Новый стиль речи и культура поколения. Политическая корректность

Источник: http://portal-slovo.ru

Введение

«Критики ставят диагноз: утрата всех основ, в том числе, в области научного знания».
М. Беренс и Р. фон Римша

В совсем недавнем прошлом, еще 30–40 лет назад, школьников и
студентов нашей страны учили видеть красоту и силу русского языка. В
связи с этим непременно упоминалось имя М.В. Ломоносова и его
хрестоматийное высказывание о русском языке, приводить которое здесь
было бы излишне, если бы можно было быть уверенным в том, что вчерашние
школьники и сегодняшние студенты слышали его в классных комнатах.

Поскольку полной уверенности в этом нет, а оснований для сомнений
достаточно, представляется вполне уместным напомнить это высказывание.
«Карл Пятый, римский император, говаривал, что ишпанским языком с
Богом, французским – с друзьями, немецким – с неприятельми, италианским
– с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку
был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными
говорить пристойно, ибо нашел бы в нем великолепие ишпанского, живость
французского, крепость немецкого, нежность италианского, сверх того
богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского
языка». [1]

Ни Карл Пятый, ни М.В. Ломоносов не упоминали об английском языке,
поскольку в прежние времена английский язык не играл в международных
делах сколько-нибудь заметной роли. В современном мире ситуация
изменилась радикальным образом. Английский язык стал не просто языком
международного общения, но и законодателем мод, и мощнейшим фактором
влияния на развитие многих языков, в том числе, европейских.

Сегодняшние студенты узнают, например, из учебного пособия по
специальности «Лингвистика и межкультурная коммуникация» [2]  о
результатах сопоставления русского и английского языков, которые
заставляют поставить под сомнение справедливость суждения М.В.
Ломоносова. Здесь утверждается, в частности, что «английский язык и
добрее, и гуманнее, и вежливее к человеку, чем –увы! – русский язык»,
что «русский язык, как правило, не обременяет себя соображениями
гуманности и чуткости по отношению к отдельному человеку», что
«английский язык проявляет заботу о человеке», а «русский язык…не
снисходил до выражения заботливого, теплого отношения к человеку» и что
вообще «русский язык такого изящества [как английский] не достиг».

Преувеличенно антропоморфному пониманию языка в этих суждениях можно
не возражать в виду того очевидного факта, что языку не могут быть
свойственны ни чуткость, ни снисходительность, ни гуманность и что язык
никаких соображений иметь не может. Иное дело – соображения человека,
употребляющего язык. И здесь мы приведем разъяснение М.В. Ломоносова:
«Тончайшие философские воображения и рассуждения, многоразличные
естественные свойства и перемены, бывающие в сем видимом строении мира
и в человеческих обращениях, имеют у нас пристойные и вещь выражающие
речи. И ежели чего точно изобразить не можем, не языку нашему, но не
довольному своему в нем искусству приписывать долженствуем».[3]

Однако же решительность приведенных выше суждений о преимуществах
одного языка и недостатках другого языка столь непривычна для
филологической науки, что требует объяснения причины таких неожиданных
выводов относительно английского и русского языков. Причина, конечно,
есть. Имя ей – политическая корректность.

О существовании политической корректности известно, очевидно, всем,
по крайней мере, очень многим. Возникнув в Америке, она
распространилась за последние десять–пятнадцать лет довольно широко во
многих странах мира. Заметно ее распространение и в России, в последнее
время – под именем «толерантность».

Возможно, некоторые думают, что под политической корректностью
понимаются корректные методы политической борьбы и соблюдение
определенных правил ведения политических дискуссий. И они ошибаются.

Многие, видимо, знают, что политическая корректность связана с
языком и предполагает запрет оскорбительных слов и выражений и замену
их иными. Это правильно, но только отчасти.

Дело в том, что речь не идет о вульгаризмах, оскорбляющих чувства
многих людей. Употреблять такие слова политическая корректность
разрешает. К оскорбительным словам политическая корректность относит,
наряду, например, со словами негр, цветные, индейцы, цыгане и т. п.,
также и те слова, которые еще совсем недавно никому не казались
оскорбительными – например: бедный, неимущий, больной, инвалид,
парализованный, красивый, умный, здоровый, иностранец, эмигрант и т.
п., – и находит им замену.

Все эти действия основаны на том, что политическая корректность, по
убеждению ее апологетов, – это правильное мышление. А поскольку человек
мыслит на языке, то политическая корректность занялась нормированием
языка с целью учредить гуманное мышление.

Под запрет попадают слова, которые могут показаться обидными
какому-либо из меньшинств. Общую атмосферу политической корректности
Хельмут Зайферт комментирует в своей книге «И убийство тоже часть
жизни. Маленькая книга несчастных случаев в языке» следующим образом:
«У всех сегодня на устах всевозможные меньшинства: чернокожие, евреи,
синти и рома (цыгане. – Л.Л.), люди с ограниченными способностями
(инвалиды. – Л.Л.), боснийцы, косовские албанцы, а также женщины
(!)».[4]  При этом каждое из меньшинств по каким-то своим соображениям
устанавливает, какие слова задевают чувства его представителей.

Однако это не только те группы людей, которых традиционно относят к
меньшинствам, например, расовым, этническим, религиозным или, в
последнее время, сексуальным. Ведь речь идет о защите особых прав
меньшинств, а желающих иметь особые права и претендующих на их защиту
немало. Кроме того, политическая корректность стремится иметь
максимально широкий фронт действий. Поэтому меньшинства множатся. В
значительной мере их множит политическая корректность, выделяя группу,
права которой берет под защиту. При этом случается, что некоторые
группы протестуют: в Америке, например, глухие не захотели называться
«людьми, которые не могут слышать» и заявили о своем предпочтении
оставаться «глухими», не ожидая, по всей вероятности, никаких
дополнительных прав от нового наименования.

Очень существенно, что это, в буквальном смысле, права на словах,
точнее, на слова, т. е. на то, как называться. Так, под защиту
политической корректности «на словах» попадают, например, старики – их
нельзя называть стариками; слепые – их следует называть инакозрячими;
толстые – это теперь люди других размеров; глупые – это люди, другие по
способностям; сумасшедшие – корректно: люди с психиатрическим опытом– 
и многие другие.

Собственно, число меньшинств определить невозможно. Всегда ведь
найдется причина, по которой можно объединиться в группу и объявить
себя обиженными. Блондинки, например, могут объединиться на почве
неудовольствия, то есть обиды, дискриминации, от пристального внимания
мужчин, то есть сексуальных посягательств, и потребовать изъять из
оборота всякое упоминание о голубых глазах, светлых волосах и белой
коже. Или брюнетки могут почувствовать себя обиженными, например, по
той причине, что блондинки кому-то нравятся больше, или, наоборот,
оттого, что они еще больше страдают от чрезмерного внимания, то есть
сексуальных посягательств, мужчин. Вот и образовалось меньшинство.
Арифметически это, конечно, в последнем случае большинство, но
арифметические соображения политическую корректность не интересуют.
Женщин, например, она относит к дискриминированному меньшинству и,
защищая их права, стремится – в идеальном варианте –  к искоренению
всякого напоминания в языке о мужчине.

Конечно, это не вполне получается, но определенные успехи есть.
Больные могут чувствовать себя задетыми при упоминании о здоровых,
поэтому последних следует называть политкорректно – «временно
способные». О существовании умных говорить нельзя, – это обидно глупым.
Наличие красивых обидно некрасивым, поэтому всякие слова, указывающие
на стандарт красоты, попадают под запрет. Такой список можно расширять
сколько угодно, если говорить о принципиальном подходе. В него уже
включены такие «меньшинства», как животный мир и растительный мир,
глобальные права которых, в том числе в языке, защищают соответственно
веганцы и флоранцы в составе политической корректности.

Учесть интересы всех групп позволит политически корректное
плюралистическое общество, по поводу которого иронизирует Хайнц Шике в
своем «Невозможном словаре»: «Если спросить политиков, что это такое,
то тебя успокоят заверением, что здесь совсем не идет речь о каких-то
новых открытиях. Просто они хотят, чтобы всем было ясно, как важно
учитывать представления, существующие в нашем обществе, во всей полноте
спектра (полнота спектра – хорошее дело всегда), когда принимаются
общественно значимые решения. Это, конечно (кто бы стал сомневаться),
важная вещь. Тем более, что «плюрализм», в том числе по «Дудену»,
следует понимать как общественный строй, который учитывает многообразие
общественных групп и ценностных представлений. Кто же станет возражать?
Ведь до чего мы могли бы дойти, если бы при формировании общественного
мнения не были учтены все общественные группы, от объединения
кролиководов до союза падших девушек?» [5]

Можно ли принимать политическую корректность всерьез? Ведь все это
кажется смешным и несерьезным. Так, действительно, кажется. Однако
оказывается, что это не так, если попытаться принять политическую
корректность всерьез и подвергнуть ее серьезному рассмотрению с научных
позиций, с точки зрения языкознания, общей филологии и культуроведения.
Для такого научного рассмотрения политической корректности есть две
причины.

С одной стороны, это способы действий политической корректности.
Противники и критики политической корректности называют ее «террором
добродетели», современной инквизицией, которая выискивает политически
не корректную ересь и устраивает еретикам аутодафе в виде травли,
преследований, кампаний по дискредитации и т.п. Если же отказаться от
такого образного сравнения со средневековой инквизицией (ведь не
сжигают пока на кострах!), то приходится, по меньшей мере,
констатировать, что политическая корректность присвоила себе функцию
своего рода общественной карательной цензуры и пытается нормировать
речевые действия в обществе.

Регулирование речевых действий, действительно, необходимо, но оно
должно осуществляться по правилам, а не складываться стихийно, так как
в последнем случае возникает угроза благополучному существованию
общества. Правила регулирования речевых действий известны и описываются
такими дисциплинами, как общая филология и риторика с опорой на
языкознание. И общество должно знать, чем ему угрожает нарушение этих
правил.

С другой стороны, языковая политика политкорректных требует научного
подхода с учетом той особой роли, которую играет язык в культуре. Все
изменения, вносимые в язык «революционными» методами, должны изучаться
в целях сохранности языка как факта культуры и сохранности культуры в
целом, поскольку определенные направления развития языка могут повлечь
за собой угрозу разрушения культуры. В первую очередь, это касается
науки и образования, а также морали, лежащей в центре содержательных
категорий культуры. Вместе с тем, даже не очень детальный анализ
показывает, что политическая корректность игнорирует законы культуры. И
об этом общество тоже должно знать.

Критика и дискуссии с политической корректностью весьма затруднены по трем причинам.

Во-первых, она, распространяясь широко и с легкостью, не имеет
никаких организационных форм и квалифицируется, по большей части, как
«дух времени». Это означает, что отсутствует какая-либо инстанция, к
которой можно было бы обратиться с вопросами, критикой, предложением
обсуждения, согласования действий и т. п. Понятно, что с «духом
времени» вести дискуссию никак невозможно.

Во-вторых, не существует никаких ясных и всем понятных правил
словоупотребления, предлагаемых политической корректностью. Она
формулирует их окказионально: то, что вчера еще было корректным,
сегодня уже считается обидным. К тем, кто оказался несведущим,
неосведомленным, применяются жесткие штрафные санкции, устанавливаемые
той же политкорректностью. По сути, такие действия в одностороннем
порядке всегда назывались произволом. Однако чаще всего получается так,
что с «духом» не поспоришь.

В-третьих, моральные высоты (забегая вперед, заметим: мнимые), с
которых диктует свою волю политическая корректность, ставят в трудное
положение любого, кто решается не только поставить под сомнение
бесспорность какого-либо из особых прав меньшинств, но даже просто
возразить против методов действий политкорректности:  он немедленно
становится расистом, фашистом, сексистом, гомофобом и т. п. Такой
портрет его тиражируется средствами массовой информации, поскольку все
споры в связи с политической корректностью ведутся преимущественно на
уровне средств массовой информации.

Выходом из ситуации такого рода может быть, и должны стать, научное
исследование, а также научная дискуссия. Только научный взгляд на столь
деликатный предмет рассмотрения позволяет получить объективную картину,
свободную от предубеждений разного рода, субъективных оценок и
эмоциональной окраски, свойственной иным жанрам.

 

Глава 1. Научные основы изучения политической корректности.

Роль языка как знаковой системы для культуры

Политическая корректность, возникшая вначале как своего рода
интеллектуальная мода, стиль поведения, приобрела за последние полтора
десятилетия характер особого мировоззрения и сформировалась как
определенное направление общественного развития. Это развитие стало
результатом противоречий, источником которых является культура.

При этом главным проявлением политической корректности стал язык,
особая регламентация речи, связанная с представлением о том, что путем
«исправления» языка можно повлиять на способ мышления, поведение и
действия людей и изменить таким образом культурную традицию.

«Исправление» языка имеет своей целью ненанесение оскорбления или
обиды словом и подразумевает, в первую очередь, табуизацию определенных
слов и выражений и замену их иными, политически корректными, вновь
создаваемыми как первичные или вторичные наименования.

Это означает, что политическая корректность является не просто
реакцией на конфликты культурного характера в обществе, но и
представляет собой попытку разрешения таких конфликтов с помощью языка.

В сущности, этот новый политически корректный язык стал языком
конфликта, отражая не только причины его возникновения, но само
развитие конфликта. Это обстоятельство само по себе служит достаточным
основанием для изучения новых процессов в развитии языка, поскольку
может способствовать поиску оптимальных путей разрешения конфликта,
однако есть и другие причины для такого исследования, которые будут
рассматриваться в дальнейшем .

Конфликты, возникающие на основе культуры, следует выделять из всех
видов противоречий и конфликтов, существующих в жизни общества, и
исследовать их особо, причем не только с целью поиска основы для
разрешения конфликтов, но также и с целью прогностической оценки их
влияния на дальнейшее развитие культуры. В особенности необходима и
важна такая оценка, если средством разрешения конфликта делается язык,
что объясняется особой ролью языка для культуры.

В попытке определения подходов к изучению политической корректности
мы опираемся на труды Ю.В. Рождественского, в особенности, на последнюю
изданную при его жизни книгу «Принципы современной риторики» [6] . Эта
книга указывает направления таких исследований, поскольку она имеет,
как подчеркивал автор, прогностический характер. Многие ее положения,
хотя и ориентированны на современное состояние России, типологически
применимы к любому информационному обществу.

Ю.В. Рождественский показывает, что «унитарными носителями
информации о фактах культуры могут быть только знаки, объединяемые в
семиотические системы». [7]  Особая роль языка для культуры
определяется не только тем, что он как система культурно значимых
знаков является фактом культуры, но, прежде всего, его
исключительностью как знаковой системы.

В.В. Яхненко, ответственный редактор и научный комментатор трудов
Ю.В. Рождественского, подчеркивает его особое понимание языкового знака
и языка как знаковой системы: «Семиотическая концепция Ю.В.
Рождественского, на основе которой дается характеристика места языка
среди других семиотических систем, отличается глубоким своеобразием. В
то время как подавляющее большинство современных семиотиков исходит из
отождествления сущностных свойств языковых и неязыковых знаков, при
котором свойства языковых знаков считаются доминирующими, Ю.В.
Рождественский ставит во главу угла разнообразие состава и целостность
типологически устойчивого ядра из 16 семиотических систем, образующих
общественный семиозис, в котором у каждой системы знаков есть свое
место и своя особая функция […]. Язык, выступающий как центральная
распорядительная, обучающая и культурообразующая система, не уничтожает
особенностей других семиотических систем, а, напротив, нуждается в них,
дополняется ими, опирается на них в развертывании своей деятельности.
[…] Вне сложного взаимодействия языка с другими семиотическими
системами невозможно раскрытие феномена языка, и, следовательно,
невозможно его правильное развитие, от характера которого зависит
состояние духовной, материальной и физической культуры общества». [8]

Ю.В. Рождественский показывает, что сущностные свойства языковых и
неязыковых знаков не тождественны, как считают другие исследователи, а
это делает язык отдельно стоящей знаковой системой, имеющей свойства и
предназначения, не присущие ни одной другой знаковой системе.

«Основная функция языка – служить средством назначения знаков –
проявляется в том, что он назначает все другие знаки и свои
собственные. Ни одна неязыковая знаковая система не может назначать
свои знаки. В этом исключительность языка. Поэтому остальные знаковые
системы не могут быть построены по образцу языка». [9]

Являясь средством назначения всех других знаков, язык становится и
своего рода связующим звеном, фактором, обеспечивающим контакт между
разными знаковыми системами, которые фиксируют культуру. Без языка эти
знаковые системы существовали бы отдельно одна от другой, то есть
культура не существовала бы в своем единстве как целое.

Кроме того, поскольку знаки как носители информации о культуре
индексированы языком, т. е. язык служит индексирующей системой для
знаков любого вида, то он является уникальным средством поиска и
систематизации фактов культуры.

Язык как хранилище сведений становится согласно Ю.В. Рождественскому
средством образования, понимаемого как передача норм культуры.

Отсюда вытекают три основные функции языка, определяющие его особую роль в культуре:

1) язык как система культурно значимых фактов есть факт культуры;

2) язык как знаковая система, назначающая все другие знаки, есть необходимое условие существования культуры как целого;

3) язык как основная индексирующая система есть уникальное средство поиска и систематизации фактов культуры и образования.

Сохранность этих трех функций языка должна стать задачей прикладного
культуроведения, поскольку невыполнение любой из них влечет за собой
разрушение культуры. Для языковедов же такая постановка задачи означает
необходимость определения и описания условий или возможных направлений
развития языка, которые могли бы ограничить либо сделать невозможным
выполнение им этих трех функций.

В силу этого исследование политической корректности должно
охватывать довольно широкий спектр проблем общефилологического,
языковедческого и культуроведческого характера. Наиболее существенными
аспектами представляются при этом:

– во-первых, определение характера конфликта, ставшего причиной возникновения политической корректности;

– во-вторых, изучение вопроса о том, почему и каким образом политическая корректность «исправляет» язык;

– в-третьих, прогностическая оценка последствий этих действий для культуры.

Основным предметом нашего рассмотрения являются последние два
аспекта, включающие в себя вопросы регулирования речевых действий,
правил создания имен и их роли в культуре. Что же касается характера
конфликта, то мы ограничимся здесь описанием его проявлений, однако, в
заключении предлагаем свою гипотезу относительно особенностей этого
конфликта и причин его возникновения.

Культурная структура общества и стилеобразование

Для установления в обществе противоречий, возникающих из-за
культурного неравенства и культурных дисбалансов, важно определить,
прежде всего, понимание культуры. Ю.В. Рождественский отмечает два
различных подхода к пониманию культуры. Один подход рассматривает
культуру как «совокупность человеческих достижений», а второй понимает
под культурой сам процесс созидания культуры, точнее, процесс
творчества. Второе понимание культуры – это стиль, т. е. форма поступка.

Эти два подхода к пониманию культуры находятся, с одной стороны, в
отношениях противопоставленности друг другу, а с другой стороны – в
отношениях взаимозависимости.

Противопоставленность возникает в силу того, что современное
массовое сознание, находясь под воздействием массовой культуры,
основанной на действиях «массовых кумиров», упрощенно воспринимает
реальные процессы стилетворчества, сводя динамику стиля к созданию
прецедентов стиля, понимаемого как поведение человека. «При таком
понимании культура сводится к индивидуальному творчеству, к тем
поновлениям, которые может внести индивидуальное творчество. По этой
схеме индивидуальное творчество используется далее массой путем
подражания». [10]  Наиболее яркий пример этому – мода.

Взаимозависимость двух подходов к пониманию культуры обусловлена
тем, что стилетворчество зависит и от культурной традиции, поскольку
любое новообразование может закрепиться в культуре лишь при условии
вхождения в определенную традицию. Это связано с тем, что «культура
воспринимается как что-то целое, единое, не имеющее структуры и не
содержащее противоречий». [11]

Можно думать, что такое восприятие культуры само по себе уже
содержит источник противоречий, поскольку носителем культуры является
общество, а само общество не гомогенно и не едино с точки зрения
культуры, так как не все части общества одинаково соотнесены с формами
культуры, что проявляется в различном отношении тех или иных групп к
формам культуры.

Для понимания этих различий важен аспект обладания культурой,
который согласно Ю.В. Рождественскому «расчленяет общество на группы в
пределах одной страны, одного общества на одной территории».[12]

Под обладанием культурой следует понимать присущность какой-либо
определенной группе людей полноты культуры, т. е. все трех ее форм:
физической, материальной и духовной культуры, либо неполноты культуры,
т. е. не всех ее форм. Например, если обществу в целом присущи все три
формы культуры, то культура землячества, располагая своей особой
духовной культурой, лишена как своей материальной, так и своей
физической культуры.

Это означает, что в обществе существуют группы людей, которые
различаются по признаку обладания культурой, или владения культурой, то
есть в зависимости от того, какие формы культуры присущи исключительно
этим группам. В силу такого различного отношения людей к формам
культуры общество структурируется внутри себя.

В понимании Ю.В Рождественского, эта культурная структура общества включает в себя восемь «владельческих» классов:

1) культуру страны;

2) культуру народа;

3) культуру края;

4) культуру профессии;

5) культуру анклава;

6) культуру землячества;

7) культуру поколения;

8) антикультуру – культуру особых малых групп.

Из этих восьми культурных классов два класса полные, т. е. в них
представлены все формы культуры, а остальные шесть – неполные, так как
в них представлены не все формы культуры. При этом следует оговорить,
что полные культурные классы различаются между собой по признаку
положительного или отрицательного характера представленности всех трех
форм культуры: культура страны представляет собой положительно-полный
класс, поскольку содержит все формы культуры, а антикультура является
отрицательно-полным классом, поскольку в нем отсутствуют все три формы
культуры.

При этом Ю.В. Рождественский подчеркивает, что «культурная структура
общества имеет типологический характер и рост культуры, ее исторические
трансформации совершаются так, что границы этих классов сохраняются».
[13]

Различным культурным классам людей свойственны различные признаки,
характеризующие культурное строительство. Из сопоставления
классификации по формам культуры и по культурному строительству видно,
что культурные классы находятся в различных отношениях между собой.

Однако нам представляется, что два класса следует выделить особо по
их способности порождения конфликтов – культуру поколения и
антикультуру, – поскольку антикультура во всех случаях прямо
противостоит культуре страны, а культура поколения является фактором
стилеобразования, ей присуще стремление к созданию нового стиля,
который, являясь отчасти источником общественного развития, порождает
также конфликт поколений.

Согласно Ю.В. Рождественскому самое важное влияние на судьбу
общества оказывает социально-культурная группировка «культура
поколения». Ее отличают только два признака – наличие физической
культуры и наличие ассимиляции культуры, т. е. усвоение культуры через
образование. При этом «известно, что каждое поколение отличается своей
суммой особенностей поведения, а поскольку поведение строится на
культуре, то и своим отношением к культуре.

Самым простым отношением нового поколения к культуре является
усвоение культуры предшествующих поколений – обучение культуре и
культурное воспитание». [14]  Однако это усвоение культуры
предшествующих поколений всегда связано с новым отношением к культурной
традиции, с переоценкой культуры, которая касается в первую очередь
духовной культуры. «Критика и переоценка традиции у нового поколения
сопровождается, по меньшей мере, попытками изменить форму поступков,
предполагая свою форму поступков» [15] , т.е. новое поколение
предлагает новый стиль, который начинает создаваться не только в
поведении, но как «некоторый комплекс философии, искусства и взглядов
на позитивное знание». [16]

 Лексикологические аспекты создания нового стиля речи

С образованием нового стиля жизни формируется новый стиль речи и
возникают новые требования к коммуникативным и культурообразующим
свойствам языка. Применительно к политической корректности они
затрагивают несколько аспектов.

Во-первых, это вопрос о соотношениях слова и действия, которые, как
указывает Ю.В. Рождественский, развиваются исторически, в частности,
как «создание форм и методов регулирования речи, изменение и развитие
стиля и совершенствование культуры речи». [17]

Соотношения слова и действия очень сложны. Наряду с тем, что язык
соотносится с действием прямо (например, в разных сферах общения) и
опосредованно (например, через семиотические системы), существует еще и
особое отношение языка к действиям: «язык может информировать о
состоянии дел не конкретно, по отдельным действиям, а интегрально».
[18]
При этом для получения интегральной картины, например,
исторической действительности, можно изучать не только тексты с точки
зрения их целостного содержания, но и фрагменты текстов, значимые для
данного исследования. Такими фрагментами текстов могут быть слова,
поскольку слово «интегрирует картину и определяет нормы действий и
характер взаимоотношения людей в их деятельности». [19]

Ю.В. Рождественский относит это положение к словам в
терминологическом и стандартизованном значении, однако этот подход
применим и к новым словам, создаваемым политической корректностью как
некий стандарт и представляющим интегральную картину ее деятельности.

