для выражения
значения и для сообщения его другим людям, но и для самого его возникновения,
формирования, существования и развития.
Внутренняя сторона слова, его значение, на первый взгляд
представляет собой как будто сферу исследования, безраздельно отведенную
лексикологии. Однако в языках со сколько-нибудь развитой грамматической
оформленностью слов, хотя бы в таком языке, как английский, более углубленный
анализ значения приводит лексикологию на каждом шагу к столкновению с
грамматикой.
В самом деле: слова в английском языке, как и во многих других
языках, распределены по крупным грамматическим категориям – частям речи. С точки
зрения лексикологии это прежде всего значит то, что, наряду со специфическим
значением (значениями) какого-либо слова, в его семантику входит и значение той
категории – части речи, — к которой оно отнесено теми или иными признаками. Или
другими словами: полное конкретное значение слова (или совокупность его
значений) расчленяется на специфическое значение (значения) данного именно слова
и общее значение соответствующей части речи.
Так, например, английское big большой значит собственно
нечто вроде большой размер и т.п. как признак, принадлежащий некоему предмету
– в отличие от bigness большой размер как признак, отвлеченный от
предмета и сам рассматриваемый как особый предмет.
Следовательно, грамматическая классификация слов, выражающаяся в
их определении как частей речи, с лексикологической точки зрения является особой
семантической их классификацией – классификацией по наиболее общему и
абстрактному элементу в составе их значения.
Таким образом, семантика слова оказывается разделенной на две
части: особую, принадлежащую данному индивидуальному слову, и общую,
принадлежащую всему данному разряду слов и выступающую в каждом отдельном слове
как некоторая «категориальная оболочка», в которую заключена особая,
индивидуальная часть семантики слова.
Тот факт, что, например, слово town представляет собой
существительное, проявляется в раздельности семантики этого слова на особое,
специфическое для него значение город и общее значение
предметность: это слово собственно значит город (как предмет) или
(предмет) город; «(как предмет)» и «(предмет)» даны здесь в
скобках, чтобы как-то показать, что общее, категориальное значение слова не
равноправно с особой, специфической частью его семантики, что оно является как
бы некоторой ремаркой к этой основной части семантики, или как было сказано
выше, лишь оболочкой этой части.
Необходимо также заметить, что семантика слова обычно, или хотя бы
нередко, включает в себя известные моменты, которые не могут быть отнесены к
области мышления как такового, отвлеченного от его языкового облачения. В самом
деле, как посредством русского ‘стол’, так и с помощью французского table или
английского table мыслится в собственном смысле одно и то же, поскольку
имеется в виду предмет стол. Но к мысли о столе в случае употребления русского
слова присоединяется грамматическое, точнее – лексико-грамматическое, значение
мужского рода, а кроме того каждый раз грамматическое значение того или
другого падежа и определенного числа – единственного или
множественного, в зависимости от того, какая форма данного слова употреблена.
Напротив, при по существу той же мысли о столе в случае применения французского
слова имеется лексико-грамматическое значение женского рода и отсутствует
грамматическое значение падежа, тогда как подобное же значение числа, хотя оно и
есть, оказывается обычно не выраженным в самом данном слове, но выражается
артиклем и др. Что касается английского слова table , то оно несет значение
числа и падежа, но не передает значения грамматического рода и т.д.
Иначе говоря, грамматически изменяемое слово выступает в той или
другой определенной грамматической форме, и поэтому в семантике слова нередко
выделяется особо значение данной грамматической его формы. Правда, слово
может мыслиться и в отвлечении от отдельных грамматических его форм, или
вернее, как единство всех этих форм; но при этом все же одна из его форм
оказывается его представителем и, естественно, значение этой формы так или иначе
выдвигается на первый план.