Во-вторых, здесь возникает проблема словотворчества, которую
необходимо исследовать с точки зрения теории именований. Рассматривая
античные теории именований, Ю.В. Рождественский приводит принцип,
сформулированный древнекитайским мыслителем Конфуцием, который является
основой развернутой теории именования: «Если имя дано неверно, то речь
не повинуется, если речь не повинуется, то дело не образуется. Если же
имя дано верно, то и речь повинуется, если речь повинуется, то и дело
образуется». [20]

Содержание теории именования связано с тремя понятиями : «имя», «речь» и «дело», которые раскрываются следующим образом:

–  имя – не просто условное название предмета – реального или
воображаемого, –  оно содержит в себе самом правила обращения с
именуемым предметом и объясняет его свойства;

–  речь подразумевает связь с процессом абстрактного суждения и
фактом поведения, а также указывает на намерение совершить действие или
переход к действию;

–  дело – это действия с реальным или воображаемым предметом, предполагающие тот или иной результат.

Слово, будучи ведущим началом в познании мира человеком и
объединяющим началом в деятельности людей, требует к себе особенно
внимательного отношения и осторожного обращения. «Слово нужно правильно
создавать и применять, так как, в противном случае, нарушается порядок
в обществе». [21]  Из этого следует, что нужно исследовать правильность
новых именований политической корректности.

В третьих, создание слов, в соответствии с Ю.В. Рождественским,
есть, по сути дела, создание языка, а все изменения языка необходимо
внимательно рассматривать не только в интересах языкознания, но также и
в целях сохранности культуры.

Обеспечение сохранности культуры входит в задачи прикладного
культуроведения, которые, однако, не могут решаться в отрыве от
языкознания. Необходимость языковедческих исследований в целях
обеспечения сохранности культуры связана с тем, что:

– во-первых, язык как семиотическая система объединяющего назначения есть необходимое условие существования культуры как целого;

– во-вторых, язык как основная индексирующая система есть уникальное средство поиска и систематизации фактов культуры;

– в-третьих, язык как система культурно значимых знаков является фактом культуры.

Для языковедов задача сохранности этих трех функций языка означает
необходимость определения и описания условий или возможных направлений
развития языка, которые могли бы ограничить либо сделать невозможным
выполнение им этих трех функций.

Применительно к политической корректности особую роль играют вновь
создаваемые слова, в этом случае –  имена. Под именем понимается
лексическая единица, слово или словосочетание, «значение которой
представляет собой прямое, то есть непереносное, именование предмета
или предмета мысли». [22]  Особая роль имен связана с тем, что они
являются, с одной стороны, культурными объектами как факты языка, а с
другой стороны – как имена они являются носителями культурно значимой
информации, т. е. информации обо всех других фактах культуры
неязыкового характера. При этом, как отмечает Ю.В. Рождественский,
«создание информационных систем во второй половине ХХ века особенно
усилило функцию имен как носителей информации о фактах культуры». [23]

Имена и общие места риторики в культуре

Наряду с этим возникает вопрос и том, какие свидетельства дает новый
стиль речи о новом стиле жизни. Этот вопрос относится к области теории
речевых действий, риторике. Риторика всегда играет большую роль в
развитии речевых отношений и речевых действий. «Современные задачи
риторики, как и в античности, состоят в том, что риторика есть
искусство управления общественными процессами. Риторика объясняет
категории политологии и является инструментом развития экономической
деятельности, образования и культуры». [24]  Современная риторика
рассматривает отношения людей через речь. При этом, если рассматривать
стиль жизни через речь, то особую важность приобретают общие места
риторики, так как именно они являются показателем стиля жизни.

Общими местами риторики, в понимании Ю.В. Рождественского, являются
«естественные непререкаемые суждения, общепризнанные постулаты…
Истинность общих мест состоит в общепризнанности, носящей эвристический
характер для создателя и получателя речи», [25]  а «повсеместно
принятые общие места представляют собой основу риторической культуры».
[26]  Семантическое содержание общих мест фиксируется с помощью имен.

Источником повсеместно принятых общих мест являются авторитетные
тексты – устные или письменные, – в которых общие места фиксированы как
аксиомы. Такая аксиоматика общих мест не складывается стихийно, она
есть результат общественного договора: общие места возникают вначале
как суждения – идеи, принципы, – содержащиеся в каком-либо авторитетном
тексте, а затем к ним «примыкают по принципу общественного договора
другие люди и создаваемые ими тексты». [27]  Общие места используются
для доказательства, опровержения и изобретения мысли как данность, хотя
психологически они не являются сознаваемыми рационально. [28]

Общие места представляют собой особую область культуры, и их
развитие, аналогично всякой области культуры, подчиняется строгим
закономерностям. Становление культурно-исторической системы общих мест
соотносится с развитием родов словесности – дописьменной, устной, речи,
рукописной речи, печатной речи и речи средств массовой коммуникации.
Ю.В. Рождественский показывает, что историческим ядром и ведущей частью
общих мест является мораль.

Что касается дописьменной речевой практики, то общими местами здесь
являются основные позитивные положения фольклора, формирующие системные
отношения по принципу противопоставления позитивного и негативного,
соотношение которых ставится в зависимость от меры.

В систему фольклорных общих мест входят:
1) связи соседства и родства:
гость – хозяин;
родители – дети;
муж – жена;
старшие – младшие;
свои – чужие;
добро – зло;
обязанности сторон.

2) качества личности:
сила – слабость;
трудолюбие – лень;
честность – обман;
храбрость – трусость и т. п.

3) познавательные действия:

ум – глупость;
знание – невежество;
истина – заблуждение,
опытность – неопытность.

4) качества событий, данные в наблюдении:
хорошее – плохое;
большое – малое;
частое – редкое;
свойственное – несвойственное и т. п.

Эта система общих мест представляет собой фольклорную, практическую,
мораль, на которую опираются для доказательства и опровержения,
оправдания или осуждения поступка и которая является основанием для
нравственного выбора. Целью практической морали является при этом
достижение материального блага для себя, своей семьи, своего рода.

Знание системы общих мест зависит от степени образованности
отдельного человека и общества в целом. Общество, не имеющее Священного
Писания, живет по законам фольклорной, практической, морали,
содержащейся в системе общих мест фольклора. Эта мораль представлена
как некоторый набор рекомендаций, она не содержит запретов, носящих
всеобщий характер. Фольклорному человеку, не знакомому с «духовной
грамотой», то есть не имеющему Священного писания, неизвестен,
например, принцип «не убий». Поэтому физическое устранение человека в
интересах собственной семьи, своего рода и племени не является для
фольклорного человека безнравственным, аморальным поступком.

С развитием письменной речи возникает новая система общих мест,
формируемых религией. Священное писание является опорным текстом,
фиксирующим аксиомы духовного характера, т. е. общие места духовной
морали. Эти общие места формулируются как запреты, поскольку религия
запрещает такие действия, как убийство, прелюбодеяние, воровство, ложь,
лжесвидетельство, клятвопреступление.

Однако развитие письменной речи и Священного Писания не отменяет
фольклорных общих мест, а дополняет их духовными общими местами. Таким
образом, практическая мораль сохраняется с развитием родов словесности,
но ограничивается запретами духовной морали. Тем самым нравственный
выбор человека определяется не только рекомендациями практической
морали, но подчиняется нормам духовной морали, то есть принципу
ненарушения запрета.

С развитием печатной словесности возникает новая система общих мест
с опорой на научные тексты и документы. Как указывает Ю.В.
Рождественский, эти общие места, опирающиеся на философские категории,
выработанные в античности, восходят в значительной части своего
содержания к фольклорной гносеологии и присутствуют как начала в
Священном писании и теологической литературе.

С появлением научной литературы «факты как действительность, данная
человеку, стали делиться на научные и ненаучные. Научным фактом стал
называться такой факт, в истинности которого может убедиться любой член
научного общества». [29]  Умножение научного знания приводит к его
дифференциации и разделению на отдельные научные дисциплины.
«Разделения наук по их исходным положениям, основаниям есть общие
места. Каждая наука имеет свои начала, т. е. свои общие места в
риторике научного текста». [30]

Иными словами, в современной науке общими местами являются отправные
положения отдельных наук с их аксиоматикой. Позитивное знание
разделено, таким образом, на серию общих мест. При этом научные общие
места объединены, с одной стороны, системными отношениями применительно
к каждой области научного знания. С другой стороны, научное знание в
целом, включая в себя все науки, имеет системный характер. Аналогично
этому, системы общих мест отдельных наук составляют вместе систему
общих мест научного знания.

Кроме этого, с развитием науки формируются научная этика и
профессиональная мораль со своей системой общих мест, которой
дополняются практическая и духовная мораль.

Таким образом, формируется система общих мест, представляющая собой
смысловую связь целого общества. «С точки зрения культуры, система
общих мест содержит три смысловые области: гносеологическую, моральную
и позитивно-познавательную». [31]  Поскольку «общие места есть, по
своему семантическому содержанию, имена», [32]  то это означает
целесообразность филологических исследований для изучения смысловой
связи общества.

Наряду с этим, нельзя забывать и об общественных задачах риторики,
требующих осознанного и ответственного употребления слова. По
определению профессора А.А. Волкова, «общественные задачи риторики
состоят:

1) в воспитании ритора – достойного гражданина, компетентного в публичной речи;

2) в создании норм публичной аргументации, обеспечивающих продуктивное обсуждение значимых для общества проблем;

3) в организации речевых отношений, которые составляют базис
общества: управление, образование, хозяйственная деятельность,
безопасность, правопорядок;

4) в определении критериев оценки публичной деятельности, на основе
которой отбираются лица, способные занимать ответственные
должности».[33]

Все эти задачи непосредственно связаны с правильным выбором слов при
построении речи. Крайне важным представляется при этом такой фактор,
как статус слова в системе языка, обусловленный, с одной стороны,
историей употребления слова, а с другой стороны, внутренней формой
слова и определяющий возможности использования слова в аргументации.
Ритору необходимо ясно понимать статус слова в языке и учитывать его в
своей речи по той причине, что «… слово несет в себе дополнительный
знак – указание на происхождение и прецеденты употребления, и эти
дополнительные знаки слов оказываются одновременно знаками того, кто
эти слова использует». [34]

Особую важность риторики в периоды изменения стилевых предпочтений
подчеркивает профессор В.И. Аннушкин: «Сейчас в России – риторический
«бум» при «очередной» смене общественно-политического стиля. Создание
новой идеологии, морали, нового стиля жизни невозможно вне
риторического творчества. Благополучие будущей жизни не может не
зависеть от языка, а практическим языком как раз и занимается риторика.
Какой будет новая риторика (а значит, и новая мораль, и новая
идеология), не в последнюю очередь зависит от конкретных усилий
сегодняшних филологов». [35]

Ю.В. Рождественский, филологические и культуроведческие исследования
которого образуют целостное единство благодаря его пониманию
универсального характера языка, определяющего его роль для жизни
культуры и жизни общества, формулирует принципы новой философии языка,
которая имеет не только чисто философское, но и научно-прикладное
значение, определяя направления филологических исследований.

Принципы новой философии языка

Профессор А.П. Лободанов пишет в очерке научной биографии Ю.В.
Рождественского: «Философия языка Ю.В. Рождественского стала
закономерным обобщением его научного творчества – содержательные части
новой философии языка были понятийно разработаны в предшествующих
трудах Ю.В. Рождественского: его семиотическом учении, учении о теории
именования, общей филологии, учении о массовой коммуникации и
информации, теории риторики, теории языкового существования
постиндустриального информационного общества, учении о законах развития
культуры […]«. [36]

Можно думать, что не будет преувеличением утверждение, что ключевую
роль в научном творчестве Ю.В. Рождественского играет его семиотическая
концепция. По крайней мере, это справедливо по отношению к его учению о
культуре и философии языка.

Вся социальная деятельность людей обеспечивается семиотическими
системами. При этом, по мысли Ю.В. Рождественского, система
знакообразования в целом складывается уже в первоначальном обществе,
имеющем только первую страту культуры, и составляет социализацию
человека. Описываемое им типологически устойчивое ядро из 16
семиотических систем представляет собой «совокупность общих
семиотических систем, без которой, то есть всей совокупности в целом,
невозможно общество. Становление этой целой совокупности семиотических
систем есть относительная дата становления общества». [37]  Это
означает, по сути, что вся история жизни человеческого общества может
пониматься или, по крайней мере, представляться как все новое
развертывание семиотических систем.

Совокупность семиотических систем является средством создания
социальной семантической информации. «Социальная семантическая
информация включает в себя сообщения, полученные, избранные, хранимые и
передаваемые людьми друг другу. Эта информация семантична, т. е.
обладает для человека смыслом – текущим или историческим –  и
направляет действия человека на развитие как отдельной личности, так и
общества в целом. Смысл в социальной информации обнаруживается в
социальной знаковой коммуникации – общении с помощью знаков и знаковых
систем…». [38]  Исторически значимая часть содержания этой информации
представляет собой культуру.

В понимании Ю.В. Рождественского, культура – это «деятельность,
служащая обеспечению устойчиво-продуктивной жизни общества за счет
отбора, систематизации, хранения, изучения и организации использования
правил и прецедентов деятельности». [39]  Правила и прецеденты
деятельности являются фактами культуры, информация о которых существует
в виде знаков, объединяемых в системы.

Особая функция естественного языка, состоящая в том, чтобы служить
средством назначения всех знаков, включая свои собственные (см. § 1), и
быть средством связи и упорядочения всех знаковых систем, ложится в
основание первого принципа новой философии языка Ю.В. Рождественского:

1. «Язык (языковая деятельность) является распорядительной частью
семиотической деятельности. […] Языковая деятельность, будучи общим
достоянием, обеспечивает назначение, истолкование и понимание всех
неязыковых знаков и знаковых систем. Такова служебная и
распорядительная роль языка в образовании общественного интеллекта».
[40]

Второй принцип философии языка вытекает из учения Ю.В.
Рождественского о фактурах речи в связи с развитием массовой
коммуникации под воздействием новых технических средств языка,
обслуживающих речевые коммуникации в современном обществе и
представляющих особую важность для фиксации культуры. Если первый
принцип философии языка – это понимание языка с точки зрения его роли в
общественном семиозисе, то второй принцип – это понимание языка с точки
зрения способа существования языковых знаков в определенном материале и
с применением определенной технологии их создания:

2. «Сам язык есть сочетание техники создания языковых знаков,
составляющих индустрию языка: техника устной речи, материалы и орудия
письма, книжная печать, все виды информационных технологий. Каждая
технология создания языковых знаков имеет свои потенции для раскрытия
смыслов, широты или узости возможностей сообщения между людьми
(потенциальный обмен речевых коммуникаций), возможности зафиксировать и
упорядочить наличную культуру личности, общества и его частей и
организаций. Особенно важна языковая технология для фиксации культуры».
[41]

Третий принцип является, по словам Ю.В. Рождественского, этическим
центром его философии языка и обосновывает понимание языка как
источника прогресса и благосостояния. Такое понимание языка связано с
тем, что взаимодействие между языком и другими семиотическими системами
осуществляется через слова, через именование. Профессор А.П. Лободанов
пишет: «Человеческий язык – это язык имен, учил Ю.В. Рождественский.
Поэтому самым удобным образом систематизировать, классифицировать и
толковать знаки и представляемую ими культуру можно исследуя имена и их
содержание. Здесь ярко обозначилась роль имен в семиотике: имена
представляют собой инвентарь семиотических произведений и их частей».
[42]  Тот факт, что язык является при этом распорядительной частью всей
семиотической деятельности общества, обусловливает огромное значение
имени, с точки зрения его правильности, для благополучной жизни
общества и сохранности культуры. Определение правильности имен Ю.В.
Рождественский выводит из теории именований, опираясь на свое
глубочайшее понимание и толкование диалога Платона «Кратил», и
формулирует третий принцип своей философии языка:

3. «Отношение между языком и другими знаковыми системами и их
частями есть отношения именования. Слово как лексис становится особенно
ответственным, так как правильное именование, лежащее в основании
лексических единиц, не только толкует назначение и применение всех
вещей, но и определяет их понимание, воспитание людей и управление
общественными процессами». [43]

Четвертый принцип философии языка тоже касается имен и логически
вытекает из сложения массовой коммуникации и массовой информации.
Принципами конструирования и функционирования текстов массовой
информации обусловлены новые этические задачи, которые связаны с
пониманием языка как средства создания массовой деятельности:

4. «Этические задачи языка «не лгать, не лжесвидетельствовать» – не
новы, но существенны. В современных условиях возникли новые этические
задачи, отвечающие информационному обществу. Это задачи об именах: не
создавай имен, в которых лишь частичная правда, не искажай имен и
мыслей другого». [44]

Пятый принцип новой философии языка имеет своим основанием новую
дисциплину «Общая филология», созданную Ю.В. Рождественским и
предназначенную для учета всех видов речи и определения критериев
правильности речи:

5. «[…]Правильность речи в общей филологии – это баланс грамматики,
риторики, поэтики и стилистики в речевой педагогике и
общественно-речевой практике. Этот баланс основан на правильных речевых
новациях, основанных на принципах культуры».[45]

Шестой принцип философии языка исходит из понимания языка как источника свидетельств о стиле жизни через риторику:
6.
«История показывает, что учение о речи – риторика –  является
показателем стиля жизни. Если риторикой пренебрегают, то общество
стагнируется. […] Современная риторика – также абстрактная наука,
оснащенная математикой и своими формализмами, выясняющая объективные
законы речи. Объективные законы речи, в свою очередь, объясняют
категории политологии, которая должна включать в себя культурную и
экономическую жизнь общества». [46]

Седьмой принцип философии языка объясняет роль языка для образования, понимаемого как передача норм культуры.

7. «Философия языка – основание педагогики. От характера философии
языка зависит структура учебного предмета общего и специального
образования, так как языковые действия определяют содержание и методику
обучения в их объеме и качестве. Тезаурус образования – самая краткая
форма тезауруса культуры»[47].

Восьмым принципом философии языка устанавливается зависимость
эмпирических научных исследований по языку «…не только от философии
языка, но и от организационной формы, когда действуют научно –
финансово–промышленные группы, ставящие и решающие конкретные задачи».
[48]

Ю.В. Рождественский завершает изложение принципов своей новой
философии языка, подчеркивая то обстоятельство, что они, в отличие от
создававшихся в прошлом систем философии языка – потебнианской,
марристской и сталинской, – не рассчитаны на «облегченное образование и
манипуляцию настроениями масс», а «противопоставлены манипуляциям
настроениями и требуют отношения к языку как к факту культуры». [49]

Глава 2. Создание нового стиля и регламентация речевых действий

Политическая корректность – это нетерпимость, ненависть к инакомыслящим, в конечном счете, террор.
К.Р. Рёль

История термина «политическая корректность»

Необходимо сразу отметить, что перевод англ. «political correctness»
в его исторически обусловленном значении на русский язык как
«политическая корректность» вводит в заблуждение. Английское выражение
подразумевает, собственно, не соблюдение корректных форм ведения
политических дискуссий, а нечто иное, и переводным эквивалентом ему в
русском языке является хорошо знакомое выражение «политическая
грамотность». Однако с начала 1991 года это название закрепилось в
Америке за иным явлением общественного развития и вошло в другие языки
уже в новом толковании, которое также не имеет в виду корректных форм
политической борьбы или политических дискуссий.

То, что сегодня называется политической корректностью, относится в
первую очередь к языку. Хотя это не только языковой феномен, под этим
понимается целый комплекс явлений политического и мировоззренческого
характера: это точка зрения, способ мышления и образ мыслей; это
позиция, определенный настрой, по сути, стиль жизни. Изменения в языке,
вызванные политической корректностью, можно объяснить, понять,
подвергнуть критике и т. п., лишь объясняя и понимая весь комплекс
мышления, на котором это все основано.

Причиной такого развития стали противоречия и конфликты, возникающие
между определенными группами людей в обществе гетерогенном –
мультикультурном, мультиэтническом, мультирасовом, мультисексуальном,
мультиязыковом, мультирелигиозном, – поиск ответа на вопрос о том, как
должны относиться друг к другу эти группы; какие у них есть возможности
для организации совместного проживания и благополучного
сосуществования; какие мнения друг о друге можно высказывать и какие
нельзя; в каких выражениях следует это делать. Это вопросы, которые
нелегко обсуждать так или иначе, поскольку для каждого отдельного
человека слишком много зависит от того, с каких позиций рассматривается
вопрос. Отсюда часто повышенные тона в спорах о политической
корректности.

В самом начале значение этого выражения в новом толковании казалось
вполне ясным и определенным. Политически корректными назвали свои
требования некоторые воинствующие меньшинства, которые стремились
положить конец своей дискриминации. Впоследствии это выражение
использовалось в многочисленных партийных и общественных дискуссиях,
заимствовалось различными социальными группами, распространяясь в
других странах, так что теперь под это понятие подводится все, что
угодно. Но основные тенденции этого развития проявились уже достаточно
отчетливо.

Последнее десятилетие ХХ века отмечено в Америке стремительным
разделением общества на отдельные группы, которые формируются по
совершенно разным признакам и как-то между собой взаимодействуют. Можно
сказать, что сегодня под политической корректностью понимается
определенное мировоззрение, формулируемое мягкой коалицией так
называемых виктимизированных групп.

Это название, производное от англ. victim – жертва, – представляет
собой почти до безграничности расширенное понимание дискриминации.
Вопрос только в том, по какому признаку представители той или иной
группы чувствуют себя дискриминированными, т. е. жертвами общества (в
такую группу могут, например, объединиться лысые и т. п.). Понятие
жертвы толкуется тоже расширительно, согласуясь с гипертрофированной
ранимостью, овладевшей значительными слоями американского, а тем
временем и не только американского, общества.

Связано это, в свою очередь, с гипертрофированным представлением о
чувстве собственной значимости, ставшем святая святых, поскольку «я»
стало священной коровой американской культуры. В 1993 году Р. Хьюз,
самый известный, а по оценкам многих, и самый лучший американский
искусствовед и культуролог, опубликовал о политической корректности
книгу с примечательным названием, которое мы перевели бы как «Культура
потерпевших». [50]  В этой книге (мы цитируем [51]  по переводу на
немецкий язык под названием «Вести из долины плача» с подзаголовком
«Как американцы запутались в политической корректности») Роберт Хьюз
пишет: «Наша вдруг обнаружившаяся ранимость предписывает, что героем
может быть лишь только жертва, так что теперь и американская мужская
половина общества в голос требует статуса жертвы». [52]  А это
прямо-таки культовый статус. «В этом царстве тот хорош, кому всегда
плохо», – замечают по этому поводу авторы книги «Политическая
корректность в Германии. – Опасность для демократии» [53] ,
опубликованной в 1995 году.

Этим объясняется и неуклонный рост популярности всякого рода
целителей и врачевателей душ в американском обществе (и не только
американском. В Германии, например, такое «оккультно-психологическое»
целительство и врачевательство тоже распространено очень широко). Эти
целители проповедуют на каждом углу, что все – жертвы своих родителей.
Неважно, глуп ли человек, лжив ли, вороват ли, продажен ли, зол ли или
жесток –  все, что угодно: сам он ни при чем, причина в
«неблагополучных семьях». По оценке же американских телепрограмм 96
процентов американских семей неблагополучны: либо детям недостает
родительской любви, либо они подвергаются наказаниям, в том числе
физическим; либо страдают от похотей отца и т. п. А если кто-то думает,
что в его детстве этого не было, то он просто забыл, вытеснил эти факты
в подсознание, и ему надо пойти к психоаналитику, который извлечет эти
воспоминания и назначит курс лечения.

Поскольку отсутствие травмы в раннем детстве означает лишь
неосознание ее и служит верным доказательством вытеснения в
подсознание, то девиз сегодняшнего американского общества: «у каждого
человека было несчастливое детство» (отчего, конечно, каждый становится
потенциальным источником заработка для психоаналитиков). Все ищут
«ребенка в себе», который подвергался насилию – это тоже культовый
образ. И хотя Р. Хьюз иронично замечает, что «число американцев,
которые подвергались в детстве насилию и с которых поэтому должна быть
снята всякая вина, что бы они ни вытворяли, будучи взрослыми, более или
менее соответствует числу тех, которые еще несколько лет назад считали,
что в своей прежней жизни они были Клеопатрами и Генрихами VIII» [54] ,
трудно все же предположить, что в Америке так много сумасшедших.

Но как бы то ни было, все они объединяются в группы по разным
соображениям, в зависимости от того,  что они «вытворяют» или в чем
чувствуют себя обделенными, обиженными, нелюбимыми и т. п.

Однако всегда есть общий признак, их объединяющий, который состоит в
том, что они считают себя, в первую очередь, жертвами, поскольку
подвергались дискриминации в том или ином виде. М. Беренс и Р. фон
Римша определяют такой способ мышления следующим образом: «Политическая
корректность – это экстраполяция накопившихся в голове подозрений.
Старинные причиненные обиды, действительные, собственные, чужие или
мнимые, переносятся в масштаб критики культуры. Политическая
корректность исходит из того, что компенсация может быть и должна быть
и что всем хотелось бы быть жертвами». [55]  Имеется в виду не только
моральная компенсация, но и вполне материальная: в Америке обсуждается,
например, идея компенсации в виде репараций за рабство потомкам рабов.

А если есть жертва, то должен быть и преступник. И он, разумеется,
есть. Этот преступник имеет количественную и качественную
характеристику. Во-первых, это – все остальные, т. е. большинство,
представленное одной большой группой. Во-вторых, это – «мертвый белый
европеоидный гетеросексуальный мужчина», являющийся олицетворением всей
европейской культурной традиции.

Ядром такого способа мышления, его главным проявлением становится
язык, так что политическая корректность находит свое выражение
преимущественно в регламентации речи, более жесткой в Америке, менее
жесткой, но очевидной, в других странах. Распространяется такая
регламентация не только на средства массовой информации, но и на
художественную литературу, науку и педагогику в ее дидактической части
и касается, прежде всего, именования предметов и явлений окружающего
мира.

Это мировоззрение сформировалось, однако, не с появлением нового
имени, и ревизия языка началась тоже много раньше. Еще задолго до
появления понятия политическая корректность в современном толковании в
Америке явно ощущался напор радикального политического движения, образ
мыслей приверженцев которого и получил впоследствии это название.

Само название не было вновь созданным именем. Новое общественное
движение позаимствовало выражение американских левых «politically
correct», обозначавшее партийных деятелей, требовавших неукоснительного
соблюдения линии партии. В Германии этому соответствовало выражение
«linientreu», а в СССР эквивалентом было политически грамотный. В 60-е
годы американская левая молодежь стала употреблять это выражение также
и в ироничном значении. Здесь имеются в виду так называемые новые
левые, которые сформировались из разочаровавшихся в марксизме и взявших
на вооружение идеи Франкфуртской школы. До 90-х годов выражение
«политически грамотный» с ироничным оттенком оставалось преимущественно
во внутреннем обороте в этих левых кругах.

Ситуация изменилась, можно думать, радикально в январе 1991году в
результате почти одновременной публикации двух статей: в «Newsweek»
статьи под названием «Полиция мыслей» [56]  и в «New York Magazine»
статьи Джона Тэйлора «А вы политически корректны?» [57] , положивших
начало дискуссиям о политической корректности, вести которые в деловом
и трезвом русле не удается до сих пор. Статья Д.Тэйлора изменила
толкование выражения «политическая корректность» и закрепила его за
новым общественным движением.

Политическая корректность как выразитель культуры поколения

Говоря о радикальном изменении ситуации, следует уточнить, что
изменилась не ситуация, а отношение к ней в обществе. В 80-е годы в
среде активистов меньшинств, а также в интеллектуальных и академических
кругах общим местом стало явно, демонстративно обижаться. Повсеместно
возникали обиды и обиженные. Многие стали требовать публичных
извинений, когда чувствовали себя обиженными.

В результате за последние 20–25 лет в американских университетах, а
затем и в средствах массовой информации сложилась постепенно такая
атмосфера, в которой стало небезопасно высказывать определенные идеи и
произносить вслух определенные слова. Это идеи и слова, которые
задевают (или могут задеть) чувства кого-либо из меньшинств, считающих
себя жертвами дискриминации. Зачастую мишенью нападок становились шутки.

Организованные группы, например, активисты геев, образовывали своего
рода караульные службы и патрулировали публикации в прессе и
электронных средствах массовой информации с целью обнаружения обидных
суждений с последующим немедленным требованием извинений. Если
находился повод для подачи жалобы или иска, то затевались тяжбы. Газета
«Вашингтон Пост» сообщала: «В конце 1991 года Голливуд оказался
осажденным группами, представляющими различные интересы, от геев,
американских индейцев и выходцев из Азии до защитников окружающей
среды». [58]  В надежде избежать неприятностей продюсеры Голливуда
стали отдавать на проверку активистам этих групп сценарии до начала
съемок, чтобы иметь уверенность в том, что фильм «не содержит ничего,
что они сочли бы обидным». [59]

Издатели прекратили прием к публикации рукописей, если в них можно
было усмотреть хотя бы самый слабый намек на то, что автор имеет
возражения против гомосексуальности. По этим же соображениям отменялись
публичные выступления, лекции, исследования, и статьи на эту тему
отвергались научными журналами.

С появлением понятия политическая корректность в новом толковании
эта атмосфера как бы легализовалась. Стало утверждаться представление,
что это хороший тон, что это демократично, правильно и справедливо,
результатом чего стали многочисленные притеснения сначала в
американских университетах, а затем и в других сферах общественной
жизни не только Америки, но и других стран мира. В атмосфере
доносительства и травли профессора стали записывать свои занятия на
пленку, на случай, если их обвинят в том, что они сказали что-либо
обидное. Чем больше людей понимало, что они могут получить возмещение
морального ущерба либо одержать моральную победу, тем многочисленнее
становились ряды активистов.

Для поддержки «виктимизированных» организовывались отряды и в лагере
«преступника». Потомки бывших рабовладельцев, например, объединялись в
группы для борьбы за права чернокожих. Женщины формировали группы под
названием: «Женщины с привилегией белого цвета кожи борются против
расизма». В Германии, например, на дверях кафе, баров, булочных можно
увидеть отпечатанные черным по желтому таблички с надписью: «Мы
обеспечиваем защиту от расистских нападок» (надо сказать,
преимущественно в тех кварталах, где их меньше всего можно ожидать).

По мере укрепления и расширения политической корректности множатся
ряды «жертв». Уже существуют «жертвы жертв», например, палестинцы.
Логично предположить, что имеются и жертвы жертв жертв, пострадавшие в
результате террористических актов палестинцев. Жертвами жертв называют
также этнических немцев – фольксдойче, – бежавших от Красной Армии из
Польши на Запад в 1945 году, поскольку их «евреи из чувства мести
посадили в Польше в концлагеря и обращались с ними так же, как нацисты
с евреями».

Пользуясь политически корректной риторикой, можно добиться чего
угодно, нужно только подвести свои требования под общий знаменатель,
которым является «жертва». При этом можно объявить себя жертвой также
чего угодно – права жертвы универсальны.

М. Беренс и Р. фон Римша приводят примеры жертв школьников, жертв синдрома хронического опаздывания, жертв мужчин-бухгалтеров:

– берлинский школьный учитель добился досрочного назначения пенсии
по причине профессиональной непригодности на основании медицинской
справки, свидетельствующей, что у него «аллергия на школьников»;

– американский служащий, уволенный с работы, обжаловал решение
администрации в суде и выиграл процесс на том основании, что он
страдает «синдромом хронического опаздывания» и не может вовремя
приходить на работу;

– в 1995 году в Берлине проходила конференция, цель которой
формулировалась как «обеспечение большей женственности учета затрат по
местам их возникновения в государственном управлении» (Verweiblichung
der Kostenstellenrechnung in der öffentlichen Verwaltung) и состояла в
стремлении добиться того, чтобы в службе бухгалтерского учета в
государственном управлении, занимающейся учетом определенного вида
затрат, работало больше женщин.

Уже это краткое описание политической корректности позволяет с
уверенностью заключить, что, если исходить из классификации культурных
классов общества по Ю.В. Рождественскому, то политическая корректность
является выразителем культуры поколения. «Характеристика культуры
поколения состоит в том, что роль ее как бы двойная. С одной стороны,
культура поколения характеризуется тем, что новое поколение
заинтересовано в том, чтобы овладеть духовной и благодаря этому
материальной культурой. С другой стороны, новое поколение критикует
стилистику и образ жизни поколений, живших до него. На почве этой
критики появляются экстремистские и маргиналистские суждения и
отвечающие им формы поведения. В этом противоборстве образуется стиль».
[50]  Ключевой момент динамики социальной стилистики состоит в том,
«как новому поколению видятся основные пути развития общества по
направлению к благоденствию». [51]

Анализируя динамику стиля ХХ века, Ю.В Рождественский приходит к
выводу, что «новый стиль направляется в сторону морали и моральных
ценностей» [52]  как противопоставление стилю эстетизаторства первой
трети и материалистического монетаризма второй половины ХХ века. Этот
вывод полностью подтверждается стилевыми устремлениями политической
корректности: хотя она и не принимает существующей морали и моральных
ценностей, но стремится создать новые отношения в обществе именно на
основе критериев морали и моральных ценностей. Более подробно это будет
рассматриваться в дальнейшем, здесь же укажем коротко на основную черту
нового стиля.

Если девизом модернизма первой трети ХХ века был, как отмечает Ю.В.
Рождественский, тезис «прекрасное спасет мир», а критерием ценности
личности в условиях монетаристской идеологии – «человек таков, сколько
он стоит», то стилевым признаком поколения политической корректности в
конце ХХ века стал культовый статус жертвы, убеждение в том, что слабые
интереснее и привлекательнее (слово «ранимый» стало комплиментом), а
новый стиль можно определить, пользуясь выражением Р. Хьюза, как
«культуру потерпевших» или  как «культ виктимизации», используя
определение М. Беренса и Р. фон Римши.

Эти же авторы дают следующее определение политической корректности:
«Это первая крупная контрреволюция, направленная против культуры
модернизма… Политическая корректность – это прикладной постмодернизм:
знак важнее смысла, смысл исчезает, деградирует до знака статуса
жертвы». [53]

 

Внеправовые методы утверждения нового стиля речи

Новый стиль жизни находит свое главное проявление в новом стиле
речи, развивающемся в направлении табуизации определенных слов и
выражений и создания новых имен. Для тех, кто высказывает табуированные
мысли и слова, последствия могут быть тяжелыми – публичные извинения,
публичный отказ от своих слов, дисциплинарные меры в отношении
профессоров и т. п. Активисты различных меньшинств составляют и
распространяют списки «обидных» выражений. Примером может служить
своего рода словарь нежелательных слов и выражений («Dictionary of
Cautionary Words and Phrases»), составленный на факультете журналистики
университета Миссури, который содержит, например, такие статьи: «Burly
(русск. «дородный, плотный». – Л.Л.): это прилагательное слишком часто
ассоциируется с высоким чернокожим мужчиной, подразумевая невежество, и
рассматривается как обидное в этом смысле… Buxom (русск. «полногрудая».
– Л.Л.): обидное упоминание о женской груди. Не употреблять… Codger
(русск. «чудной старик, старый скряга». – Л.Л.): обидный намек на
старших». [54]

При этом, как пишут М. Беренс и Р. фон Римша, в Америке политическая
корректность принимает «… самые вульгарные формы, сопровождаемые
ожесточенными схватками и принимающие часто угрожающие размеры.
Профессора, подозреваемые в сексизме, подвергаются нападкам и опасаются
потерять кафедру. Белые, занимающие руководящие должности, отрезают
себе все пути продвижения по служебной лестнице, если они берут на
работу и повышают в должностях недостаточное число чернокожих. Так, и в
святая святых политической корректности, университетах, характерной
особенностью новой жизни являются не столько возвышенные идеалы,
сколько мелкие, грязные приемы в повседневной жизни». [65]

Политические наследники движения за свободу слова настаивают теперь
на ограничении этой свободы. В конце 80-х годов молодой чернокожий
спикер студенческого парламента в Стэнфорде сетовал на то, что в
Америке устанавливается для свободы слова не так много ограничений, как
следовало бы. Точно такая же точка зрения и в то же примерно время
прозвучала в палате представителей американского Конгресса из уст
депутата от республиканцев, который не только целиком и полностью и с
радостью поддержал дополнение к конституции, внесенное Дж.
Бушем-старшим и касавшееся защиты американского флага, но и
прокомментировал его в расширительном толковании: «Бывают времена,
когда свобода слова не служит больше самым благим целям нашей страны, и
к этой точке мы уже подошли». [66]

Основной аргумент политической корректности состоит в том, что
каждая из «виктимизированных» групп имеет право не чувствовать себя
обиженной. Причем именно так. Не то, чтобы имеет право не быть
обижаемой, а не чувствовать себя обиженной. Поскольку объективного
критерия оценки чувств не существует, а доказательств невиновности
чувства тоже не предполагают и не допускают; оказывалось достаточным,
если парочка активистов утверждала, что группе то или иное слово может
показаться обидным.

У всех этих активистов все было в порядке с их законными правами, но
не было никакой законной возможности урезонить их. Более того,
оказывалось, что не находилось и никаких моральных оснований для
стремления остановить их. Казалось, они и в самом деле заняли все
важные позиции на высотах морали. Они вроде бы действовали, исходя из
бесспорных, с моральной точки зрения, мотивов: защитить слабых, уберечь
ранимых и искоренить всякие идеи, содержащие ненависть, злобу и
наносящие моральный ущерб – расистские, сексистские, гомофобные или
непатриотические идеи. В гражданском обществе, настаивали они, не
должно быть места людям, употребляющим оскорбительные и обидные слова,
неуважительно относящимся к своей стране и к своим согражданам и
унижающим их. Все те, кто стремится к справедливому обществу, должны
согласиться с приоритетом гуманитарных ценностей.

Добиться победы в этой борьбе на правовом поле оказалось, однако,
невозможно. Дело в том, что конституция США затрудняет принятие
правительственных мер против оскорбительных высказываний. Правительство
не много может сделать, чтобы заставить умолкнуть неприятную критику
или призвать к правовой ответственности тех, кто позволяет себе
агрессивные, оскорбительные или обидные высказывания. В силу этого,
движение против оскорбительных высказываний развивалось первоначально
больше в моральной плоскости, чем в правовой. При этом во главе его
встали неправительственные учреждения, особенно колледжи и университеты.

В 1990 году был утвержден документ, определяющий политику
Стэнфордского университета, в котором впервые было сформулировано, что
запрещаются обидные высказывания и действия и что они подлежат
наказанию. Само собой разумеется, что оскорбительные речи, а также
действия, подлежащие наказанию, пришлось дефинировать. Сюда были
отнесены «высказывания или иные выразительные средства», которые имеют
своей целью оскорбление, поношение, нанесение обиды индивидууму либо
небольшому числу индивидуумов по признаку их пола, расовой
принадлежности, цвета кожи, нетрудоспособности по старости или
инвалидности, религиозных убеждений, сексуальной ориентации,
происхождения по гражданству или этнического происхождения. [57]

Эта своеобразная доктрина была опубликована с подтверждением отдела
по связям с общественностью Стэнфордского университета и стала более
или менее представительной, поскольку распространилась довольно широко.
По всей стране университеты принимали аналогичные постановления,
запрещающие высказывания и действия, задевающие, вызывающие раздражение
или воспринимаемые как сексуальные посягательства (harassment), и
устанавливающие наказания за них.
Многие критики политической
корректности отмечают, что любой из этих «языковых кодексов» столь
неконкретен и трудно постижим, что студенты могут нарушить его, даже не
отдавая себе в этом отчета. В большинстве колледжей и университетов эти
кодексы разрабатываются руководством, чтобы не допустить расистских,
сексистских и гомофобных высказываний. Студенты, в соответствии с этими
кодексами, подвергаются наказаниям за то, что вне университетов не
подлежит наказанию в рамках закона. Наказания носят поэтому не
правовой, а дисциплинарный характер: публичное осуждение, принуждение к
публичным извинениям, выполнение назначаемых работ в сфере обслуживания
тех землячеств или иных объединений меньшинств, которым была нанесена
обида.

Чтобы не обижать, надо уметь понимать чувства. В Америке есть и
средство для понимания чувств. Оно называется сенсибилизация –
расистская, этническая, сексуальная, – то есть  воспитание
деликатности. Для неделикатных и бесчувственных существуют курсы по
перевоспитанию, своего рода принудительные дополнительные занятия для
отстающих. Они называются курсами по сенсибилизации. На эти курсы
направляются, в частности, профессора, позволившие себе в своих книгах
или в лекциях политически не корректные выражения.

Д. Циммер [68] , например, упоминает случай с профессором-этнографом
Гарвардского университета, заслуженным ветераном антирасизма, против
которого была организована настоящая травля в связи с тем, что
«виктимизированные» меньшинства обнаружили слова «orientals» (выходцы с
Востока) и «indians» (индейцы) в его учебнике, изданном ранее, когда в
этих словах еще не находили неправильности, некорректности. Эта травля
с обвинениями в расизме закончилась тем, что профессору пришлось
отказаться от курса лекций, который он читал в университете.

Другой пример из Пенсильвании: доцент-юрист был лишен права
преподавания на год, вынужден был принести публичные извинения и пройти
курс сенсибилизации. Основанием для принятия столь жестких мер послужил
тот факт, что он употребил выражение «бывшие рабы», говоря о
чернокожих, причем в подчеркнуто антирасистском контексте. И это не
единичные случаи, таких примеров много.

Чернокожий преподаватель Джон Уоллес приобрел широкую известность
своей борьбой против романа Марка Твена «Приключения Гекльберри Финна».
Э. Хемингуэй и Т.С. Элиот считали этот роман американской классикой. В
мировой литературоведческой науке творчество Марка Твена признается
вершиной американского реализма XIX века, и не повергается сомнению тот
факт, что «Приключениями Гекльберри Финна» была заложена одна из
основных традиций американской прозы ХХ века. Однако политическая
корректность на стороне Джона Уоллеса, который считает, что «всякого
учителя, застигнутого при попытке донести этот текст до детей, следует
немедленно увольнять, поскольку этот учитель, несомненно, расист, либо
наивен до глупости, либо некомпетентен, либо все перечисленное разом».
[69]

Американская «полиция мыслей» взяла на заметку в качестве
подозрительного гражданина верховного судью Уильяма Г. Ренквиста из-за
того, что он отказался переименовать рождественскую вечеринку, которая
устраивалась в Верховном суде, в «праздничную вечеринку», а позже он
получил строгое предупреждение за исполнение песенки «Дикси», которая
раньше никого не смущала, а теперь считается расистской. [70]

Достаточно также примеров иного рода, из которых мы приводим здесь лишь немногие:

– в 2001 году в штате Нью-Джерси объявлен персоной нон грата Томас
Джефферсон как автор Декларации о независимости, которая, с точки
зрения политкорректности, направлена против женщин и чернокожих, а
также чрезмерно восхваляет Бога;

– День рождения Вашингтона, отмечавшийся раньше как национальный праздник, заменен Днем президента;

– школьный совет Нового Орлеана постановил лишить одну из школ имени Вашингтона – «бывшего рабовладельца»;

– университет Беркли, штат Калифорния, переименовал День Колумба в День аборигенов;

– ни один режиссер не посмеет сегодня изобразить индейца жестоким, смешным или просто отсталым;

– политически корректные требуют отменить показ опер, в которых есть
сцены дурного обращения с чернокожими, на том основании, что они
расистские;

– книги для детей обвиняются в культурном империализме, если на иллюстрациях можно увидеть негритят в соломенных юбочках;

– «расистские» книги сказок изымаются из публичных библиотек; роман
М. Твена «Приключения Геккльбери Финна» был исключен из списка
обязательной литературы в школьных программах, так как в нем
встречается слово «nigger»;

– песня «Отвези меня в старую Виргинию», написанная в 1875 году
чернокожим композитором Джеймсом Блэндом, уже больше не является
официальной песней штата Виргиния, так как в ней есть слова «черное
сердце» и «старый хозяин»;

– из здания университета штата Пенсильвания пришлось удалить
«Обнаженную маху» Гойи по требованию оскорбленных феминисток, потому
что маха обнажена, потому что она женщина и потому что художник –
мужчина;

– в другом университете преподавательница потребовала от своего
коллеги, чтобы он снял со стены «Олимпию» Мане, так как картина
представляет «женщину как объект» (это излюбленная формулировка
феминисток);

– портретные галереи «родоначальников» в университетах считаются сексистскими, если они представлены только мужскими портретами.

Правда, нужно сказать, что противники политической корректности в
Америке используют порою вполне остроумно и ее собственные методы. Если
еще в 1990 году упрек в политической некорректности был универсальным
оружием борьбы в академической среде, то позже некоторые сообразили,
что очень удобно объявить себя жертвами культа политкорректности, и
стали использовать встречный упрек, состоящий в том, что сторонники
политической корректности прикрывают отсутствие знаний и опыта
заученными политкорректными штампами.

Критики политической корректности называют ее «полицией мыслей»,
«запретом на мышление», «диктатурой благонравия» и т. п. В своей книге
«Благонамеренные инквизиторы: новые атаки на свободу мысли» [71] 
Джонатан Роч пишет о том, что спустя три с половиной столетия после
Галилея идет в атаку новая идеология антикритики. В Америке и в иных
странах возрождается старый принцип инквизиции: людей, имеющих неверные
и вредные взгляды, находящие свое выражение в языке, следует в
интересах общества и для его блага подвергать наказанию. Представители
политической корректности считают, что если закон не позволяет посадить
таких инакомыслящих в тюрьму, то надо сделать так, чтобы они хотя бы
потеряли работу, их надо публично клеймить, надо организовывать
кампании по их дискредитации, их следует принуждать к извинениям и
публичному отказу от своих мнений. А в силу того, что государство не
может взять на себя их наказание, это должны делать частные организации
и представители интересов различных групп, которые Д. Роч называет
своего рода «гражданской гвардией, устраивающей охоту на мысли» подобно
тому, как во времена инквизиции устраивалась «охота на ведьм».

Наряду с «языковыми кодексами», действующими в академической среде,
и квазистихийно реагирующей «гражданской гвардией», существуют также
общественные организации или движения, отстаивающие интересы различных
групп.

Прежде чем переходить к описанию деятельности этих организаций,
представляется уместным и необходимым коротко пояснить то
обстоятельство, что изучение фактов истории и их оценка не входят в
цели нашего рассмотрения. Одновременно подчеркнем, что при всем
сочувствии ко всем народам мира, жестоко пострадавшим в ходе мировой
истории, при изучении или освещении конфликтов культурного характера
необходимо все же отделять борьбу за равноправие и справедливость от
культурного вандализма и объективно оценивать действия с точки зрения
сохранности культуры.

Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения
(NAACP), например, выступает за пересмотр истории Соединенных Штатов
Америки под углом зрения жертв и преступников, имея в виду все, что
связано с Югом, Гражданской войной и поражением Юга в этой войне. В
связи с этим NAACP требует, в частности,

– снять флаг Конфедерации на всех улицах и площадях американских городов, считая его подобным нацистской свастике;

– запретить упоминание в учебниках истории имен героев Гражданской войны;

– запретить «прославление бывших рабовладельцев» (а таковыми были
очень многие известные деятели, вошедшие в историю Америки) и объявить
их персонами нон грата;

– запретить зачитывание в школах цитат из Декларации о
независимости, утверждая, что она является оскорблением всего
чернокожего населения Америки;

– отмены чествования на ежегодном весеннем параде в Таллахасси
седьмого президента Америки Эндрю Джексона как национального героя,
поскольку считает его убийцей и маньяком, прототипом Гитлера.

Надо сказать, что NAACP добивается значительных успехов. К новой
школьной политике, которая формировалась под большим давлением со
стороны NAACP, в особенности применительно к истории как учебному
предмету, мы обратимся в седьмой главе. Здесь же приведем несколько
примеров успешных результатов действий этой ассоциации, выразившихся в
политкорректных решениях властей:

– после организованного NAACP десятилетнего бойкота законодательное
собрание Южной Каролины капитулировало, и боевой флаг Конфедерации был
спущен с флагштока на здании Капитолия и помещен в музей Гражданской
войны на первом этаже, однако NAACP продолжала бойкот, так что флаг
пришлось убрать вообще из Капитолия;

–  боевое знамя Конфедерации попало под запрет и во многих других штатах;

– портрет героя Гражданской войны генерала Роберта Э. Ли было
приказано убрать из галереи знаменитых виргинцев в Ричмонде (Виргиния),
а затем картина была осквернена вандалами;

– городской совет Мемфиса рассматривает предложение о превращении Мемориального парка Конфедерации в парк жертв рака;

– в Техасе губернатор Джордж У. Буш распорядился снять со здания
Верховного суда штата две мемориальные таблички, посвященные памяти
солдат Конфедерации, погибших в боях с южанами, которые были
установлены на средства Фонда вдов конфедератов.

Параллельно в Америке существует Движение американских индейцев,
которое имеет аналогичные цели и интересы и выступает в их защиту, по
большей части, совместно с NAACP. Вместе с тем, у индейцев есть и своя
особая тема геноцида. Этим объясняется и особая мотивация борьбы со
всем, что связано с именем Колумба.

Что же касается средств борьбы, то и здесь есть в арсенале все – от
давления до осквернения памятников и угроз физической расправы. Что же
касается политически корректной ревизии языка, то активисты
воинствующих индейцев потребовали, например, убрать упоминания об
индейцах, индейские слова и топонимы из названий спортивных команд.
Комиссия по гражданским правам в 2001 году согласилась с этим
требованием, поскольку сочла широкое использование индейских имен и
топонимов проявлением неуважения по отношению к индейцам и
оскорбительным для них. Многие спортивные команды уже изменили свои
названия:

Dartmouth Indians превратились в Big Green;

Stanford Indians стали именоваться Cardinals;

Redmen из университета Сент Джон взяли новое название Red Storm.