Значения отдельных грамматических форм слова, т.е. собственно
грамматические значения, изменяющиеся по отдельным формам слова, естественно
отвлекаются от всех собственно лексических и лексико-грамматических компонентов
совокупной семантики слова, как принадлежащие целиком области грамматики. Но для
слова как лексически значащей единицы, т.е. как единицы словарного состава,
рассматриваемой в семантическом плане, те или иные собственно грамматические
моменты в семантике представляют также интерес, поскольку они как бы оставляют
отпечаток на слове в целом, придавая ему известную категориальную оболочку,
некоторую общую характеристику, которая, с одной стороны, связана с его
грамматическим употреблением, с общими правилами его соединения с другими
словами в предложении, — с другой же стороны, — с его индивидуальным лексическим
ядром, с собственным, специфическим для него смысловым содержанием.
Сложным образованием представляется и собственно лексическая часть
значения слова.
Используемое для осмысления предмета (явления) слово выражает
определенный смысл, содержание известного практического или теоретического
понятия, которое и выступает как смысловое значение слова. Имея
определенное семантическое образование, слово может еще иметь структурное
значение, отличное от его смыслового значения: оно может структурно
значить не то, что оно выражает, что оно значит как заключающее в себе
определенный смысл, как база для мысли.
Названный момент в значении слова выделяется потому, что значение
слова очень часто оказывается не монолитным, но структурно сложным, и притом
выделяющим в своем составе такие компоненты, которые могут и не соответствовать
каким-либо признакам предмета, выделенным в смысловом значении слова, или
соответствовать последним лишь приблизительно или условно. Иначе говоря,
значение слова может иметь сложный состав и определенное строение, не являющееся
или являющееся не полностью и не в точности моментами смыслового значения слова,
т.е. моментами выражаемого словом теоретического или практического понятия. В
значениях отдельных морфем слов могут находить отражение те или иные признаки и
стороны предмета или явления, обозначаемого данным словом в целом, но не
обязательно это будут существенные его признаки и важные его стороны. Иногда же
дело может обстоять и так, что значение отдельной морфемы в составе слова
оказывается лишь очень отдаленно и косвенно связанным с общей лексической его
семантикой, не способствующим ее раскрытию или даже более или менее
препятствующим этому.
Ср. такие различные случаи, как triangle треугольник, где
корневыми морфемами –tri- -тре- и –angle- -угол- отмечаются
существенные признаки предмета, хотя нельзя признать, что таким образом предмет
оказывается полностью определенным в самом его названии (в обозначающем его
слове); steamer пароход, где целое еще в меньшей степени оказывается
определенным его частями (с точки зрения того, что дает семантика отдельных
морфем слова steamer собственно нельзя понять, почему оно обозначает пароход, а
не, например, паровоз, который также движется при помощи пара); waterman (почему
это слово обозначает гребца, лодочника, а не моряка, не речника, не
водопроводчика, не водовоза, не продавца газированной воды и т.п.) и русское
‘громоотвод’, где первая морфема –‘гром’- прямо противоречит тому, что
обозначаемый предмет на самом деле является молниеотводом (ср.
английское lightning conductor или lightning rod ).
Семантическое образование слова (которое также называют внутренней
формой слова) может иногда долго сохраняться в языке в данном своем виде – даже
и тогда, когда оно существенно расходится с самим смыслом слова, будучи
понимаемо как некоторая условность.
1 Смирницкий А.И. Лексикология
английского языка. М., 1956, стр. 20-47, 143-156.
2 В.В.Виноградов. О формах слова.
– Известия Академии Наук СССР. Отд. лит-ры и языка, т. III , вып. I , 1944, стр.
33.
3 В последнем случае мы имеем
дело с фразеологизмом – устойчивым словосочетанием, значение которого не
выводимо из значений составляющих его компонентов и которое выполняет функцию
отдельного слова (прим. сост.).
4 Joyful – полный радости,
веселья; довольный, счастливый; joyous – веселый, радостный (прим. сост.).
5 Например, mechanic / mechanical
‘механический’ (прим. сост.).
6 Подробнее по поводу проблемы
тождества слова см. статью А.И.Смирницкого “К вопросу о слове (проблема
тождества слова)” – Труды Института языкознания АН СССР, Изд. АН СССР, 1954.