А вот Северной Дакоте из финансовых соображений пришлось сохранить
название Fighting Sioux, так как один из бывших выпускников заявил, что
в случае переименования заберет свой взнос в 100 миллионов долларов, на
который существует команда.

Наряду с этим политически корректной регламентацией занимаются и другие общественные организации, например:

– в Саутгемптоне (Лонг-Айленд) местная Лига равноправия потребовала
изменения городской печати, с изображением белого человека в одежде
паломника и индейца в набедренной повязке и надписью «Первое английское
поселение в штате Нью-Йорк»;

– Североамериканская лига мужской любви, права которой сегодня
отстаивает Калифорнийский университет, намерена публиковать пособия,
инструктирующие по вопросу о том, как «подбирать» партнеров, не
привлекая внимания полиции, иными словами, инструкции для педофилов по
совращению невинных мальчиков.

Подобные действия совершаются в рамках так называемой позитивной
политики, под которой в Америке понимаются разного рода меры,
направленные на устранение последствий расовой дискриминации или
дискриминации по половому признаку при приеме на работу или на учебу,
при распределении должностей, определении квот и т. п., а также
предотвращение случаев такой дискриминации. При этом создается
впечатление, что для воинствующей политической корректности остается не
замеченной возникающая в результате ее идеологии дискриминация западной
культуры, если пользоваться глоссарием самой политкорректности. Не
говоря уже об угрозе разрушения культуры, что будет рассматриваться в
дальнейшем.

Апологеты политической корректности, решительно осуждающие
нетерпимость, часто оказываются в этой своей решимости радикалами,
экстремистами, фанатиками и вандалами. Самые рьяные защитники
мультикультурности и прав «своей» культуры в мультикультурном мире не
только не оставляют западной культуре прав на существование, но и
открыто декларируют, что они стремятся к ее разрушению. Такую цель
может ставить перед собой только антикультура.

На таком фоне весьма примечательным представляется тот факт, что
вместо защиты интересов культуры не только политическая, но также и
культурная элита озабочена, как кажется, исключительно тем, чтобы
убедить общественное мнение в своей политической корректности,
благонамеренности и благонадежности. Сопротивление антикультуре
оказывают лишь традиционалисты, т. е. «консервативно мыслящие», или,
как их насмешливо называют в Германии, «вечно вчерашние».

В целях подавления сопротивления своим действиям политическая
корректность взяла на вооружение тактику «индивидуального уничтожения»
и овладела ею в совершенстве. Эта тактика, которая является на
сегодняшний день стандартом американской политики, родилась из успеха
противников президента Никсона, добившихся его отставки в связи с
Уотергейтом, и состоит в устранении с политической арены того или иного
политического движения путем компрометации его лидеров. Расправы с
теми, кто сопротивляется требованиям политкорректности, осуществляются
в виде безапелляционных приговоров с помощью таких ярлыков, как
«экстремист», «расист», «шовинист», «националист», «фашист», «нацист»,
«антисемит», «ксенофоб», «гомофоб».

Чистка языка с позиций политической корректности проводится в
Японии. Телекомпаниям и агентствам новостей рассылаются списки слов,
которые подлежат изъятию. Слова со значениями «слепой», «глухой»,
«немой», «глупый», «сумасшедший» и другие подобные им больше нельзя
употреблять публично, даже в составе устойчивых фразеологизмов. Уве
Шмитт [72]  упоминает о японском писателе, авторе научно-фантастических
романов, по сюжету одной из книг которого эпилептикам отказывали в
выдаче водительских прав. Этим он навлек на себя такой гнев японского
«Общества эпилептиков», развернувшего против него целую кампанию, что в
результате этой травли он вообще прекратил писать, сделал «данпицу» –
своего рода писательское харакири.

О политической корректности в Германии пишет в своей статье «’Запрет
на мысли’ как аръегард прогресса? О терроре доброхотов и новых
неудобствах в мышлении будущего» немецкий историк Кристиан Майер:
«Возникает примечательный нажим на убеждения. Кто видит проблемы в ином
свете, кто считает, что они намного больше и сложнее, кто опасается,
что массированная доброхотность истощается перед лицом реальности, все
меньше и меньше ей соответствующей, тот сталкивается не то чтобы с
прямым запретом на свободу мысли, но, тем не менее, со всеми возможными
угрозами, а то и с очернением, как это пришлось испытать в изобилии,
скажем, Бото Штраусу, а еще раньше Мартину Вальзеру; по самой меньшей
мере, он обречен на непонимание. Его считают пессимистом, брюзгой, а то
и националистом, если не фашистом…». [73]

Книга М. Беренса и Р. фон Римши «Политическая корректность в
Германии» не просто привлекла к себе внимание (причем не только в среде
специалистов), но и стала, по некоторым оценкам, бестселлером. В этой
книге рассматривается политическая корректность в Германии, скрывающая
в себе, как полагают авторы, угрозу демократии. Они описывают историю
усвоения и распространения политической корректности в Германии,
преимущественно ее качественное перерождение из семантической стратегии
запретов и заповедей в стратегию табуизации, которая располагает
списком политически корректных аргументов. На многих примерах они
показывают, что политическая корректность в Германии превращается в
историческую корректность. Эта историческая корректность предписывает,
какие исторические аллюзии запрещены, а какие разрешены.

Такой характер развития политической корректности в Германии
обозначился с самого начала ее появления, уже на первом этапе. В конце
1993 года в газете «Ди Цайт» сигнал тревоги прозвучал в статье ее
главного редактора, германиста Дитера Циммера, который назвал
политическую корректность «добродетельным террором правильного, левого
образа мыслей». Он пишет о том, что в Германии, как и в США, имеется
гайка, которую можно завинчивать всегда в тех случаях, когда противник
не совсем в ладах с «женским кафе» (студенческие объединения
феминисток. – Л.Л.), с социалистическим союзом вузов, с «рефератом
геев» или с «кружком для нигерийских сокурсниц».

Циммер отмечает при этом: «Политическая корректность питается в
Германии, конечно, не эмансипационными битвами этнических групп
населения, а принимает диффузное наследство давно владеющих умами левых
с их разбитыми надеждами, от которых сегодня остались лишь
воспоминания…, сдобренные элементами всего, что впитало в себя с тех
пор критическое движение 60-х годов, от экологии до эзотерических
учений. Кто сомневается, что такая смесь существует как определяющий
элемент общественного мнения, тот пусть только представит себе, как
сегодня протекает организованная дискуссия по одному из «деликатных»
вопросов в любой крупной аудитории или на соборах евангелической
церкви, позволяет ли публика на самом деле каждому говорить «всё», на
самом ли деле только нацистские лозунги являются табу». [74]

Д. Циммер составил перечень политических табу, с помощью которых так
называемые вожди общественного мнения намерены определять общественный
климат в Германии. Не претендуя на полноту (мы также приводим лишь
некоторые из них), он перечисляет шаблоны мышления политической
корректности, которые накладываются сегодня на все и вся в соответствии
с убежденностью в том, что, например:

 

– перепись населения – от дьявола;

– во всех несчастьях стран третьего мира с цветным населением виноват белый Север;

– объединение Германии явилось большим потрясением, однако, не
только суждения о том, в чем это потрясение состояло, нельзя
произносить вслух, но и сам факт этого не подлежит упоминанию;

– слова «национальный» и «националистический» суть синонимы;

– «обиженные» изначально и раз и навсегда правы более, чем «какие-то эксперты»;

– об эвтаназии не может идти речи, а аборты должны быть разрешены;

– мужественность и женственность не от природы, а от культуры;

– единственным виновником преступности, наркомании и других социальных бед является общество, т. е. анонимные другие;

– в физике мало женщин, так как их не допускают туда мужчины;

– слово «виктимизация» никогда (!) нельзя брать в кавычки;

– недопустимо выражение «мультикультурное общество» сокращать в «мультикультуру».

Политолог Свен Папке расширил этот список:

– необходимо табуизировать существующее сегодня и вообще всякое
понятие о личностном типе преступника, а также указание на иностранное
происхождение преступника;

– требование сосуществования полов имеет антифеминистский характер, по крайней мере латентно;

– формулирование внешнеполитических интересов и требований
безопасности какой-либо страны следует осуждать как националистическое.
[75]

М. Беренс и Р. фон Римша дополнили список, включив в него следующие табу:
– вопросы демографической политики;

– эмиграция из стран третьего мира;

– экономическая эмиграция;

– уровень рождаемости.

Тем временем в Германии есть уже три публикации, своего рода
словари, в которых их авторы размышляют о правилах словоупотребления
политической корректности.

Сатирик Экхард Хеншайд представил в своем словаре перечень слов, которым он дал меткое название «глупо-немецкий язык». [76]

Эссеисты Клаус Биттерманн и Герхард Хеншель составили «Словарь доброчеловека». [77]

Клаус Райнер Рёль издал «Немецкий фразовый лексикон, политически корректный от А до Я». [78]

В этих словарях предпринимается попытка в более или менее
сатирической форме представить словоупотребление политической
корректности. Цель их, как это формулируют, например, Биттерманн и
Хеншель, состоит в предотвращении того, чтобы лучшие демократические
традиции были легкомысленно проиграны в среде поборников политической
корректности.

Если же оставить в стороне сатиру и полемическую иронию, то
политическую корректность в Германии можно дефинировать как модус
языка, который, в отличие от США, не имеет, в первую очередь, своей
целью возвысить культурные, этнические и сексуальные меньшинства, по
крайней мере семантически. В Германии для поборников политической
корректности главное – создать видимость политического консенсуса о
недопустимости использования определенных способов аргументации в
политической и исторической риторике. Поэтому политическую корректность
в Германии тоже нельзя просто отбросить как некоторую речевую
условность. Она обладает определенной властью и силой, что показывают
многие примеры, некоторые из которых мы приведем.

Первой жертвой политической корректности стал писатель Мартин
Вальзер, который еще до поворотного 1989 года позволил себе
безрассудную политическую смелость: публично заявил, что ему внутренне
трудно смириться с разделением Германии. За это Вальзер был отвергнут
обществом добропорядочных людей, ему был приклеен дискриминирующий его
ярлык «национал» или даже «националист».

Затем наступила очередь Бото Штрауса. В своем эссе «Крепчающая
козлиная песнь» («Anschwellender Bockgesang»), опубликованном в журнале
«Шпигель», Бото Штраус игнорировал предписания политической
корректности по той причине, что она не в состоянии понять этнические и
религиозные потребности других народов. Его заклеймили тоже на том
основании, что его легкомысленная терпимость по отношению к
национализму может привести к тому, что правые в Германии будут
допущены в приличное общество, по крайней мере в умах.

Ханс Магнус Энценсбергер стал следующей жертвой политической
корректности среди известных писателей. Случилось это из-за его
высказывания относительно того, что освободительные движения все больше
и больше перерождаются в преступные синдикаты. Тем самым он повредил
«героический ореол гериллос». Отягчающим обстоятельством стали его
взгляды на права человека, обеспечить которые, с его точки зрения,
сейчас в некоторых странах невозможно, так что Америка и Европа не
могут добиться этого во всем мире. Это высказывание было перевернуто и
представлено как выступление против универсальности прав человека, и
тем самым Энценсбергер пополнил ряды исключенных из порядочного
общества нравственных отщепенцев, с которыми лучше не иметь ничего
общего, чтобы не попасть под подозрение в сообщничестве.

Профессор Шарлотта Хён, директор Федерального института
демографических исследований, была публично квалифицирована депутатом
бундестага как «наследница Гитлера», отстранена от должности, а ее
институт, бывший прежде самостоятельной структурой, был подчинен
Федеральному ведомству статистики. Причиной этого стал тот факт, что
Шарлотта Хён сказала в своем неавторизованном интервью газете «Taz» от
23.09.1994, приводя не свое мнение, а лишь пример высказывания, которое
сегодня считается политически не корректным: «Например, когда говорят,
что в среднем умственные способности африканцев ниже, чем у других.
Даже само слово «раса» теперь уже нельзя произносить».

При отсутствии рас понятие расизма, однако, сохранилось. Только
слово изменило свое значение. Под расизмом понимается теперь
констатация любых отличительных признаков или различий между людьми в
общем виде, без всякой оценки. А уж если кто по неосторожности скажет
об ином менталитете иностранцев (!), то это уже предмет преследования в
судебном порядке или, по меньшей мере, потеря работы и крах всей
карьеры.

Политики, выступающие за предпочтение национальной культуры всем
прочим и за бережливое отношение к национальной культуре, тоже получают
клеймо расистов и ксенофобов. Весьма показательным примером является
случай с министром внутренних дел Дании Карен Йесперсен: она заявила,
что не желает мультикультурного общества, где равны все культуры и где
преступники уравниваются в правах с законопослушными гражданами, и
потребовала высылки беженцев с криминальным прошлым на необитаемый
остров. В ответ на это заявление последовала не только буря негодования
со стороны политкорректных датчан, но и серия разбойных нападений
выходцев с Ближнего Востока на датчанок. Одновременно было выдвинуто
требование о принятии Данией исламского законодательства, в котором
были бы предусмотрены значительные ограничения демократических прав
женщин. Это требование было дополнено предложением восстановить
смертную казнь и ввести практику отсечения рук за кражу. [79] 

Расследованием подобных случаев в европейских странах занимается Европейский центр мониторинга расизма и ксенофобии.

В России «правозащитники надеются остановить волну расизма агитацией
и пропагандой», как сообщила газета «Известия» от 19 сентября 2003
года. Здесь мы не будем задаваться вопросом, действительно ли есть в
России расизм в собственном значении этого слова или оно употребляется
в расширенном политической корректностью значении. Эта статья
представляет в данном случае интерес с точки зрения регулирования
речевых действий, поскольку всякого рода ксенофобия проявляет себя, за
исключением нападения на людей, осквернения памятников и кладбищ и т.
п., преимущественно в речи. Тем более, что агитация и пропаганда как
методы борьбы с инакомыслием России хорошо знакомы. Однако сначала
необходимо объяснить повод для публикации в «Известиях».

Статья под заголовком «Наглядная ксенофобия» сообщает, что
«Московское бюро по правам человека представило новый проект с
пространным названием «Общественная кампания борьбы с расизмом,
ксенофобией, антисемитизмом и этнической дискриминацией в
многонациональной Российской Федерации». Деньги на борьбу даст
Европейская комиссия Евросоюза, а помогать правозащитникам будут
социологи ВЦИОМа, ученые НИИ Генпрокуратуры и сотрудники МВД».

Директор Московского бюро по правам человека Александр Брод сказал,
что кампания борьбы с расизмом рассчитана на три года. Это, несомненно,
следует понимать так, что на три года выделено финансирование проекта
Евросоюзом. Ведь вполне очевидным представляется тот факт, что за три
года проблемы такого рода не удавалось решить никому и никогда.
Александр Брод и сам признает, что «этого срока недостаточно, чтобы
победить нетолерантное отношение к людям другого цвета кожи или
вероисповедания». Так что можно ожидать, что проект будет пролонгирован
еще не один раз.

Собственно, правозащитники, по всей очевидности, не рассчитывают на
сколько-нибудь заметный результат в воспитании «толерантности» в рамках
этого проекта. Они надеются за это время «отработать механизмы
совместной работы с властями и понять, как именно лучше бороться с
этнической дискриминацией». Можно думать, что правозащитникам хорошо
известны методы борьбы политической корректности в Америке и Германии,
так как именно они указываются в качестве приоритетных направлений.

«Публичная огласка таких дел, правильно ориентированные статьи в СМИ
– все это было названо среди первоочередных задач программы. […]
Отдельной строкой – выпуск учебников, в которых разъясняется реальная
подоплека ксенофобских фальшивок вроде протоколов сионских мудрецов». И
публичные скандалы с использованием средств массовой информации для
дискредитации обидчиков, и разработка антидискриминационного языка СМИ,
и правильное ориентирование журналистов, и работа со школьными
программами и учебниками – все это хорошо отработанные и хорошо
известные методы действий политической корректности на Западе.

Нам остается только особо подчеркнуть следующее обстоятельство:
политически корректным языком и политически корректной риторикой
пользуются и левые, и правые. И левые, и правые критикуют политическую
корректность, часто критикуя также друг друга за политически корректный
язык. Нужно отметить при этом, что политически корректный язык
собственно политики гораздо шире тех смысловых сфер, которые мы здесь
рассматриваем. Приводя объяснения, комментарии, цитируя критические
высказывания по поводу политической корректности, мы не делаем различия
между левыми, правыми и авторами иных политических убеждений, поскольку
нас интересует языковедческий и культуроведческий, а не
политологический анализ. И в этом смысле для нас важна область
лексикологии. Поскольку, однако, по вопросу о политической корректности
критически высказываются люди разных политических убеждений, то
возникает и противоречивость в общей стилистике этой критики. Но
разногласий относительно значений слов нет; по крайней мере, этот
вопрос не дискутируется.

 

Правовые основы нового стиля речи

Хотя конституция Соединенных Штатов Америки и затрудняет привлечение
к суду тех, кто позволяет себе политически некорректные речи или
отдельные слова, судебное регулирование речевых действий практикуется
довольно широко. Профессор Уильям Куирк пишет в книге «Судебное
диктаторство» [80]  о том, что регламентация общественной жизни в
современной Америке часто вступает в противоречие с принципом
управления государством, который Джефферсон называл основополагающим
для Америки и который состоит в том, что правительство должно
воспринимать волю народа и осуществлять ее. Сегодня, как заключает
автор, не народ, а суд является источником перемен в американском
обществе. Автор находит много оснований для такого заключения, здесь же
мы приведем лишь несколько примеров.

Решением Верховного суда в 1992 году в школах и колледжах были запрещены все молитвы, то есть их произнесение вслух.

В 2000 году Верховный суд запретил школьникам и студентам
произносить молитвы и осенять себя Крестным знамением во время
спортивных соревнований.

По решению Верховного суда из публичных и школьных библиотек были изъяты все экземпляры Библии и сочинения отцов Церкви.

В 1999 году судебным решением Кливлендскому совету по образованию
было запрещено открывать свои заседания молитвой, хотя в Конгрессе это
происходит каждый день.

 В 2000 году судебным постановлением был запрещен девиз штата Огайо
«С Божьей помощью все возможно» (Евангелие от Матфея, 19,26, в русском
синодальном переводе: «…человекам это невозможно, Богу же все
возможно»); суд потребовал убрать его с разного рода документов, на
которых он воспроизводился, а также с бронзовой таблички у входа в
законодательное собрание.

В 2001 году Верховный суд подтвердил постановление апелляционного
суда, требующее убрать гранитную стелу с выбитыми на ней десятью
заповедями в г. Элкхарте штата Индиана.

В 1999 году было опубликовано сообщение о том, что афроамериканские
судьи подвергли критике верховного судью Уильяма Г. Ренквиста.
Национальная ассоциация судей вынесла ему строгое предупреждение за то,
что он напевал во время заседания апелляционного суда популярную с
очень давних времен и исполнявшуюся на протяжении десятилетий на
съездах Демократической партии песенку «Дикси», которая теперь была
сочтена «символом рабства и угнетения» [81] .

Иные страны решают проблемы политической корректности на законодательном уровне.

В Великобритании Закон о межрасовых отношениях запрещает
высказывания, выражающие расовую ненависть, «… не только в случаях,
которые могут повлечь за собой насилие, а в целом, на том основании,
что представители расовых меньшинств должны быть защищены от расовых
обид».[82]

В Дании Гражданский кодекс запрещает «угрожать, оскорблять или
унижать» кого-либо в общественных местах по причине его расовой или
этнической принадлежности, религиозных убеждений или сексуальной
ориентации. Примером действия закона может служить следующий случай:
женщина, написавшая в газету письмо, в котором она называла
общенациональный закон о браке и семье «безбожным», а гомосексуализм
«самым мерзким видом супружеской измены», а также издатель газеты,
опубликовавшей это письмо, подверглись судебному преследованию.[83]

В Австрии можно сесть в тюрьму за высказывания, отрицающие или
ставящие под сомнение существование у нацистов газовых камер. В 1992
году правительство, стремясь более четко сформулировать, что понимается
под нарушением закона в виде оскорбления словом, предложило следующее
определение высказываний, рассматриваемых как преступление закона:
«отрицать, явно преуменьшать, одобрять или оправдывать геноцид или
любое иное преступление, совершенное национал-социалистами». [84]

В 1990 году французский парламент принял новые законы с целью
ужесточения правовых мер, направленных против проявлений расизма.
Принимались они на фоне волнений и шумных протестов в связи с
осквернением еврейских кладбищ во Франции. Так что новые законы никого
не удивили. Газеты публиковали тогда множество материалов, в которых
высказывались озабоченность и тревога по поводу экстремизма в
определенной части правых кругов Франции и возрождающегося
антисемитизма в Европе. Было в этих публикациях также нечто, что
смущало, вызывало беспокойство, возникая между прочим, как бы едва ли
заслуживая упоминания. Речь идет об оценках, например, следующего
характера, появлявшихся в прессе: эти законодательные меры объявляют
также вне закона «ревизионизм», понимаемый как историческая тенденция,
распространенная в правоэкстремистских кругах, которые настаивают на
том, чтобы поставить под сомнение сам факт или масштабы еврейского
холокоста в период Второй мировой войны.

В Канаде уважаемый в научных кругах психолог Жан Филипп Раштон
опубликовал в 1989 году работу, в которой он по результатам изучения
трех очень больших групп, имевших разную расовую принадлежность,
выдвинул гипотезу о том, что в своей стратегии воспроизводства
чернокожие склонны, в среднем, придавать особое значение высокой
рождаемости, азиатские народы – усиленной родительской опеке, а белые
занимают промежуточное положение. Ученый был подвергнут осуждению в
прессе, по общенациональному телевизионному каналу ему было предъявлено
в лицо обвинение в том, что он неонацист, а его дипломникам было
рекомендовано подыскать себе другого научного руководителя. Этим,
однако же, дело не ограничилось. Полиция провинции Онтарио немедленно
возбудила дело и начала следствие по делу Раштона в соответствии со
статьей закона, запрещающей оскорбительные высказывания. Это следствие
продолжалось около шести месяцев. Были проведены допросы коллег
Раштона, затребованы магнитные ленты с записями его выступлений на
конференциях и подобных мероприятиях, высказываний в прессе и т. д.,
однако оснований для передачи дела в суд не нашлось. Тогда прокуратура
провела официальное следствие по делу о том, может ли быть Раштон
приговорен к двум годам тюремного заключения за такие действия, как
«использование данных сомнительного происхождения». В конце концов
главный прокурор принял решение не передавать дело в суд и постановил
признать суждения Раштона «безумными».

В Австралии парламент Нового Южного Уэлльса внес в 1989 году
поправки в Антидискриминационный закон, запрещающие оскорбление по
расовой принадлежности в общественных местах. Поскольку большинство
людей против расового унижения и оскорбления, то они, надо думать,
одобряют действия законодателей. Труднее отнестись с одобрением к
предусмотренному механизму исполнения закона: «Закон наделяет
Антидискриминационный комитет правом решать, «справедливо» ли
сообщение, «разумна» ли дискуссия, «добросовестна» ли она и ведется ли
она, «в интересах общества». Комитет будет принимать решения
относительно приемлемости средств художественной выразительности,
исследовательских публикаций, академических  дискуссий и научных
проблем. За несправедливое, то есть неправильное, ошибочное, освещение
публичного поступка репортер и издатель могут быть приговорены к
возмещению морального ущерба в размере до 40 тысяч долларов». [85]

Общий характер политически корректной законодательной деятельности в
ФРГ описывает Х. Шике в своей книге «Политики говорят. Граждане теряют
дар речи. Невозможный словарь»: «Жизнь полна опасностей и богата
разнообразием. Как хорошо, что наши политики поняли это и стремятся
обеспечить нам еще большее благоденствие. Правда, от сомнений в этом
похвальном стремлении просто так не отмахнешься. Например,
статистически установлено, что число членов различных объединений,
союзов, организаций в Федеративной Республике значительно превышает
число ее граждан. Количество групп по интересам разного рода – легион.
Подвести их под общий знаменатель невозможно. Быть может, по этой
причине законы такие путаные?».[86]

Научный подход к регламентации речевых действий

Как внеправовые методы регламентации речи политической корректности,
так и примеры правового нормирования речевых действий представляют
собой попытки решения спорных ситуаций, возникающих из-за различий в
суждениях. Д. Роч затрагивает проблему выбора правильного или, по
крайней мере, наиболее приемлемого пути решения вопроса о том, кто прав
(поскольку знает), а кто ошибается (поскольку так думает). Он приводит
совершенно курьезную ситуацию, требующую такого ответа. Газета
«Tennessean» в Нешвилле опубликовала 10 мая 1989 года следующее
сообщение: член городского совета Джордж Дарден внес резолюцию с
требованием к городским властям построить посадочную полосу для
неопознанных летающих объектов. Он объяснил свое требование: «Дело вот
в чем: люди сообщают, что в город прилетают все эти неизвестные
существа и им негде произвести посадку». [87]  Он сказал, что сам
никогда не видел этих существ, но ставит этот вопрос вполне серьезно.
Он хотел знать: «Если люди их видят, вы, что, хотите просто отмахнуться
от них, как от лунатиков?».[88]  Над Джорджем Дарденом все смеялись,
но, по сути, это та ситуация, которая требует определить правильный
подход, чтобы развести одно (или несколько) верных суждений и много
неверных.

Д. Роч формулирует пять основных принципов отделения верных суждений от суждений «лунатиков» с целью принятия решения:

«1. Фундаменталистский принцип: те, которые знают истину, должны решать, кто прав.

2. Простой эгалитарный принцип: все искренние мнения людей имеют равное право на уважение.

3. Радикально-эгалитарный принцип: аналогичен простому эгалитарному
принципу, но мнения людей, принадлежащих к исторически угнетенным
классам или группам, требуют особого уважения.

4. Гуманитарный принцип: любой из вышеприведенных, но при условии, что высшим приоритетом является ненасенение обиды.

5. Либеральный принцип: проверка каждого из суждений в ходе
публичного обсуждения – это единственно легитимный путь решения вопроса
о том, кто прав». [89]

При этом он указывает на то, что последний принцип в настоящее время
проигрывает всем остальным, и считает такое развитие крайне опасным.
Можно думать, что в тех ситуациях, которые требуют специальных знаний,
и пятый принцип тоже оказывается мало пригодным. В частности,
представляется вполне понятной нецелесообразность публичной дискуссии
по тому вопросу, который ставил Джордж Дарден. Мы привели, однако же,
все эти принципы для иллюстрации политически корректных подходов к
решению вопроса о том, кто прав: это первые три принципа окказионально,
но преимущественно – четвертый.

Из нашего описания регламентации речевых действий видно, что в
условиях политической корректности речевые отношения развиваются в
направлении ограничения свободы слова. Важно при этом рассмотреть,
каким образом это осуществляется. Ю.В. Рождественский указывает на то,
что система речевых отношений регулируется либо юридическими
принципами, либо общими моральными принципами. Общие моральные принципы
«… включают в себя не только запрет повреждения словом, наносимого
другим людям и обществу, но и запрет причинения словом ущерба другим и
самому себе. Таковы запреты хвастовства, лжи, проклятий, угроз,
сплетен, клятвопреступлений и т. п.».[90]  Эти общие моральные
принципы, управляющие речью, относятся преимущественно к области
духовной морали, поскольку именно духовная мораль формулирует строгие
правила речевого поведения.

Если рассматривать усилия политической корректности в сфере
управления речью, например, в Америке и Германии, то можно видеть, что,
аргументируя соображениями морали, действует она как своего рода
общественная цензура, пытаясь при этом найти какой-то механизм
регулирования речевых отношений. В 1980 году, например, под влиянием
теоретиков феминистского движения Комиссия по обеспечению равных
возможностей при приеме на работу (U.S. Equal Employment Opportunity
Commission) утвердила три теста для решения вопроса о том, являются ли
речевые действия на работе сексуальным посягательством, преследуемым
законом о гражданских правах. Один из этих тестов был призван
определить, создают ли слова, подлежащие рассмотрению, атмосферу
шантажа, запугивания, неприязненности или оскорбительности. Если слова
делают социальную ситуацию для кого-либо неприятной (а это могут быть,
например, и такие слова: «Вы прекрасно выглядите», «это платье Вам
очень идет», которые воспринимаются феминистками как сексуальные
посягательства), Комиссия была склонна считать, что тогда это не просто
слова, а практические действия (к таким действиям относится, в том
числе, попытка подать пальто даме или пропустить ее вперед, открыв
дверь), наносящие ущерб.

Таким образом, речь идет о некотором теоретическом подходе, о поиске
оснований для создания теории. Это своего рода теория, утверждающая,
что выразительные средства, в частности образы и слова, могут, с
практической точки зрения, причинять ущерб или являться актом насилия.
Такая теория позволяет политической корректности присваивать себе право
быть не только законодателем в сфере словопроизводства, но и мерилом
для оценки социальных, речевых и культурных явлений в целом.

В то же время, в трудах Ю.В. Рождественского показано, что
регулирование системы речевых отношений является функцией государства.
Рассматривая историю цензурных законов, Ю.В. Рождественский
подразделяет цензуру на превентивную, карательную профессиональную и
карательную местную, которые различаются характером эффекта. В случае
политической корректности можно говорить о карательной цензуре.

Два вида карательной цензуры отличаются друг от друга составом суда,
рассматривающего тексты: в случае карательной профессиональной цензуры
–  это суд, состоящий из специалистов, а в случае карательной местной
цензуры – это местный неспециальный суд, который руководствуется
обыденным читательским сознанием, а не специальным филологическим
знанием. Постановления местного неспециального суда при карательной
местной цензуре касаются не текста, а его распространения, причем не в
масштабе государства, а на определенной территории, относящейся к
компетенции этого суда. «Это значит, что автор должен считаться с не
профессионально-филологическим пониманием своего произведения, с одной
стороны, и в то же время рассчитывать на то, что его произведение, даже
будучи запрещенным, дойдет до читателя». [91]

Примером такого вида цензуры является закон, действующий на
территории Нового Южного Уэлльса в Австралии, в соответствии с которым
Антидискриминационный комитет, по сути, является неспециальным местным
судом, рассматривающим тексты не с профессионально-филологической точки
зрения, а исходя из соображений «справедливости», «разумности» и т. п.
В то же время Ю.В. Рождественский показал, что именно карательная, в
особенности карательная местная цензура, приводила, с одной стороны, ко
многим конфликтам, а с другой стороны – «распространялась в обществе,
имевшем представительную власть, и печать становилась контролем над
представительной властью». [92]

Наряду с цензурным правом, отдельные виды речи регулируются
отдельными законами (и правилами); например: авторским правом,
лицензионным и торговым правом, административным и трудовым правом и т.
д. В целом же вся система речевых отношений в большинстве стран
регулируется таким образом, что наряду с гарантией свободы слова
существуют и ограничения свободы слова.

Ю.В. Рождественский отмечает, что эти ограничения свободы слова сводятся к трем положениям:

1) запрещается диффамация, т.е. высказывания или распространение
высказываний, порочащих конкретного человека или конкретных людей;

2) запрещается нанесение вреда народному здравию, т. е. нельзя
распространять рекомендации, средства и методы, которые могут нанести
ущерб народному здравию: как отдельному человеку путем пропаганды
лекарств, не прошедших контроль, так и народу в целом (например,
порнография или подрыв семейной нравственности в той или иной форме);

3) …запрещается подрыв общественного порядка, т. е. высказывания в
любых видах речи, направленные против общественного и государственного
устройства. [93]

Политическая корректность требует ужесточения ограничения свободы
слова, по большей части, применительно к первому положению –
диффамация. При этом в связи с приведенными примерами правового
нормирования речи возникает много вопросов, некоторые из которых мы
приведем. Если закон предполагает наказание за нанесение обиды словом,
то это означает, что обе стороны, как истец, так и ответчик, должны
быть защищены законом: истец – от нанесения обиды, а ответчик – от
незаслуженного наказания. Это требует объективной оценки речи с опорой
на специальное филологическое знание.

Поскольку обида является чувством субъективным, то это означает, что
необходимо разработать методику определения объективного критерия
лексической семантики для случаев субъективного восприятия слова. Это
представляется весьма затруднительным. Может ли считаться угрозой,
оскорблением или унижением, например, слово «безбожный»? Если да, то
кто чувствует себя оскорбленным или униженным, т. е. чье субъективное
восприятие следует учитывать? Законодательный орган или частное лицо,
живущее в соответствии с «безбожным» законом, или это общество в целом?

Слово с оценочным значением «мерзкий» можно счесть оскорбительным.
Но во избежание нанесения оскорбления люди должны знать, какие виды
супружеских измен следует считать мерзкими, а какие не мерзкими.
Правильно, конечно, начинать с определения значения родового понятия
«супружеская измена» –  это мерзко или немерзко? Если немерзко и
упоминать об этом можно, то тогда требуется ясная классификация видов
супружеских измен с точки зрения нанесения обиды; например, упоминание
о гомосексуализме как виде супружеской измены – оскорбительно, а
упоминание о гетеросексуальной связи как виде супружеской измены, –
неоскорбительно. Может оказаться, что и каждый вид супружеских измен
потребуется подразделить более дробно на подвиды. Именно такой способ
действий предполагают методы лексической семантики, но даже при этом
нет гарантии того, что не возникнет частного случая обиды в
субъективном восприятии.

Закон Австрии ставит в трудное положение, прежде всего, выражением
«явно преуменьшать». Из него с определенностью следует, что неявное
преуменьшение преступлений национал-социалистов не является нарушением
закона. Трудность, однако, возникает с поиском объективного критерия
«явности»: каким он должен быть – качественным или количественным, и
как определить качество или количество «явности»?

Слово «отрицать» тоже заставляет задуматься. Если, например,
ученый-историк обнаружил, что какое-либо преступление, считавшееся в
исторической науке совершенным национал-социалистами, на самом деле
было совершено другими лицами, он оказывается в затруднительном
положении: научная этика обязывает его не умалчивать результат своего
исследования и опубликовать его в интересах истинности научного знания,
но одновременно он нарушает закон.

Возникает также вопрос о том, могут ли слова, выражающие сомнение,
рассматриваться как проявление расизма, или закон запрещает
сомневаться? Может ли результат научного исследования считаться
оскорбительным, расистским, фашистским и т. п., или же проявлением
расизма могут быть только слова, которыми этот результат формулируется?
А если это будет, например, график, не содержащий комментария? Может ли
это быть выходом из затруднения, если человек не хочет никого обидеть
словом? Может ли, наконец, Жан Филипп Раштон подать в суд на прокурора,
если характеристика «безумные» применительно к его суждениям покажется
ему обидной? И есть ли у него шанс выиграть такой судебный процесс?

Зная политически корректные обстоятельства общественной жизни,
например, в Германии или Австрии, оговорим сразу, что все поставленные
здесь вопросы подлежат осуждению как расистские, гомофобные,
националистические, фашистские, словом, человеконенавистнические,
поскольку они политически не корректны. Несмотря на это, они, как и
многие другие, требуют все-таки ответа и поиска выхода из затруднений,
прежде всего в интересах культуры.

На первый взгляд может показаться, что все эти случаи касаются лишь
гражданских свобод. Однако дело обстоит серьезнее: устанавливается
принцип как некая социальная справедливость – «ты не имеешь права
обижать других словом». Вполне понятно, что принцип ненанесения обиды
словом требует профессиональной регламентации, носящей объективный
характер, в противном случае он может скрывать в себе угрозу, причем не
только гражданским свободам. Он может представлять собой угрозу любому
независимому исследованию, т. е. науке как таковой, а также морали,
лежащей в центре содержательных категорий культуры, и, в конечном
счете, культуре в целом.

Это означает, что здесь возникают задачи, решением которых должно
заниматься, с одной стороны, культуроведение применительно, например, к
морали или науке как фактам культуры. С другой стороны, проблема
нормирования речи в различных ее сферах является одной из кардинальных
проблем, возникающих в связи с изменением содержания и роли речевого
общения и относящихся к области общей филологии. Это касается, в том
числе, и правового нормирования речи, т.е. законов о речи, в
особенности, законов о наказаниях за оскорбление словом.

Проблема возникает из-за несогласованности внешних и внутренних
правил словесности, в понимании Ю.В. Рождественского. Юридическое
нормирование форм и содержания речи относится к внешним правилам
словесности. «Внешние правила словесности занимаются установлением
порядка создания, приема и хранения словесных произведений… Эти правила
не касаются внутреннего строения текста. В них словесное произведение
рассматривается как целый предмет, конкретный же текст словесных
произведений не рассматривается». [94]  Внутренними правилами
словесности Ю.В. Рождественский называет искусства речи, которые
«определяют и регламентируют внутреннее лингвистическое строение текста
произведений словесности». [95]  Под произведением словесности
понимается, с точки зрения филологии, «каждое высказывание, созданное
кем-либо и так или иначе завершенное».[96]

Иными словами, внешние правила словесности, являясь внешними по
отношению к содержанию речи, не определяют построения ее содержания.
«Построение содержания речи определяется внутренними правилами
словесности. Внутренние правила словесности, грубо говоря, определяют,
какие слова употреблять, в каких формах и порядке составлять из них
речь». [97]

Согласование внешних и внутренних правил словесности необходимо «…
для верного различения деталей семиотических актов языка и для
эффективного развития социальной семантической информации». [98] 
Разработка правил, устанавливающих смысловые связи между текстами –
устными или письменными – разных сфер общения относится к теории речи и
«… предполагает изучение речевых форм и их эффективное использование.
Такая теория должна строиться на основе учета истории внешних правил
словесности и их отношения к внутренним правилам словесности, в
координации с историей стилей. Результатом этого исследования должны
быть нормы и правила, преподаваемые как особая дисциплина –
речеведение, – центральной частью которой является общая филология».
[99]

Исходя из этого, можно заключить, что те проблемы, которые пытается
решить политическая корректность путем регулирования речевых отношений,
действуя, однако, при этом непрофессиональными, с филологической точки
зрения, методами, могут быть разрешены с помощью разработки новой
теории речи, которая обеспечивала бы эффективное речевое управление
обществом в условиях массовой коммуникации. Основные направления
разработки такой теории даны в трудах Ю.В. Рождественского, в
особенности в его последней книге «Принципы современной риторики».

Глава 3. Lingua politica correcta (политически корректный язык)

Диалектика есть способность давать в логосе [мысленное
и словесное] определение каждой вещи, что она есть и чем отличается от
других вещей и что у нее общее с ними и, кроме того, где место каждой
из них…
Плотин

Общие принципы и направления ревизии языка

«Политическая корректность – это попытка жертв пригвоздить к
позорному столбу преступников с помощью их собственного языка», – 
комментируют политкорректную ревизию языка  М. Беренс и Р. фон Римша.
[110] 
Конрад Адам [101]  пишет о том, что в Германии повсюду
действуют «дерзновенные распорядители» в сфере языка, которые
директивно определяют, что политически корректно, а что не корректно.
Они решают, какое слово в силу его политической некорректности следует
«пригвоздить к позорному столбу».

Дитер Циммер [102]  считает, однако, что К. Адам ошибается в
понимании этого феномена, он преувеличивает его проявления и поэтому
недооценивает его. Проблема в том, что этих распорядителей нет.
Говорить не с кем, узнать не у кого, апеллировать не к кому, доказывать
некому. Это как летучий эфир, который везде проникает, источник
которого невидим, но очевиден настрой –  спонтанная готовность впитать
его. Собственно, и определяется политическая корректность чаще всего
как «дух времени» (нем. Zeitgeist , заимствовано и англ. языком – 
zeitgeist).

Действительно, возникает впечатление, что происходит некое
аморфно-ползучее безочаговое распространение политически корректного
мышления, словно по воздуху. Это своего рода коллективное настроение,
которое и выглядит как поветрие, но не так безобидно при более
внимательном взгляде, о чем речь будет идти ниже. Политически
корректные представители общества имеют, похоже, всегда одинаковое
мнение по всякому возникающему вопросу. Не договариваясь, они
формулируют его всегда аналогично. Они узнают друг друга с легкостью и
для стороннего наблюдателя легко узнаваемы по их речи, по ряду слов и
выражений, которые могут служить своего рода опознавательными знаками.

Можно думать, что такому легкому и широкому распространению
политической корректности в Германии способствует определенная
американизация многих сфер жизни в целом и немецкого языка в частности.
Однако, говоря о политической корректности в Германии, мы не имеем в
виду заимствование новых политически корректных слов, введенных в
оборот в Америке. Заимствуется образ мыслей, мышление, которое
производит ревизию немецких слов. Правда, нужно сказать, что не такими
(пока?) методами, как в Америке.

Пока еще можно употреблять такие слова, как «калека» или, частично,
«парализованный» (Behinderte), «бедный» (arm), «белокожий» (weißhäutig)
и т. п. Однако появились уже и многочисленные политически корректные
варианты, которые либо пока сосуществуют с «недостаточно корректными»,
либо заменяют их. В Германии можно услышать в частных беседах такие,
например, высказывания, как «мой муж – пациент-инсультник» (mein Mann
ist Gehirnschlagpatient), позволяющие избежать употребления слова
«behindert», причем в тех случаях, когда речь идет не о больнице или
враче, пациентом которого является человек, а о том, что он частично
парализован в результате инсульта.

В то же время политическая корректность, действительно, никак не
кодифицированное учение. Нигде нельзя прочитать, что правильно, с точки
зрения политической корректности. Нет постоянно действующего набора
правил, они окказионально-переменчивы, равно как и отсутствует
какая-либо инстанция, которая бы их объясняла.

Если все-таки попытаться установить какие-то закономерности, то
увидим, что одно из правил формулирует американский телекритик Уолтер
Гудман [103] , обращая внимание на своеобразное обстоятельство: более
длинные имена звучат как-то правильнее (корректнее), чем короткие,
например:

– Oriental (выходец с Востока) > Asian American (американец азиатского происхождения);

– Indians (индейцы) > Native Americans (коренные американцы);

– elderly (пожилой) > senior citizen (старший гражданин);

– invalid (инвалид) > person with disabilities (лицо с не[трудо]способностью);

– jew (еврей) > jewish person (лицо еврейской национальности);

– colored (цветные) > persons of color (цветные);

– illegal aliens (нелегально проживающие иностранцы) > undocumented residents (незарегистрированные постоянные жители).

Этому правилу следует и политически корректный русский язык:

– чернокожие, цветные > люди с другим цветом кожи (ТВС);

– инвалиды > люди с ограниченными способностями (РТР);

– калеки > люди с ограниченными двигательными возможностями (газета «Калужская застава»);

– кавказцы > лица кавказской национальности.

Очень трудно увидеть основания для такого подхода: и прежние слова
были не обидные, и новые обозначают то же самое. Тем не менее, более
длинные слова корректнее – это, похоже, одно правило.

Другое правило, которое можно вывести путем наблюдения: там, где
язык должен выразить одобрение, он боязливо сжимается, уменьшается в
объеме; там же, где он должен даже не то чтобы выразить порицание, а
просто констатировать прискорбный, неприглядный или хоть как-то
неприятный факт, он прячется за словами, на которые никто при всем
желании не может обидеться:

– не провалился на экзамене, а отстает в результатах;

– не лысый, а обделенный волосами;

– не слепой, а инакозрячий;

– не низкорослый, а лицо, преодолевающее трудности из-за своих вертикальных пропорций;

– не толстый, а человек других размеров или человек, преодолевающий трудности из-за своих горизонтальных пропорций;

– не парализованный, а человек с частично неподвижным двигательным аппаратом;

– не наркоман, а лицо, неконтролированно обходящееся с наркотическими веществами;

– не роющийся в помойках, а собиратель вещей, от которых отказались;

– не преступник, а лицо, совершившее наказуемые действия;

– не трущобы, а жилье, не отвечающее стандартам;

– не сумасшедший, а лицо с психиатрическим опытом и т. п.

Эта велеречивость распространяется очень широко, вплоть до темы
смерти: «Новый английский медицинский журнал» указал, например, на то,
что труп все же лучше титуловать «неживой человек» (non living person).
В сомнительном случае, безусловно, лучше употреблять более блеклое
слово с более общим, более абстрактным значением, – это дипломатичнее.
Бледный, размытый, невыразительный, неконкретный язык оказывается
политически корректнее.

Иногда возникают также, если не правила общего характера, то, по
крайней мере, обоснования частных случаев политически корректных
исправлений. Например, первоначально политически корректное обозначение
индейцев «Native Americans» – коренные американцы – было позднее
отвергнуто самой политической корректностью по той причине, что в нем
имплицитно содержится евроцентричный взгляд на историю, а свое же
изобретение «non-white» – не белый – политическая корректность
подвергла критике и вывела из оборота на том основании, что в этом
обозначении имплицитно заключено представление о «норме», о
«нормальном», что является одной из форм «институциализованного
расизма», т. е. представлением о доминировании белого цвета кожи как
«нормального». [104]

О правилах именования этнических групп размышляет Катарина Дёблер:
«Можно ли иностранца называть иностранцем, или это уже оскорбление? И
можно ли еврея назвать евреем, или это уже антисемитизм? Политически
корректная договоренность гласит, что иностранец сам себя может
называть иностранцем, но коренной житель не может назвать иностранца
иностранцем (курсив мой. – Л.Л.)…Коренные жители автоматически
становятся расистами, если они назовут иностранца иностранцем. Словом,
иностранцы, конечно, предмет разговора для коренных жителей
«доброчеловеческого» расположения ума, даже излюбленный предмет, но не
подходящее название для этого предмета». [105]
В целом же, как уже
говорилось, общий принцип состоит в том, что слова не должны быть (или
казаться кому-либо) обидными. Однако же, если говорить о словах,
обозначающих явления, к которым общество относится с эмоциональным
предубеждением или неприязнью, то нужно понимать, что и новые слова
будут неизбежно приобретать такие же значения, что были у прежних, так
что их опять придется заменять. Так, конечно, и происходит. Уже можно
проследить подобные цепочки из нескольких слов; например:

– negroes / Negroes / non-whites / colored / blacks / minority (group) / persons of color / African Americans / Afroamericans
(негры / Негры / не белые / цветные / черные / меньшинство / цветные/ американцы африканского происхождения / афроамериканцы);

– Indian / Native American / American Indian / Amerindian / first nation
(индеец / коренной американец / индеец американского происхождения / америндеец / первая нация),

а также более позднее, но и более быстрое развитие имен, обозначающих бедных:

– poor – needy – deprived – underpriviliged – disadvantaged
(бедный – нуждающийся – обездоленный – недопривилегированный –  потерпевший ущерб)

или, например, больных и инвалидов:

– invalid – handicapped – disabled – differently abled – physically
   challenged
(инвалид
– калека – нетрудоспособный – другой по способностям – человек с
физическим вызовом, т. е. требующий внимания из-за физических
недостатков).

Что касается политически корректного словоупотребления в Германии, то здесь, например:

– раньше были бедные (Arme), потом они стали называться корректнее
«малообеспеченные» (Minderbemittelte), а теперь уже совсем корректно
«социально слабые» (Sozialschwache); [106]

– стариков нет, есть старейшины (Senioren);

– вместо слепых теперь существуют инакозрячие (Anderssichtige);

– вставных челюстей не бывает, но есть третьи зубы (dritte Zähne);

– вместо париков возникли вторые прически (zweite Frisur);

– дома для престарелых (Altersheim) превратились  в резиденции для старейшин (Seniorenresidenz);

– сумасшедшие исчезли, но появились лица с психиатрическим опытом (Personen mit Psychiatrieerfahrung);

– вместо тюрем (Gefängnis) появляется исполнительное заведение (правосудия) (Justiz-) Vollzugsanstalt;

– вместе с этим исчезают и тюремные охранники (Gefängniswärter), и на вахту заступают чиновники-исполнители (Vollzugsbeamte);

– в исполнительных учреждениях теперь содержатся не преступники
(Verbrecher), а лица, совершившие наказуемые действия (Straftäter);

– уборщика мусора (Müllmann) следует теперь называть вновь созданным
именем с приблизительным значением – «специалист по захоронению»
(Entsorger) [107] ;

– официант (Kellner) называется политкорректно ресторанным специалистом (Restaurantfachmann).

Все это совершается для того, чтобы не употреблять слов, выражающих
презрение к человеку (menschenverachtend), хотя трудно усмотреть
презрительное значение в каком-либо из приведенных слов.

Бывают, конечно, и неудачи. «Немецкий язык еще не нашел хорошей
замены для предосудительного слова негр, – сетует Ирена Лифлэндер. – Я
всегда нахожусь в смущении, когда мне приходится констатировать факт
черного цвета кожи в разговоре. У нее цветной ассистент…? Речь идет о
черном адвокате…? Ее темнокожая мать…? Наш язык вытеснил слово негр, но
еще не нашел приемлемой замены». [108]  Зато, заметим, слово-монстр
Lebensabschnittpartnerin – партнерша по отрезку жизни – уже легко
слетает с уст тех, кто борется за реформу закона о семье.

В политически корректном мире партнеры (Partner) существуют повсюду
– это и компаньон, и заказчик, и клиент, и напарник, и противник
(напр., в игре), и собеседник, и спутник, и супруг, и любовник, и еще
много разных ролей. Все можно свести к партнерству, это хороший тон в
речи, вероятно, потому, что создает впечатление совершенного равенства,
с одной стороны, а с другой – никак не определяет характера отношений,
что делает их в целом – по крайней мере, лексически – временными,
неустойчивыми и необязательными: менять партнеров непредосудительно.

Иллюстрацией к такой неопределенности современного значения слова
«партнер» также и в русском языке может служить заявление главы
российского налогового ведомства Г. Букаева: «Мы для налогоплательщиков
являемся партнерами и должны делать все для того, чтобы их было больше
и чтобы они были богатыми». [109]  Против богатства налогоплательщики
едва ли станут возражать, хотя, надо думать, не понадеются при этом на
партнерство с налоговым ведомством. А вот избежать этого партнерства
они пытаются всеми путями. Так что получается очень одностороннее
понимание партнерства, поскольку другая сторона совсем не рассматривает
такой характер отношений как партнерство.

Аналогичная ситуация возникает, например, и с высказыванием одного
из высокопоставленных членов Совета Федерации: «Ирак никогда не был
союзником СССР, а тем более новой России, скорее партнером. Да, мы
помогали Ираку строить его экономику, создавать иракскую армию – более
90 процентов оружия в этой стране советского производства… Словом, Ирак
во главе с его диктатором Саддамом Хусейном, правящим страной около 30
лет, всегда был для нас не более чем партнером, причем партнером крайне
неудобным». [110]  Очень трудно понять, как все-таки следует
расценивать отношения СССР и Ирака, какого рода партнером был Ирак,
если СССР помогал ему строить экономику и создавать армию и если при
этом он не был союзником.

Знающие толк в политической корректности все время подают знаки или
сигналы (выражение «Zeichen/Signal setzen» стало уже устойчивым
фразеологизмом в новом значении), не говорят прямо то ли из
деликатности, то ли с целью создания возможности множественного
толкования, то ли это своего рода код, понятный только посвященным.

Если сравнить с русским языком, то увидим, что и здесь бесконечные
знаки подаются: фигуры знаковые, события знаковые; решения,
постановления, высказывания, встречи и прочие подобные вещи могут быть
названы знаковыми. Если же, отбросив смущение, спросить напрямую: не
понимаю, мол, о чем вы, – то, думается, получить вразумительный ответ
не удастся. Так и понимает каждый по-своему.

Существует также тенденция употреблять самоназвания: например,
искажавшее суть ислама слово «Mohammedaner» (магометанин) было давно
уже заменено слегка ассимилированным арабским словом «Moslem»
(мусульманин), но политическая корректность требует употреблять теперь
не ассимилированный вариант – «Muslim».

Требованием политической корректности было обусловлено появление в
русском языке слов: «Кыргызстан», «Саха», «Молдова», «Башкортостан» – и
подобных географических названий, хотя эти требования, по всей
очевидности, не распространяются на такие географические названия, как
Финляндия, Франция, Германия и многие другие.

Борьба за политическую корректность в немецком языке приводит к
совершенно курьезным случаям, когда новое политически корректное имя
оказывается куда как презрительнее старого. Слово «primitiv», например,
обозначало применительно к человеку: «некультурный, неотесанный,
примитивный» – и было заменено выражением «einfach strukturiert» –
«просто структурированный», – которое теперь следует употреблять в
официальном обороте; например, в судебных речах. Поборникам
политической корректности не приходит, видимо, в голову, что слово
«primitiv» было, конечно, обидно, но названое «einfach strukturiert»
представляется совсем невыносимым: уж очень оно ассоциируется с
простейшими одноклеточными организмами, если учитывать внутреннюю форму
слова «einfach». Но, вероятно, считается, что так правильнее, поскольку
у «примитивных» подобной ассоциации и, следовательно, обиды не
возникнет именно по причине их «примитивности» (хотя уверенности в
этом, на самом деле, нет).

Особой аккуратности политическая корректность требует в отношении
именования иностранцев. Тед Тернер, основатель телеканала CNN,
вычеркнул, например, слово «foreign» (чужой, иностранный) из
разрешенного вокабуляра своих редакторов и дикторов: «Для CNN не должно
больше существовать никакого «за пределами». Каждый должен стать родным
в лоне интернационалистского канала». [111]
В Германии иностранцев
как бы тоже вообще не стало, их место заняли иностранные сограждане
(ausländische Mitbürger). На официальном уровне рекомендуется,
например, говорить исключительно „сограждане турецкого происхождения»
(Mitbürger türkischer Herkunft), хотя, как отметил Д. Циммер, всякий
про себя в своем внутреннем монологе все равно дальше думает: „турки» –
без всякого при этом смущения, и все это знают, и он сам знает, что все
это знают.

К. Дёблер объясняет такой подход к именованию иностранцев следующим
образом: «Согражданам ведь необязательно быть гражданами с
соответствующими правами. Собственно, они даже тем больше сограждане,
чем меньше они граждане: чем больше они юридически и пигментно
отличаются от коренных жителей. Именно это делает их абсолютно
необходимым инвентарем той смутной и психологически высокодотационной
фикции, которая требует внушительных объемов терпимости и понимания,
движения навстречу друг другу, сближения, прокладывания мостов и т. д.,
– Великого Сосуществования… Согражданин – это, ведь, не статус, а
качественно высокоценное чувство». [112]

Большие затруднения существуют, однако, когда речь идет о каких-либо
конфликтных ситуациях, в которых участвуют иностранцы разных
национальностей. Это хорошо иллюстрирует пример с судьей из Гамбурга
Гюнтером Бертрамом, который опубликовал в 1995 году в «Новом
юридическом еженедельнике» («Neue Juristische Wochenschrift») короткую
заметку о сложных проблемах, которые возникают, когда иностранцы
совершают преступления против иностранцев, т. е. когда судам приходится
рассматривать дела, в которых и потерпевшие, и обвиняемые являются
иностранцами. «Это дела, в которых многосложность жизни ставит под
вопрос удобную, упрощенную манихейскую формулу «иностранец = жертва».
[113]

Судья Бертрам упоминал дело обвиняемого родом из Ганы, убившего в
Германии бейсбольной битой турецкую семью. Ганец подал протест
относительно того, что он, как всегда, подвергается дискриминации из-за
своего цвета кожи. И турецкая сторона также подала жалобу: суд, по
мотивам враждебного отношения к туркам, не обеспечил ей достаточную
защиту от «террора негра».

В ответ на эту заметку последовал «энергичный протест» другого
юриста, утверждавшего, что это явное проявление ксенофобии, что это
подстрекательство обывательских кругов и что выбор слов судьи Бертрама
«точно укладывается в портрет человека, который одним махом называет
чернокожего африканца негром и которому не по нутру речь об
«иностранных согражданах». [114]

 

М. Беренс и Р. фон Римша отмечают, что каждый раз, когда дело
касается преступности в среде иностранцев и об этом приходится
говорить, вступает в силу правило, действующее исключительно по
отношению к иностранцам, – это «культ виктимизации, при котором всякий
является жертвой «общества» (или иных неопределенных величин), но ни
один не является преступником». [115]

Общую ситуацию с преступностью К.Р. Рёль комментирует следующим
образом: «Хорошая новость: преступности среди иностранцев не
существует. Доказательство: в некоторых федеральных землях преступность
среди иностранных сограждан статистически больше уже не учитывается
отдельно, а растворяется в общей статистике, как сахар в чае. Плохая
новость: преступность растет, по данным министров внутренних дел,
устрашающими темпами». [116]

В политически корректных речах умножаются обвинения в терроре в силу
того, что слово «террор» расширило сферу своего существования. Как
замечает Артур Краван, [117]  рабочие не хотят свергать власть
государства, так как «капиталистическое потребление» действует как
наркотик, затуманивает сознание и парализует волю к действиям – это
«потребительский террор»; женское движение, изучая тему «Насилие против
женщин» пришло к выводу о существовании ежедневного «мужского террора»,
так что женская часть общества видит себя в окружении потенциальных
насильников; наряду с этим появился «террор мнений», так что достаточно
иметь другое мнение, и ты уже террорист; 8 мая 1995года в немецких
газетах появились в качестве контрмеры призывы выступить против
«мыслительного террора» политической корректности.

В условиях террора политически корректным стало культивирование
чувства страха, боязни. Само это слово употребляется в политически
корректном варианте преимущественно в форме множественного числа
«страхи» (Ängste). Страхи-боязни существуют совокупно в форме
«боязненного невроза» (Angstneurose). Этот совокупный невроз находит
свое выражение в виде частных случаев боязни:

– боязнь иностранцев (Fremdenangst);

– боязнь войны (Kriegsangst);

– боязнь будущего (Zukunftsangst);

– боязнь совести (Gewissensangst);

– боязнь наказания (Strafangst);

– боязнь стыда (Schamangst);

– боязнь чувства вины (Schuldangst);

– боязнь неудачи (Versagensangst);

– боязнь разлуки (Trennungstangst);

– боязнь СПИДа (Aidsangst);

– боязнь окружающего мира (Weltangst);

– глобальная боязнь (Globalangst) и т. п.

В особенности, однако же, и в первую очередь, все эти страхи
существуют в форме глобальной повышенной готовности бояться (erhöhte
Angstbereitschaft): «следует бояться людей, боящихся чувства боязни».
[118]

Из-за ранимости и многочисленных страхов всем требуются нежность и
мягкое обхождение. Этой потребностью обусловлено употребление
соответствующих слов в контекстах, где они прежде были совершенно
неуместны, то есть возникает новая лексическая сочетаемость, о которой
пишет Эльке Шуберт: «Точно неизвестно, когда все это началось, когда
невинное прилагательное «нежный» (sanft) вдруг оказалось вынужденным
служить определением для понятий, от которых никак нельзя было ожидать,
что они могут иметь человеческие свойства. […] Например, роды, о
которых всегда думали, что они бывают или трудные, или легкие. Или
нежная техника, нежная медицина, нежная химия, нежная дорожная полиция,
вплоть до нежной революции, под которой понимается банкротство
номенклатуры в ГДР и которую некоторые до сих пор считают первой
«мирной революцией в истории человечества». Определение «нежный»
снимает остроту с процессов, воспринимаемых как агрессивные, это
договоренность с плохой реальностью, режим щадящей стирки с
использованием смягчающих средств». [119]

Другое средство против террора, страхов и ранимости – «гражданское
общество». Это выражение является одним из самых распространенных
штампов политической корректности в Германии, в том числе на
правительственном уровне. Часто звучат призывы к гражданскому обществу
и в России.

Употребление этого выражения весьма примечательно. С одной стороны,
«реальное значение выражения «гражданское общество» выяснить
невозможно, потому что такого значения не существует. Читателю/зрителю
следует, видимо, считать, что до сих пор он жил в военном обществе, в
котором ему теперь требуется гражданское мужество». [120]

С другой стороны, те, кто с таким пафосом призывает к поддержке идеи
гражданского общества, по всей очевидности, не знают, что означает это
имя как международный термин. «Гражданским обществом» (Civil Society)
называет себя международное движение антиглобалистов, известное своими
многочисленными акциями. В «Гражданское общество» входят крайне
воинственная мексиканская террористическая организация, многие другие
латиноамериканские террористические группы, борцы сопротивления на
Филиппинах. Наряду с ними к «Гражданскому обществу» принадлежат,
например, «Гринпис», а также массовая секта «Фалун Гонг» в Китае,
представляющая радикальную оппозицию правительству.

Первые публикации о «Гражданском обществе» появились в 1998 году. В
немецком «Антропософском журнале» (Zeitschrift für Anthroposophie,
1/1998; 12/1998) опубликованы, например, данные членов «Гражданского
общества», в частности, филиппинского правозащитника и антропософа
Никанора Перласа. Он утверждает, что «существует свыше миллиона
общественных гражданских организаций в более чем 100 странах мира,
которые располагают денежными средствами, превосходящими ресурсы многих
организаций ООН, – свыше миллиарда долларов США». [121`]

Кроме этого, отличительной особенностью Германии является то
обстоятельство, что импортированное из Америки мышление наложилось на
собственно немецкую почву – историческое прошлое. Все, что могли бы
приветствовать или разделять нацисты, попадает под запрет, в том числе,
слова. Обоснование гласит: слово страдает наследственным пороком (das
Wort ist belastet). Автору этих строк во время пребывания в Германии
приходилось слышать замечания по поводу некоторых слов, употребления
которых следует избегать в речи, в частности «Nation» (нация) и «Volk»
(народ) [122] , так как они имеют наследственный порок в результате
того большого значения, которое придавалось этим понятиям в нацистской
Германии. Однажды на вопрос, как же теперь называть немцев, какую
единицу они образуют все вместе, последовал ответ: «сообщество»
(Gemeinschaft). Этим примером мы ограничимся, поскольку историческая
политкорректность в Германии – предмет особого исследования.

Феминизм против мужского шовинизма в языке

Отдельная тема – требования феминисток по части политически корректного языка.

Американские феминистки в своей борьбе против мужского шовинизма
рассматривают все слова, в которых встречается существительное «man»
(мужчина, человек), как указывающие на половой признак и поэтому
дискриминирующие женщин, а тем самым политически некорректные. Поэтому
они предлагали, например, заменить «woman» (женщина) на «womyn», а
также потребовали вывести из употребления такие сложносоставные слова,
как «chairman» (председатель), «workman» (работник), «fisherman»
(рыболов), «craftsman» (мастер), и заменить их на иные: вместо
«chairman» следует, например, употреблять более громоздкое
«chairperson» или просто «chair» (стул).

Справочник по стилистике правительства Австралии, запрещает, в
соответствии с требованиями феминистской политкорректности, употреблять
в официальных публикациях, в частности слова «sportsmanship»
(спортивное, корректное поведение), «workman» (ремесленник) и
«statesmanlike» (подобающий государственному деятелю), для которого
предлагаются различные синонимы со значениями: «тактичный, ловкий,
умелый». Даже «craftsmanship» (мастерство, искусность) попало в черный
список: ему предлагается альтернатива с более приятным, с феминистской
точки зрения, а поэтому политически корректным звучанием, –»skill
application» (применение умения, мастерства).

В то же время из истории английского языка хорошо известно, что
суффикс «-man» в древнеанглийском и англосаксонском языках имел
значение, нейтральное в смысле половой принадлежности. Тогда, как и
теперь, он имел то же самое значение, что и современное английское
«person», и относился в равной степени ко всем людям. Чтобы определить
половую принадлежность, прибегали к сложным словам «waepman» (мужчина)
и «wifman» (женщина). Из этого нейтрального значения происходят сложные
слова «chairman», «fisherman», «craftsman». Имеются в виду все лица,
неважно какого пола, занимающие какую-либо должность или занимающиеся
каким-либо ремеслом. Старой сексистской обиды, которая заключена,
якобы, со времен Беовульфа во внутренней форме таких слов, вообще не
существует.

Политически корректное исправление языка дается американским и иным
англоязычным феминисткам трудно, поскольку в современном английском, и
не только, языке нет отдельного слова для обозначения человека вообще,
так что в этом значении употребляется неприемлемое для феминисток
«man». Поэтому слово «man» в значении «человек» подлежит в английском
языке замене на словосочетания или сложносоставные слова с
прилагательным «human», образованным от лат. «humus» (земля, почва).
Поскольку англоязычные феминистки утверждают, что английское слово
«mankind» (человечество)  лишает женщин статуса человека, то оно было,
таким образом, заменено на «humankind». Однако и этого показалось
недостаточно, так что было выдвинуто требование вместо или наряду с
«human» употреблять «hufem» (образовано из human + female – женщина;
ср. фемина).

Здесь возникает особое явление этимологического характера.
Феминистки требуют удалить из языка «man» не только как морфему, но и
как случайное звукосочетание. Точнее говоря, сами феминистки этого
различия не делают, они просто воспринимают такое даже случайное
звукосочетание как этимологически указывающее на мужчину.

Опираясь на такое представление, они произвели и совершенно
необоснованные замены: «semantics» (семантика) превратилось в
«sefemtics» (сефемтика), вместо «mental» (ментальный) следует
употреблять «femtal» (фемтальный), а также и «hufem» вместо «human»
согласно этой же логике. В совершенно невинном слове «history»
феминистская этимология заподозрила напоминание о мужчине, усмотрев в
нем местоимение «his» и прочитав его тем самым как «his story», т. е.
«его история». Поэтому феминистки потребовали ввести «herstory» (ее
история), а «history» изъять из употребления. Надо сказать, что в целом
борьба англоязычных феминисток по исправлению языка не всегда
завершается успехом, однако слово «herstory» согласно некоторым данным
уже зафиксировано отдельными американскими словарями английского языка.

К этому добавим, что не только «man» является предметом возмущения
феминисток, но и иные слова, тоже указывающие на мужчину. Примером
может служить замена слова «forefathers» (праотцы) на «ancestors»
(предки): если раньше они, существенно отличаясь друг от друга свой
внутренней формой и, как следствие, своими лексическими значениями,
существовали в английском языке параллельно, то теперь, из соображений
политической корректности, первое следует вывести из употребления и
оставить второе.

Кроме того, бывают и другие основания для политически корректного
исправления языка. Американские феминистки, например, долгое время
пытались выкорчевать из английского языка слово «girl», поскольку в их
восприятии оно было почти сексуальным посягательством, а немецкие
феминистки без труда и даже как-то совсем незаметно вывели из оборота
прежнее изящное «Fräulein» как указывающее на разницу в гражданском
состоянии.

Немецким феминисткам приходится, с одной стороны, легче, поскольку в
немецком языке есть отдельное слово для обозначения человека, так что
здесь права женщин не нарушены: «Mensch» – человек, «Mann» – мужчина,
«Frau» – женщина. Из этимологии, конечно, известно, что слово «Mensch»
было произведено от слова «Mann». Правда, случилось это давно, и,
возможно, ввиду срока давности политически корректные преобразования
немецкого языка феминистками (пока?) не затрагивают это слово. Зато в
целом, нужно сказать, немецкие феминистки в своей андрофобии доходят до
абсурда: например, вместо «Emanzipation» (эмансипация) они требуют
«Efrauzipation» (эфраусипация), а пока не удается добиться, чтобы
немецкий язык принял это слово, они последовательно употребляют его
внутри своего движения. Не менее абсурдны и некоторые иные их
требования.

Исходя из соображений политической корректности в отношении
равенства полов, в том числе в языке, феминистская политическая
корректность настаивает на введении в употребление нового
неопределенно-личного местоимения «frau» наряду с существующим «man».
Собственно, немецкие феминистки не только требуют, но и ввели уже эти и
многие подобные слова в свой внутренний оборот (в устной речи – в
выступлениях на разного рода мероприятиях, а также в письменной речи –
в публикациях феминистского движения).

Конечно, чистая правда тот факт, что это местоимение произошло от
существительного «Mann», однако с самого начала своего существования
оно усвоило нейтральное в половом отношении значение «какой-то
человек», «какие-то люди». Народная этимология воспринимает его,
правда, все равно как указывающее на мужчину. Но немецкие феминистки
усмотрели в нем еще больше: оно превращает женщин в аутсайдеров, в
невидимок, исключает их – это стандартный набор аргументов
феминистского движения политической корректности, – поэтому они
пытаются с помощью местоимения «frau», противопоставив его «man»,
установить равенство между полами в языке. С тех пор прошло уже более 
четверти века, сменилось поколение, а местоимение «frau» так и остается
во внутреннем обороте феминисток, ему не удается утвердиться в
общенациональнм языке. Можно думать, что никогда и не удастся. И
причина этого вполне ясна: ведь для того чтобы местоимение «frau»
заняло свое место в немецком языке, необходимо, чтобы сузилось значение
местоимения «man», указывающего на людей вообще, т. е. нужно добиться
того, чтобы оно подразумевало только мужчин. Однако препятствием к
этому служит то обстоятельство, что женщины и мужчины не
рассматриваются немецким языковым сознанием как особи разных видов.

Вместе с тем, здесь возникает весьма курьезная ситуация. С одной
стороны, феминистки в этой борьбе за «свое, женское»
неопределенно-личное местоимение прибегают в поисках аргументов к
этимологии. С другой стороны, этимологии известно также, что слово
«Frau» образовано от германского слова, не сохранившегося в немецком
языке и имевшего значение «господин» (ср. гот. «frauja»; собственно,
прямым значением существительного мужского рода было «первый среди
других, стоящий впереди»). Именно в значении «госпожа» слово «Frau»
оставалось в немецком языке вплоть до XVII века, а современное значение
– «женщина» –появилось позже. Так что получается, что
неопределенно-личное местоимение «frau» тоже имеет происхождение,
аналогичное местоимению «man».

В целом, надо сказать, немецкие феминистки находятся в гораздо более
выгодном положении, чем англоязычные. У них пространство для борьбы на
языковом фронте значительно обширнее уже по одной той причине, что
морфологически (суффикс -in) немецкий язык позволяет образование
существительных женского рода несравненно шире, чем английский. Поэтому
добиваться представленности женщин в языке оказывается нетрудно.

Большая проблема при этом, однако, возникает по части
существительных во множественном числе с родовым значением. Вот,
например, учитель / учителя, учительница / учительницы – тут все очень
корректно. А все они вместе? Форма множественного числа в этом случае
образуется в немецком языке так же, как и в русском, по мужскому роду.
Здесь немецкие феминистки выдвинули требование политически корректного
характера – во множественном числе использовать обязательно парную
формулу:  студентки и студенты и т. п. Кто этим правилом пренебрегает,
тот/та – сексист/сексистка. А это обвинение серьезное и угрожает
последствиями тяжкими. Так что феминисткам удалось утвердить такое
правило, тем более, что языкового сопротивления не было, поскольку эти
парные формулы никак не затрагивают системных отношений в языке, хотя в
целом, приходится признать, они излишне длинны и громоздки.

Этот принцип паритетности формы множественного числа соблюдается во
всех официальных, а часто и неофициальных случаях и затрагивает все
сферы общественной жизни. Правительство земли Рейнланд-Пфальц,
например, выпустило в 1995 году нормативную инструкцию по
«справедливому в половом отношении административно-правовому языку»,
которая предписывала употребление парных формул, правда, в
гомеопатической дозировке, а именно, если в одном предложении
употребляется не больше двух пар.

А правительство земли Северный Рейн-Вестфалия от такого мудрого
ограничения числа пар отказалось. Служебная субординация для
университетов там была регламентирована в нормативном документе
следующим образом: «Вышестоящей инстанцией ректорши или ректора,
канцлерши или канцлера, профессорш и профессоров является министерство.
Начальницей или начальником доцентш и доцентов, научных ассистенток и
ассистентов, старших ассистенток и ассистентов, старших инженерш и
старших инженеров, научных и творческих сотрудниц и сотрудников…
является ректорша или ректор. Начальницей или начальником прочих
сотрудниц и сотрудников является канцлерша или канцлер».
Изготовлен
такой текст был в соответствии с указаниями межведомственной рабочей
группы со следующим обоснованием: «Общество, построенное на принципах
равноправия, требует языка права, построенного на принципах
равноправия». И здесь не обошлось без курьеза: «Устав может
предусматривать, что деканша или декан становится по истечении срока
исполнения ее или его обязанностей продеканшей или продеканом».
Получается, что по ходу службы в деканате можно и пол сменить.

Расово-гендерная корректность языка христианства

По всей очевидности, соображения политической корректности были
учтены и католической церковью. В 1993 года в Германии вышло в свет
роскошное издание Библии, иллюстрированной иконами, почти исключительно
русскими. Это был новый «единый перевод Священного Писания». Работа над
ним началась в 60-х годах ХХ века в связи с тем, что Второй Ватиканский
собор (1962–1965 г.г.) разрешил употребление национальных языков в
Божественной Литургии. Немецкоязычные католики разных стран и областей
Европы договорились о целесообразности единого перевода. Позже к работе
над переводом подключилась и евангелическая церковь Германии, однако
участие ее было ограниченным.

Обе церкви согласились с «Экуменическим перечнем библейских
собственных имен, географических названий, мер и весов», а также с
единым новым переводом Нового Завета и Псалтири, однако протестанты не
признали остальных Книг Ветхого Завета в новом переводе и оставили для
себя старый перевод Мартина Лютера.

Цель этой работы состояла не только в обеспечении всех
немецкоязычных католиков (а по возможности, и протестантов) единым
текстом Библии. Одновременно ставилась задача, которая была связана с
требованиями массовой информации, делавшими ее не менее, а, быть может,
даже более важной, чем наличие единого перевода. Эта задача заключалась
в том, чтобы сделать язык Священного Писания более современным в связи
с тем, что новый перевод «…был  бы полезен для использования Библии в
общественной жизни, в особенности прессой, радиовещанием и
телевидением». [123] 

Сравним небольшие отрывки из текстов перевода М. Лютера и нового перевода:

Книга Бытия

1. (1,27) Перевод М. Лютера: … und schuf sie als Mann und Weib. –
Новый перевод: Als Mann und Frau schuf er sie. –…мужчину и женщину
сотворил их.

2. (2,22) Перевод М. Лютера: –Und Gott der Herr baute ein Weib aus
der Rippe, die er von dem Menschen nahm… – Новый перевод: Gott, der
Herr, baute aus der Rippe, die er vom Menschen genommen hatte, eine
Frau… – Русский текст: И создал Бог из ребра, взятого у человека,
жену.

3. (2,23) Перевод М. Лютера: Da sprach der Mensch: Das ist doch Bein
von meinem Bein und Fleisch von meinem Fleisch; man wird sie Männin
nennen, weil sie vom Manne genommen ist. – Новый перевод: Und der
Mensch sprach: Das endlich ist Bein von meinem Bein und Fleisch von
meinem Fleisch. Frau soll sie heißen; denn vom Mann ist sie genommen. –
Русский текст: И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть
от плоти моей; она будет называться женою: ибо взята от мужа.

4. (2,25) Перевод М. Лютера: Und sie waren beide nackt, der Mensch
und sein Weib, und schämten sich nicht. – Новый перевод: Beide, Adam
und seine Frau, waren nackt, aber sie schämten sich nicht voreinander.
– Русский текст: И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились.

Из сопоставления этих переводов видно, что обозначения первой
женщины лексически разнятся как в переводе М. Лютера («Weib» и
«Männin»), так и в русском переводе («женщина» и «жена»). Новый перевод
Библии этого различия не делает, употребляя везде слово «Frau».

С одной стороны, совершенно очевидно, что этимологически слово
«Frau» не подходит для библейской истории сотворения человека,
поскольку обозначало жену не единственного человека, а господина,
первого среди многих. С другой стороны, одновременно исчезает также
разведение двух семантических категорий применительно к первой женщине:
а) по ее принадлежности к полу и б) по ее принадлежности к Адаму.

Но вместе с этим понятно и то обстоятельство, что текст Библии в
переводе М. Лютера невозможно использовать, соответственно цели
католической церкви, публично – в прессе, на радио и на телевидении –
по соображениям политической корректности: во-первых, слово «Weib»
имеет средний род в немецкой грамматике; во-вторых, его значение в
современном немецком языке развилось так, что оно обозначает женщину
нелицеприятным образом («баба»), а в-третьих – слово «Männin» М. Лютер
образовал от слова «Mann» (человек, мужчина) в своем стремлении
приблизить текст перевода к оригиналу. Вполне понятно, что феминистское
движение не может согласиться ни с одним из этих обстоятельств.

В Америке диапазон политически корректного регулирования
христианских текстов шире, чем, например, в Германии. Здесь, кроме
феминистского аспекта, должен учитываться и расовый, и
мультирелигиозный аспект в целом. Современная Америка уже не
«двухрасовое» государство с абсолютным преобладанием белого населения и
христианской веры, а мультирасовая, мультиэтническая и
мультирелигиозная страна. Это уже не просто протестанты, католики и
иудеи, но также и мормоны, мусульмане, индуисты, буддисты, даосы,
синтоисты, поклонники Сантерии, «нью-эйдж», вуду, агностики, атеисты,
гуманисты, растафари и сатанисты – так охарактеризовал в 1955 году
американское общество социолог Уилл Херберг в своем «Исследовании
американской религиозности» [124] .

В этих условиях политическая корректность не просто требует равных
прав для всех религий, но стремится, по сути, к дехристианизации
страны. Это, конечно, вполне понятно, если не упускать из виду, что
своим главным врагом политическая корректность объявила европейскую
культуру. Методы борьбы и на этом поле традиционны – демарши и протесты
даже при упоминании имени Христа или христианства. Иллюстрацией этому
могут служить две публикации.

В ноябре 1992 года в «Вашингтон Таймс» была опубликована статья под
заголовком «‘Христианская нация’ теперь сражается со словами; Фордайс
оплошал на территории политкорректности». [125]  В этой статье
сообщалось, что когда на одном из публичных мероприятий губернатор
Миссисипи Кирк Фордайс заявил: «Америка – христианская страна», то его
заклеймили как шовиниста, прежде чем он успел сесть на свое место.

Не избежал критики за «неуважение чувств верующих» и «пренебрежение
к другим конфессиям» и президент Соединенных Штатов Дж. Буш по той
причине, что упомянул в своей инаугурационной речи имя Христа, а журнал
«Нью Рипаблик» высмеял «церковников, проповедующих с президентского
помоста». [126]

Что же касается ревизии языка, то феминистская корректность в новом
немецком переводе Библии кажется совсем безобидной заменой слов на
фоне, например, такого текста, объясняющего желание Господа сотворить
Еву: «Нехорошо, что человеческое существо бродит в одиночестве; нужно
создать ему пару». [127]  Это текст из опубликованного в США нового
словаря «политкорректного христианства». Еще в 1980 году по инициативе
Национального совета церквей Америки была создана комиссия ученых
феминисток, которым предстояло составить новый словарь политически
корректных церковных слов и выражений. Первый том «Полного лексикона»,
вышедший в свет в 1983 года, содержал политкорректные эквиваленты
известных слов, лишенные всякого указания на мужской род (к сожалению,
источник приводит их только в русском переводе):

– «Высшее существо» вместо «Господь»,

– «Дитя Бога» вместо «Сын Божий»и подобные.

П.Дж. Бьюкенен пишет: «Строки «Белым, как снег, Господь, сделай
меня…» из гимна «Все в руце Твоей, Боже» часто поются как «Омой меня,
Господь, омой». Очевидно, словосочетание «белый, как снег» имеет
расистский подтекст. Обращение «Отец, Сын и Дух Святой» ныне заменено
на «Творец, Искупитель и Опора», что делает фразу более нейтральной с
гендерной точки зрения. А нью-йоркская церковь Риверсайд предпочитает
такое обращение: «Отец, Сын и Святой Дух, Единый Господь, Матерь
людская». […] Гимны «Вперед, Христовы воины» и «Я солдат Креста»
отвергнуты как чрезмерно воинственные. Гимны «Он вел меня» и «Господь,
Отец людей» признаны шовинистическими. Гимн «Да упокоит вас Господь» –
также недопустим; гимн «Вера наших отцов» постоянно критикуют. Те, кому
нравится мелодия, но не нравятся слова, могут подставлять «матерей» и
«предков» вместо «отцов». Гимн «Господь наших отцов» превратился в
«Господа эпох», а вместо «Сына Человеческого» в некоторых конгрегациях
исполняют гимн под названием «Человеческое Дитя» (изменения орфографии
мои. – Л.Л.). [128]

Если смотреть на это творчество с христианской точки зрения, то
всякий человек, знакомый с христианской догматикой, понимает, что такие
«исправления» означают отказ от христианства. Понятно, что христиане,
независимо от их расовой, половой или какой-либо иной принадлежности
никогда не потребуют внесения такого рода изменений в христианские
тексты. Одновременно известно, что Америка остается страной,
преимущественно христианской.

Возникающее противоречие Бьюкенен объясняет следующим образом: «…
христианство, изгнанное из школ и с городских улиц, постепенно
утрачивает почву. […] В 1996 году 62 процента протестантов и 74
процента католиков сказали, что для них все религии одинаково значимы.
[…] Сбылось предсказание католического епископа Фултона Дж. Шина,
сделанное в 1931 году.
«Мы создаем, утверждал Шин, – …общество
широких взглядов, которое не видит разницы между Богом как
Первопричиной и Богом как «ментальной проекцией», которое сравнивает
между собой Христа и Будду, святого Павла и Джона Дьюи, а затем
воспаряет к горнему синтезу и начинает говорить, что христианство ничем
не лучше других религий и что все мировые религии одинаковы».

До сих пор ни один суд еще не обязывал церковь переписать гимны,
молитвы и Библию так, чтобы эти тексты соответствовали новому
секулярному катехизису. Церковь сама сделала это, безо всякого
принуждения. Почему? Да по самой человеческой из причин.

Многие молодые священники сами не верят в неопровержимость истин,
преподанных им в семинариях, и не хотят отставать от своего поколения,
«уходящего в даль грядущую»; поэтому они пытаются совершить невозможное
– примирить христианство с контркультурой» (курсив мой.– Л.Л.). [129]

Контркультура, являясь разрушительной по своей природе,
последовательно проводит политику террора, вовсе не защищая права всех
верующих в мультирелигиозном обществе, но стремясь дехристианизировать
Америку, пользуясь политически корректной риторикой. А это прямо
связано с духовной моралью. «Не поддавайтесь иллюзии, будто мораль
возможна без религии, – предостерегал Дж. Вашингтон в своем прощальном
обращении к нации. – К богатству и процветанию ведет множество дорог, и
на каждой из них опорой вам будут только вера и мораль». [130] 
Дехристианизация означает разрушение духовной морали, лежащей в центре
содержательных категорий западной культуры.

Антидискриминационные принципы языка СМИ

Из всего изложенного видно, что с существованием политической
корректности и ее требованиями вынуждена считаться массовая
коммуникация в целом, что относится и к массовой информации, в
частности. Массовая информация как часть массовой коммуникации
действует согласно Ю.В. Рождественскому как текст, в построении
которого участвуют различные классы семиотических систем. При этом он
подчеркивает важную особенность массовой информации: «Благодаря
совмещению словесных, визуальных и аудиальных средств и постоянству
повременного действия массовая информация составляет постоянный
семиотический фон, на котором развертывается психическая жизнь людей.
Люди ощущают массовую информацию как особую постоянно присутствующую
действительность; они приучаются каждый день получать новости, поданные
в виде коллажей. Этим населению подаются материалы для ориентирования
на каждый день, а общая стратегия информирования, проводимая органами
массовой информации, создает возможность массового управления
разнородной профессиональной и бытовой деятельностью, сообщая ей
определенную направленность». [131]
Применить критику к текстам
массовой информации оказывается, по сути, невозможным по разным
причинам, наиболее существенными из которых являются

– недиалогический характер массовой информации как текста;

– образно-эмоциональный характер воздействия.

Недиалогический характер массовой информации как текста означает,
что этот текст постоянно направляется от создателей текста к
получателям, а получатели не имеют возможности адекватного ответа, так
как не могут воспользоваться средствами массовой информации для этой
цели.

Образно-эмоциональный характер воздействия сообщений массовой
информации существенно затрудняет критику, которая должна строиться с
применением логики, чтобы быть трезвой и взвешенной, а логика к образно
– эмоциональному воздействию не применима.

Последнее обстоятельство играет особенно важную роль в конфликтах
политкорректного характера в силу того, что политическая корректность
всегда исходит из факта обиды. В этом заключено противоречие: с одной
стороны, под фактом понимается обыкновенно нечто объективно
существующее, а с другой стороны, обида носит субъективный характер.
Поэтому часто получается так, что для одной стороны, участвующей в
конфликте, факт есть, а для другой его нет. По большей части это такие
ситуации, когда одна сторона утверждает, что ей нанесена обида или
оскорбление каким-либо высказыванием, а другая сторона настаивает на
том, что не находит ничего обидного или оскорбительного в своем
высказывании.

Здесь уместно привести иллюстрацию того, как легко построить
обвинение в политической некорректности в силу невозможности оценить
порог субъективной ранимости или обидчивости. В качестве примера
возьмем упоминавшуюся статью под заголовком «Наглядная ксенофобия»,
которая была опубликована в газете «Известия» от 19 сентября 2003 года
и сообщала, что Московским бюро по правам человека был представлен
новый проект под названием «Общественная кампания борьбы с расизмом,
ксенофобией, антисемитизмом и этнической дискриминацией в
многонациональной Российской Федерации».

После выступления участников проекта правозащитник Людмила Алексеева
огласила «хит-парад ненависти», то есть отчет о результатах
исследований Московской хельсинкской группы. «Согласно ему, – сообщает
газета, – первое место по «нелюбви» держат чеченцы. Их традиционно не
любят больше остальных. На втором – «кавказцы вообще». На третьем месте
оказались американцы, а на четвертом – ни в чем не повинные китайцы.
Пятерку ненавидимых народов замыкают цыгане и евреи».

На примере этого текста можно показать, как легко при желании счесть
каждое высказывание обидным и обвинить автора в ксенофобии и
дискриминации.

– Чеченцы могут обидеться на предложение «первое место по «нелюбви»
держат чеченцы», поскольку оно указывает на стремление чеченцев не
потерять этого первого места, удержать его – выходит, они постоянно
провоцируют «нелюбовь» к себе. Из этого можно сделать два вывода:
во-первых, мазохисты, а во-вторых – сами виноваты, раз так хотят. И оба
вывода опять обидны чеченцам.

– Фраза «их традиционно не любят больше всех» может показаться
обидной всем народам России: поскольку не уточняется, кто не любит
чеченцев, такая непохвальная традиция распространяется на любой народ,
живущий в России.

– Высказывание «на втором – «кавказцы вообще» дает повод для
возмущения представителям всех кавказских народов – ну, почему мы
«вообще», а все остальные «в частности»? Почему мы вам все на одно
лицо? Вы когда-нибудь научитесь нас различать?

– Заявление о том, что «на третьем месте оказались американцы, а на
четвертом – ни в чем не повинные китайцы» прямо указывает на то, что
американцы занимают свое третье место в «хит-параде ненависти» законно,
то есть ненавидимы заслуженно за какую-то вину, в отличие от китайцев.
А это американцам понравиться никак не может. Так что можно ожидать
симметричного ответа: в Америке, мол, тоже ненавидят русских.

– Китайцы больше всех других имеют основания для обиды, поскольку
открыто признается, что вины их никакой нет, а ненависть к ним есть.

– И народам России неприятно – получается, нелюди они какие-то, если ни в чем не повинных ненавидят.

– Цыгане и евреи тоже могут огорчиться из-за формулировки «пятерку
ненавидимых народов замыкают цыгане и евреи»– ну, почему они последние?
Может быть, на них просто не обращают внимания? Быть последними всегда
как-то печально, ведь всем всегда хочется быть первыми.

Из этого разбора (возможны и другие, подобные) видно, как трудно
применить объективную критику с применением логики к текстам массовой
информации, имеющим эмоциональный характер воздействия.

Однако, как показывает Ю.В. Рождественский, с помощью
контент-анализа, который массовый получатель провести не в состоянии,
логической критике можно подвергнуть направленность сообщений, т. е.
стратегию информирования. «Понимаемость текстов массовой информации
обеспечивается специальным обучением тому, что американские
контент-аналитики назвали «символическим зонтиком». Символический
зонтик – это набор слов, имеющих символическое оценочное значение.
Например: «демократия – хорошо», «тоталитаризм – плохо». Символы и их
значения не обсуждаются, а закрепляются в сознании, во-первых, в
процессе обучения предметам общего и специального образования в виде
примеров и отступлений от общей системы понятий в курсах разных
дисциплин и, во-вторых, путем укрепления в сознании этих символов за
счет их воспроизведения в массовой информации». [132]

Поскольку одно из условий, выполнение которых ожидается от средств
массовой информации, состоит в том, что она должна считаться с
существованием политической корректности во избежание нанесения обиды
какому-либо из меньшинств, а важнейшая задача средств массовой
информации заключается в формировании общественного мнения в русле
нового стиля речи, то соответственным образом строится и символический
зонтик.

С одной стороны, нормирование языка, наряду с действием иных
семиотических систем, предпринимается в массовой информации в виде
рассылаемых в различные органы СМИ списков запрещенных
политкорректностью слов и соответствующих замен для включения в
символический зонтик. Отдельные органы СМИ проявляют и собственную
инициативу: портлендская газета «Oregonian», например, ввела правило не
упоминать в спортивных обзорах команды, в названиях которых содержатся
слова, указывающие на индейцев, – Indians, braves, redmen, redskins и
chiefs.

С другой стороны, политически корректное нормирование языка не
всегда касается отдельных слов: соответствующая модальность должна быть
обеспечена и иными средствами. С этой целью организуются специальные
курсы в виде повышения квалификации работников средств массовой
информации. М. Беренс и Р. фон Римша приводят пример такого обучения.

Фонд Фридриха Эберта провел летом 1994 года семинар для молодых
редакторов газет, на котором была предпринята попытка сформулировать
антидискриминационные принципы языка печати. При этом разъяснялось:
«Дискриминация происходит в большинстве случаев из-за наивного интереса
к необычному. Подчеркивают признак, например, цвет кожи, но при этом
забывают, что говорят, будучи членами привилегированной группы, о
недопривилегированной (unterprivilegiert) группе». [133]

Для рассмотрения на этом же семинаре был предложен практический
пример. Агентство новостей «Deutsche Presse Agentur» опубликовало
следующее сообщение: «Гамбург (dpa). Цыгане все чаще продают своих
грудных детей, по большей части, согласно данным экспертов по делам
семьи, через посредников из криминальной среды. Уже долгое время
наблюдается рост числа таких случаев, по словам Рольфа Баха,
руководителя службы усыновления четырех северных земель… В первую
очередь нужда заставляет цыганские семьи продавать своих детей». [134]

На семинаре это сообщение было разобрано с политически корректной
точки зрения, акценты были смещены, и преступник превратился в жертву:
«Здесь заголовок и вводное предложение вменяют в вину продажу детей
только их кровным родителям… Если написать «Северные немцы все чаще
покупают детей», то можно убрать, по крайней мере, обвинения
расистского характера из заголовка… Модель интерпретации, которая
возникает в результате, означает «цыгане = торговцы детьми» и является
одним из наиболее устойчивых клише». [135]

В завершение работы семинара был составлен контрольный список из
семи пунктов для молодых редакторов. Антидискриминационными положениями
этого списка они должны руководствоваться во избежание политически не
корректных публикаций по принципу: чему быть нельзя, того и не может
быть.

Приведенный пример служит яркой иллюстрацией к анализу массовой
коммуникации как речевой деятельности и особенностей текстов массовой
коммуникации и информации. Выделяя характерные признаки и особенности
таких текстов, определяющие способы их функционирования, Ю.В.
Рождественский указывает на чрезвычайно важное обстоятельство:
«Массовая информация неизбежно по природе создания текста содержит
эристическую уловку: она представляет сведения лишь частично и
формирует коллаж сведений. Образ, содержащийся в этом коллаже,
направлен на побуждение к действию. Если правдивость рекламы
регулируется законом, а правдивость текстов информационных систем
оценивается абонентом, то текст массовой информации идет только от
создателя к получателю и может побуждать к разрушительным действиям,
даже без намерения создателя речи. Поэтому коллаж, как сложное имя-миф,
должно создавать честно и понимать критически». [136]  Честное и
ответственное создание текстов массовой информации относится к
этическим задачам языка, возникшим в современных условиях
информационного общества.

Что же касается текстов массовой информации, например в Германии,
создаваемых в соответствии с антидискриминационными принципами и с
использованием в этих целях политически корректных именований, то, как
пишет К.Р Рёль, общим для всех этих «пустых и туманных слов является
благое намерение пользователей [этого вокабуляра] привести в движение
тех, кому они адресованы, и уничтожить противника. Но уже не так, как
во времена Ленина, посредством веревки или пули в затылок, а путем
бойкота со стороны общества и исключения всего политически не
корректного. Впрочем, если, в соответствии с Лениным, хорошая
журналистика – это агитация с помощью фактов, – то политически
корректная журналистика становится достаточно часто журналистикой без
фактов». [137]

 

Глава 4. Лексикологический аспект стилевых движений

Ясности, или понятности значения, противостоят два
порока – темнота и, если так можно выразиться, чрезмерная ясность, или
двусмысленность; в первом случае не видно никакого значения, во втором
появляются сразу несколько, но не ясно, какое из них истинное.
Г.В. Лейбниц

Тот состав слов, который мы здесь рассматриваем, позволяет
определить, с точки зрения лексикологии, смысловые сферы, в которых
политическая корректность производит исправление языка, а также
установить направления семантического развития политкорректных
наименований.

На основе такого лексикологического анализа можно делать
определенные заключения относительно развития стилевых движений,
возникающих благодаря динамике категорий культуры. «Зарождающееся
стилевое движение акцентирует свои отличия от сложившихся норм
культурного поведения, принятых в данное время, и акцентирует свои
различия с общепринятыми нормами». [138]

Исходя из основных дифференцирующих признаков семантики политически
корректных имен, можно классифицировать характерные признаки стилевых
движений, возникающих в результате политически корректной культурной
революции. При этом мы не рассматриваем отдельно английские и немецкие
слова, но объединяем их в общую классификацию, поскольку они имеют
аналогичный характер развития.

Расовая политкорректность

Семантическое развитие этого вида политической корректности идет в
направлении от признака расового (например, цвет кожи) к признаку
государственной принадлежности:

– negroes / non-whites / colored / blacks / minority (group) /
African Americans / Afroamericans (негры – небелые – цветные – черные –
меньшинство – американцы африканского происхождения – афроамериканцы);
–
Indian / Native American / American Indian / Amerindian / first nation
(индеец – коренной американец – индеец американского происхождения –
америндеец – первая нация).

Это означает, что научное, этнографическое обозначение замещается политическим.
При
этом, если в случае черных и цветных можно усмотреть возможность
субъективной оценки объективного факта в результате лексических
значений слов, их называющих и указывающих на цвет кожи, то трудно
найти аналогичное обоснование для слова «индеец», давно вытеснившего
слово «краснокожий».

Наряду с этим есть случаи политически корректных имен, сохраняющих
указание на цвет кожи в привлекательном варианте; например, пришедшее в
Германию из Америки в виде кальки слово «Sonnenmensch» –человек солнца,
– но они не находят распространения.

Этническая политкорректность

С одной стороны, создание новых имен в этой смысловой сфере
осуществляется в направлении отказа от употребления слова, называющего
народ, и разделения народа в языке на отдельные племена, его
составляющие. Это происходит путем использования самоназваний племен;
например: вместо «индейцы»- «чироки», «ирокезы», «навахи» и т. д., хотя
все индейцы продолжают называть себя индейцами, осознавая себя одним
народом.

Цыгане должны называться в Германии «Roma und Sinti». Табуизация
слова «Zigeuner» привела к тому, что цыган никак невозможно обозначить
как народ. Племя, называемое в форме множественного числа «Sinti»
(Cinti), живет в Германии давно, во многих поколениях. Roma (тоже форма
множественного числа) пришли в Германию уже в ХХ веке с Балкан.

Новое политкорректное имя «Roma und Sinti» создает для подавляющего
большинства немцев полную языковую неуверенность в нескольких
направлениях:

– никто не знает, в каком числе употребляются эти слова – в
единственном или во множественном: они являются заимствованными для
немецкого языка и, с точки зрения немецкой грамматики, не имеют
признака множественного числа, но оба употребляются во множественном
числе;

– возникает вопрос, как определить, к какому племени принадлежит конкретный человек, чтобы политкорректно назвать его;

– невозможно определить, как назвать его правильно в единственном числе (правильно будет «ein Sinto», «ein Rom»);

– непонятно, можно ли так же называть женщину – существительные
женского рода в единственном числе – «eine Sintiza», «eine Romni».

Кроме того, к цыганскому народу относятся также и другие племена, а для них нет отдельного политически корректного имени.

Второе направление состоит в замене названия народа словом,
указывающим на гражданство; например, вместо «русские» – «россияне»
(ср. нем. «Russen» и политически корректное новообразование последнего
десятилетия «Rußländer»).

Культурная политкорректность

В этой смысловой сфере направление семантического развития
определяется переходом от указания на культурную принадлежность к
указанию на географическое происхождение.

Одним примером может служить слово «Oriental» – выходец с Востока, –
которое раскрывает истинную природу понятия, указывая на культурную
принадлежность; это и научный термин: существует научная дисциплина
ориенталистика, т. е. востоковедение. Оно заменено политкорректным
именем «Asian American» – американец азиатского происхождения, –
которое указывает на географическое происхождение и является более
широким понятием. В соответствии с таким подходом, немца, например,
родившегося и выросшего в азиатской части России и выехавшего в
Америку, тоже следует именовать американцем азиатского происхождения –
Asian American – и рассматривать его в культурном отношении так же,
как, скажем, китайца или японца. Политкорректное имя никак не указывает
на особенности культуры, в которых сформировалась личность.

Другой пример – такие слова, как «Busch» – буш; «Pampa» –пампасы;
«Urwald» – джунгли; «Kraal» –крааль, – которые заменяются политически
корректным словом «Heimatland» (родная земля). При этом, слово «Busch»,
например, указывает не только на бушменскую расу, но и на бушменский
язык и бушменскую культуру, и когда говорится о человеке из джунглей,
из пампасов или из крааля, то имеется в виду, по сути, его культурная
принадлежность. Новое политически корректное имя «родная земля» не
делает различий между культурными особенностями, также и географическое
происхождение не указывается, по всей вероятности, по той причине, что
географическое понятие в этих случаях тесно связано с понятием культуры.

В Германии, например, существует и общее для всех случаев такого
рода обозначение – «другой культурный круг». Фолькер Гунске разъясняет
это понятие следующим образом: «Так, слова «чужеземец», «иностранец»,
«дикарь»… или «раса» уже давно не приняты в приличном обществе. Но что
сказать, если хочешь говорить именно об этом? Для выхода из этого
щекотливого положения находятся чаще всего неожиданные решения, которые
невероятно обогащают словарный состав. Тем временем прочно утвердился
«другой культурный круг». Выражение с прямо-таки торжественным флером.
Если папочка еще в 60-е годы совершенно неуклюже и без всякого
стеснения говорил о неграх из крааля, чтобы подчеркнуть «культурное
отличие», то сегодня сын умеет уже без артикуляционных затруднений и с
приятной дрожью вести речь о «другом культурном круге».

При этом он достиг двух целей обучения одним разом. Во-первых, он
избегает скверных слов и пользуется политически корректным вокабуляром,
а во-вторых, он одаривает турков, арабов или готтентоттов уже не
презрительным, а великодушным, прямо-таки терпимым взором: тот, кто
происходит из другого культурного круга, не виноват, что немецкая
культура была ему недоступна. Иные люди, иные нравы… Другой культурный
круг – неизбежная оборотная сторона многих чаяний обогащения культуры
иностранцами. При уповании на культурное обогащение обычный иностранец
мутирует в спасителя, который принесет нам замену утопии –
мультикультурное общество. А все, что не нравится в этом киче
мультикультуры, просто причисляется к другому культурному кругу, с
которым не хочется соприкасаться». [139]
Другая разновидность культурной политкорректности выражается в сепаратизме внутри одной культуры.

Об этом свидетельствует наличие в языке таких терминов, как

– белая наука;

– черная наука;

– женская наука;

– альтернативная наука (вводится в оборот в русском языке);

– черные университеты;

– черная литература;

– женская (лесбийская) литература и т. п.

Существует женская культура в целом, противопоставленная мужской
культуре и существующая как противовес «грязным мужским фантазиям». Эта
культура состоит из женской литературы, женской науки, женских газет и
журналов, женских групп и женских кафе. Женская культура возникла как
результат ранимости. Специфически женская ранимость вызывается наличием
мужчин как таковых.

Культурной традиции противопоставлена также альтернативная культура,
которая есть результат альтернативного мышления. Признаки
альтернативной культуры:

– театральный спектакль не в театре, а в пивной палатке,

– балет – в церкви;

– опера — на футбольном поле;

– концерт фортепьянной музыки – на базарной площади;

– рок-концерт – на Красной площади в Москве, т.е. фактически на
кладбищенской площади, если подумать о захоронениях вдоль кремлевской
стены.

Гражданская политкорректность

В отношении гражданства политическая корректность действует в нескольких направлениях.

Во-первых, упоминание об иностранцах, иностранном политически некорректно в принципе:

– иностранцев следует называть приезжими, нездешними: foreigners > newcomers;

– это требование распространяется и на иностранные языки, которые
должны именоваться политически корректно современными языками (foreign
languages > modern languages), из чего, между прочим, следует, что
родной язык не может быть отнесен к современным, а от несовременного
остается полшага до причисления родного языка к отсталым.

Во-вторых, нелегальные эмигранты приравниваются в языке к гражданам
страны. В Америке вместо «illegal aliens» – нелегально проживающие
иностранцы, собственно, незнакомцы – следует употреблять,
соответственно политической корректности, «undocumented residents»
–незарегистрированные постоянные жители.

В Германии вместо слова «иностранцы» – Ausländer – в этом случае
употребляется словосочетание «ausländische Mitbürger» – иностранные
сограждане. Таким образом, во внутренней форме этого наименования
оказываются представленными два взаимоисключающих понятия: слово
«ausländischе» – иностранные – содержит во внутренней форме указание на
живущих за пределами страны, граждан иных стран, а слово «Mitbürger» –
сограждане – указывает своей внутренней формой на имеющих одно и то же
гражданство. Имя «ausländische Mitbürger» кажется, с одной стороны,
полным абсурдом: сограждане, но одновременно иностранцы. А с другой
стороны, такое именование ставит в неопределенное положение немцев –
тогда уже и их следовало бы именовать «inländische Mitbürger», т.е.
отечественные сограждане – по внутренней форме, собственно, сограждане,
живущие внутри страны.

Из этого видно третье направление семантического развития в
отношении гражданства – стирание различий в языке между гражданами
страны и проживающими в ней на законных основаниях иностранцами,
которые тоже именуются согражданами.

Что же касается представителей различных этнических групп среди
граждан страны, то при упоминании о них политическая корректность
требует полной формулы; например, «сограждане турецкого – арабского,
африканского, албанского… – происхождения». В то же время, в
политически корректном лексиконе в Германии, например, не существует
«сограждан немецкого происхождения». Здесь уместно упомянуть и
особенность немецкого языка по отношению к немцам – гражданам бывшей
ГДР: политически не корректно называть их «Ostdeutsche» – восточные
немцы; вместо этого следует употреблять выражение «Menschen in den
neuen Bundesländern» – люди в новых федеральных землях. Матиас Ведель
обращает при этом внимание на тот факт, что они не называются «unsere
Menschen in den neuen Bundesländern» – наши люди в новых федеральных
землях. [140] 

Из этого можно заключить, что четвертое направление семантического
развития политически корректных имен состоит в выделении в языке
граждан не коренной, не титульной национальности.

Существует и еще одна особенность гражданской политкорректности:
патриотизм заменяется в языке конституционным патриотизмом. Быть
патриотом своего народа и своей культуры политически не корректно.
Вместе с тем, политически корректный патриотизм оказывается, с одной
стороны, не добровольным, а навязываемым конституцией, поскольку
конституции должны подчиняться все граждане, а с другой стороны, он
неустойчив и носит временный характер,  так как конституциям тоже
присуща переменчивость.

Таким политически корректным пониманием патриотизма диктуется, по
всей видимости, широкое распространение в официальных (и не только)
речах выражений «эта страна», «в этой стране» там, где еще недавно
говорилось «наша страна», «в нашей стране» (ср. нем. dieses Land, in
diesem Land на месте прежних unser Land, in unserem Land).

Социальная политкорректность

Этот вид политической корректности развивается семантически в
направлении стирания в языке различий в имущественном положении и
гражданском состоянии:

– богатых упоминать не следует, а если это оказывается необходимым,
то нужно употреблять политически корректное наименование, например,
«Besserverdienende», т.е. «лучше зарабатывающие», хотя речь может идти
о человеке, получившем, скажем, большое наследство и не работающем
вовсе;

– бедных следует называть завуалированно: в Америке слова «poor» и
«needy» со значениями «бедный» и «нуждающийся» под запретом; разрешены
были политически корректные варианты «deprived» –обездоленный, а затем
«underprivileged» (недопривилегированный), теперь же предпочтительнее
употреблять слово «disadvantaged» – потерпевший ущерб;

– о безработных – unemployed – упоминать нельзя, политически корректно они называются теперь не получающими зарплаты – unwaged;

– косвенные указания на бедность тоже не допускаются: вместо трущоб
– slums – в Америке существует теперь политически корректное жилье, не
соответствующее стандартам – substandard housing;

– а человек, роющийся в помойках – bin man – превратился в
собирателя вещей, от которых отказались – refuse collectors, так что и
человек попадает в языке в синонимический ряд с коллекционером, и вещи
на помойке выведены из разряда мусора или хлама;

– в Германии вместо прежнего «Arme» – бедные – употребляется «Sozialschwache» – социально слабые;

– нуждающихся (Bedürftige) немецкие учреждения социального
обеспечения называют теперь политически корректно клиентами (Kunden,
Klienten), что является, по сути, прямой ложью: клиент всегда платит, а
эти люди получают деньги, однако различия стираются, поскольку все
являются клиентами, покупая товары или услуги. И нуждающиеся – как все.

Что же касается гражданского состояния, то оно тоже политкорректно вуалируется:

– тот, кто раньше назывался любовником, теперь именуется другом;

– если эта связь продолжительная, то речь идет уже о «партнере по жизни» (Lebenspartner);

– если есть уверенность, что «партнерство» будет недолгим, то говорят о «партнере по отрезку жизни» – Lebensabschnittpartner;

– слово «Fräulein», употреблявшееся как форма обращения к женщине,
никогда не бывшей замужем, было изъято из обращения по требованию
немецких феминисток, поскольку ему не было лексической оппозиции для
мужского рода – скажем, *Männlein. Поэтому оно рассматривалось как
доказательство сексистской ассиметрии в немецком языке.

Профессиональная политкорректность

В этой разновидности политической корректности обнаруживается тенденция к нивелированию различий между профессиями в языке.
В Германии, например:

– продавцы называются консультантами – Berater – наряду с юристами и аудиторами, имеющими очень высокий уровень образования;

– официанты – «ресторанными специалистами» –Restaurantfachmann, хотя
слово «Fachmann» – специалист – имеет еще и оттенок значения,
указывающий на высокое мастерство (аналогично русск. «спец»);

– тюремные надзиратели – исполнительными чиновниками, которые  тем
самым становятся в один ряд со всеми остальными чиновниками, например,
с министрами и профессорами (последние относятся в Германии тоже к
чиновникам согласно Закону о государственной службе).

Всем политкорректным именам такого рода придается широкий
семантический диапазон, который охватывает большой круг профессий, и в
результате разрушается вся понятийная система в языке, включающая в
себя названия профессий. Зато все люди, различавшиеся прежде своим
профессиональным статусом, оказываются политкорректно равными в этом
отношении.

Институциональная политкорректность

Этот вид политической корректности развивается семантически,
аналогично профессиональной политкорректности, в направлении стирания
различий или вуалирования предназначения учреждений в языке.

Это показывают следующие примеры:

– тюрьму – Gefängnis – следует называть исполнительным заведением
(правосудия) – (Justiz) (Vollzugsanstalt). Тюрьма, конечно, таковым
заведением является, но все дело в том, что слово «тюрьма» нельзя
употреблять;

– промышленная зона должна называться политкорректно технологическим парком – Technologiepark;

– а мусорная свалка – Müllhalde – парком для захоронения
(Entsorgungspark), в результате чего мусорная свалка ставится в
языковой картине мира в один ряд с высокотехнологичными предприятиями
атомной энергетики, поскольку под словом «Entsorgung» в качестве
первичного наименования понимается захоронение ядерных отходов;

– вспомогательные школы для детей с отставанием в развитии
–Hilfsschule – политкорректно именуются особыми школами – Sonderschule.

Такая завуалированность проникает и в язык права: в Германии
существует закон, в соответствии с которым неимущие, участвующие в
судебных спорах, не должны нести судебные издержки, их берет на себя
государство. Раньше это право бедных так и называлось в законе
(собственно, так назывался закон) – «Armenrecht», теперь же, по
соображениям политической корректности, этот закон переименован в
«Помощь по судебным издержкам» (Prozeßkostenhilfe), хотя содержание его
осталось прежним.

 

Этическая политкорректность

Семантическое развитие политкорректных имен, подразумевающих
этическую оценку, направлено в сторону нивелирования или, по меньшей
мере, размывания этической оценки.

Если, например, слово «пьяница» – Säufer – или «алкоголик» –
Alkoholiker– является резко отрицательной оценкой, то политкорректное
«больной от алкоголя» – Alkoholkranke – размыто как в отношении болезни
(может быть, цирроз печени?), так и в отношении оценки – больного ведь
не осудишь.

Наркоманов – Rauschgiftsüchtige – тоже нельзя назвать наркоманами, а
только политкорректно – пользователями (англ. user) или больными манией
(нем. Suchtkranke). Конечно, и алкоголики, и наркоманы, действительно
больны, и называть их больными вполне уместно в качестве пациентов
врачей.

Однако политическая корректность производит подмену поступка,
требующего этической оценки, болезненным состоянием, возникшим в
результате поступка и не подлежащим оценке, так как болезнь не
оценивается с этической точки зрения. Поскольку прежние слова попадают
под запрет, то этическая оценка становится в принципе невозможной.

В тех же случаях, когда не удается назвать пьяного (betrunken)
больным, политическая корректность требует употреблять созданное ею с
большой фантазией слово «химически недомогающий» – chemisch unpäßlich,
т. е. хотя и слегка, но все же больной.

Аналогичный подход и к преступникам, которых нельзя называть
преступниками – Verbrecher – и которые именуются очень мягко: людьми,
совершившими наказуемые действия – Straftäter. В таком наименовании,
во-первых, нет явной этической оценки, поскольку внутренняя форма этого
слова никак не указывает на характер действий, в отличие от внутренней
формы слова – Verbrecher, – указывающей на то, что человек совершил
недопустимое. Во-вторых, наказуемые действия все люди совершают
(например, опаздывают на работу или нарушают правила дорожного движения
и т.п.), так что, с точки зрения политически корректного языка, все
одинаковые, и преступники – такие же, как все.

Нравственная политкорректность

Этот вид политической корректности развивается семантически в
направлении стирания в языке различий между людьми в их моральном
состоянии, поскольку не допускает никакой оценки.

О людях нельзя сказать ничего словами оценочного характера;
например: лицемер, злодей, блудник, лжец, вор и т. п.). Если требуется
подчеркнуть отличие, то для этого существует универсальное политически
корректное слово «другой». Надо заметить, что в Германии, например, это
слово употребляется и в качестве единственной политкорректной шутки в
редких случаях самоиронии: вместо «unmoralisch» – аморальный –
«moralisch anders» – морально другой. В сомнительном случае можно
воспользоваться словом «alternativ» альтернативный, которое относят к
чему угодно.

Эти правила существуют для большинства. За собой же политическая
корректность оставляет право использовать оценочные слова, когда
критикует большинство; например: «menschenverachtend» – выражающий
презрение к человеку, человеконенавистнический; «zynisch» – циничный,
при этом чаще всего в виде тавтологичной парной формулы –
«menschenverachtend und zynisch», а также «frauenfeindlich»
–женоненавистнический.

Особая разновидность нравственной политкорректности существует для
случаев войны и военных действий и состоит в том, что военные действия
представляются в языке как не направленные против людей.

Примерами могут служить такие выражения:

– collateral damage – сопутствующие потери > civilians killed
accidentally by military action – гражданские лица, убитые во время
военных действий случайно;

– killing the enemy –уничтожение врага > servicing the target – попадание в цель.

Физическая политкорректность

Принципиальная позиция политической корректности состоит в том,
чтобы избегать употребления слов, указывающих на возраст, физические
способности и внешность.

Это, однако, предметы, о которых все-таки приходится говорить. Для этих случаев существуют политически корректные наименования.

Употребление слов «старый» или «пожилой» под запретом. Политически
корректное наименование – «старейшины», – которое, собственно,
указывает не столько на возраст, сколько на положение в обществе (англ.
«senior citizen», нем. «Senioren»), Э. Хеншайд называет «образцовым
экземпляром маскировочного, даже издевательского языка» и отмечает, что
«времена теперь ужесточаются и для 40–50-летних. Они с недавних пор уже
превращаются в «предстарейшин» – «Vorsenioren»". [141]  По такой логике
и 20–30-летних можно назвать «препредстарейшинами», и все взрослое
население превратится в совет старейшин.

Физически здоровых людей следует именовать политкорректно «временно
способными». Слова «парализованный», «инвалид», «калека», «слепой»,
«глухой» и подобные политическая корректность табуизирует и требует
употреблять в соответствующих случаях новые имена, содержащие указание
на способность с добавлением уточнения «иначе», например:

invalid > differently abled, Invalide > anders befähigt; инвалид > иначе способный;

– blind > «other visioned», blind > anderssichtig, слепой > инакозрячий;

Liliputaner > andersproportioniert, лилипут > имеющий иные пропорции;

– farbig > andersfarbig цветной > иного цвета.

Другая возможность для образования новых политически корректных имен
– указание на необходимость преодоления трудностей по каким-либо
причинам, обусловленным физическими данными, например:

physically challenged люди, преодолевающие трудности из-за своего физического состояния
– часто употребляется пустая звуковая оболочка: anders herausgefordert преодолевающий иные трудности.

Слова, указывающие на красоту, попадают под абсолютный запрет
политической корректности как создающие стандарт красоты. Естественное
для любой культуры предпочтение красивого уродливому или просто
некрасивому преследуется политической корректностью как проявление
«лукизма», создание стандарта красоты, предполагающего предпочтение
более привлекательного менее привлекательному (favouring the attractive
over the less attractive). О красоте нельзя упоминать никак, и
политически корректных слов для этого не существует.

Что же касается подробностей внешнего вида, выходящих за рамки
стандарта красоты, то здесь политическая корректность выводит из
обращения такие, например, слова, как «низкорослый», «толстый» и т.п. и
требует употреблять вместо них политкорректные наименования:

– kleinwüchsig > vertical herausgefordert > short people >
vertically challenged people – низкорослый > преодолевающий
трудности из-за своих вертикальных пропорций;

– dick > gewichtsmäßig herausgeforder, fat people >
horizontally challenged people– толстый > преодолевающий трудности
из-за своих горизонтальных пропорций;
nicht gut aussehend > andersaussehend– некрасивый > иного внешнего вида;

– häßlich > kosmetisch  anders – уродливый > иной в косметическом отношении;

– Perücke > zweite Frisur – парик > вторая прическа;

– Gebiß > dritte Zähne –вставная челюсть > третьи зубы.

Из этого видно, что физическая политкорректность развивается
семантически в направлении стирания различий между людьми по возрасту,
физическим данным и внешности: получается, что все обладают физическими
способностями, слухом, зрением и т. п., только одни «иными», а другие,
выходит, тоже иными или временными; у всех есть прически – первые или
вторые, а также зубы – вторые или третьи.

Умственная политкорректность

Семантическое развитие этого вида политкорректности также
направляется в сторону стирания в языке различий между людьми по их
умственным способностям, одаренности и т. п. Различия в умственных
способностях – абсолютное табу политической корректности, в том числе в
лексическом составе языка.

Политическая корректность требует запрета на употребление слов со
значением «умный». В случае крайней необходимости можно прибегнуть к
выражению «временно способный».

Слова со значением «глупый», например, англ. «fool» и нем. «dumm»,
«schwachsinnig» тоже под запретом и заменяются политически корректным
именем «иначе способный», например, англ. «differently abled» и нем.
«anders befähigt».

Следует отметить, что латентно указание на существование умных
содержалось бы в политически корректных наименованиях глупых, поскольку
слово «иначе» относит к какой-то норме, какому-то критерию, если бы при
этом употреблялись слова с лексическим значением ума. Однако же
английское слово «abled» и немецкое слово «befähigt» имеют более
широкую семантику и употребляются также по отношению к другим
способностям, при этом, в качестве первичного наименования, – к
физическим. Это отражается и в политически корректном лексиконе: англ.
«differently abled» и нем. «anders befähigt» употребляются для
именования людей с увечьями, парализованных и т. п.

Это означает, что в языке не представлена дифференциация
способностей человека, т. е. указание на то, что физические способности
и умственные способности – это разные способности человека. Кроме того,
в результате запрета на слова со значениями «умный» и «глупый», наличие
не только разных, но и вообще каких-либо умственных способностей у
человека оказывается не отраженным в языковой картине мира, поскольку
для их обозначения не существует отдельного имени, отличного от
наименования физических способностей.

Если же возникает все-таки необходимость говорить об умственных
способностях или умственном развитии, то политически корректное имя
создается с указанием не на умственные способности, а на причину, по
которой приходится об этом говорить; например:

– retarded children > children with learning difficulties –
умственно отсталые дети > дети, испытывающие трудности при обучении.

Учреждается также политически корректное единомыслие. Примечательно,
что инакомыслящие, которых еще в 70-е годы полагалось уважать и
почитать, начисто исчезли.

Психические патологии в языке также вуалируются: такие слова, как
«безумный», «сумасшедший» (например, нем. «Irre», «Wahnsinnige»,
«Verrückte»), употреблять не следует. Даже «психически больные»
(psychisch Kranke) под запретом.

В качестве замены им существует расплывчатое политкорректное
наименование «лица с психиатрическим опытом», или «лица с опытом в
психиатрии» (нем. «Personen mit Psychiatrieerfahrung»), которое не
вполне понятно человеку, не знающему, что имеется в виду, поскольку
заключает в себе возможность множественного толкования. Это могут быть,
в частности, люди: а) обладающие знаниями о психике человека; б)
осведомленные о психических заболеваниях; в) имеющие опыт общения с
психически больными; г) врачи-психиатры.

Гендерная политкорректность

Достаточно подробное описание этого вида политической корректности было приведено выше.

Общая тенденция семантического развития заключается в представлении мужчин и женщин в языке как особей разных видов.

Это представление отражается в языке, по большей части в принципе
паритетности, т. е. в употреблении парных формул, называющих не только
мужчин и женщин раздельно, но и обозначающих абстрактные понятия.
Англоязычные феминистки настаивают, например, на существовании понятия
«сестринство» (sisterhood) наряду с понятием «братство» (brotherhood).
А государственный министр (женщина) земли Рейнланд-Пфальц в Германии
заявила в официальной речи по случаю открытия выставки, что она была
организована под ее «матронажем» – по аналогии с «патронажем». Создание
двух понятий на месте одного прежнего было осуществлено путем
преобразования немецкого сложносоставного слова «Schirmherrschaft» в
новое политкорректное слово, отражающее принцип паритетности,
«Schirmfrauschaft». Умножение подобных слов в языке ведет, по сути, к
размыванию понятия единства человечества в языковой картине мира.

К гендерной политкорректности следует отнести и сексуальную политкорректность

Эта разновидность гендерной политкорректности требует, чтобы по
отношению к представителям групп различной сексуальной ориентации
употреблялось только то слово, которое они сами выбрали в качестве
самоназвания.

В немецком языке слово «schwul» осталось в употреблении по отношению
к гомосексуалистам, только если раньше его избегали употреблять
публично, поскольку оно считалось оскорбительным, то теперь на него не
обижаются. В английском языке попали под запрет слова «fairy» и
«queer», так как гомосексуалисты выбрали для себя самоназвание «gay».
Это весьма примечательное семантическое развитие, поскольку слово «gay»
происходит из языка уголовников XVIII века и под ним подразумевались
проститутки и прожженные проходимцы.

Широкое распространение получило слово «гомофоб», которое стало
одним из излюбленных ругательных ярлыков приверженцев политической
корректности. Среди тех, кто его употребляет сегодня направо и налево,
быть может, лишь очень немногие знают, что оно обозначает. Гомофобия –
это медицинский термин, обозначающий патологическое нарушение,
болезненную неприязнь к гомосексуальности, источником которой является
подавленный страх собственной гомосексуальности. Теперь это слово
употребляется по отношению ко всякому, кто обнаружит хотя бы легкий
оттенок предубеждения против какого-либо гомофила или сколь угодно
робко отважится поставить под сомнение одно из особых прав, которые им
должны предоставляться как представителям «виктимизированного»
меньшинства.

Экологическая политкорректность

Цель апологетов этого вида политической корректности состоит в том,
чтобы сломать привычную языковую картину мира, которая формирует, как
они считают, невежественное и безжалостное отношение человека к природе.

Поэтому экологическая политкорректность стремится отразить во
внутренней форме новых политкорректных имен жестокость человека по
отношению к животным и растениям:

– для отбивной (Schnitzel) существует политкорректная замена «жареный кусок мышцы животного» (gebratenes Tiermuskelstück),

– вместо слова «бумага» следует употреблять выражение «переработанный труп дерева» (verarbeitete Baumleiche),

– умирание лесов (Waldsterben) превращается в убийство лесов (Waldmord) и т.п.

Однако нужно сказать, что подобные политкорректные имена не находят
широкого распространения, хотя слово «Waldmord», похоже, утверждается в
немецком языке.

Экологическая политкорректность представлена более широко не
отдельными словами, а лозунгами, которые внутри экологического движения
политической корректности приобретают характер общих мест. Наиболее
значительными являются при этом движение веганцев и движение флоранцев.

Веганцы (нем. Veganer) отвергают не только употребление мяса в пищу
в любом виде, но также и употребление молочных продуктов и яиц.
Пропаганду своего образа мыслей они ведут, например, под лозунгами:

–  «Сыр – это смерть!»;

– «Молоко – это мародерство, коровье молоко – для телят!»;

–  «Яйцо – это смерть в кастрюле».

Убийство животных «из низких побуждений», равно как и ношение
меховых изделий следует строго наказывать. 26 декабря 1993 года веганцы
разгромили могилу Марлен Дитрих и осквернили ее, поскольку она была,
как значилось в их листовке, «помешана на мехах».

Движение флоранцев (нем. Floraner) возникло в Америке и существует
также в Германии. Флоранцы защищают глобальные права растений, чтобы
положить конец их использованию человеком в качестве мертвого сырья.
Основателем и гуру этого движения был американец доктор Питер Джордан.
Он и его сторонники сеют панику среди фермеров, торговцев фруктами и
овощами, лесом и пиломатериалами, а также среди вегетарианцев. В
Америке, например, осенью 1993 года флоранцы провели по всей стране
акцию под лозунгом «Сбор урожая – это убийство»: они бросались под
комбайны, взбирались, образуя цепочки, на яблони, чтобы
воспрепятствовать сбору урожая. Некоторым такой «мирный» протест
показался недостаточным, и они стали взрывать трактора, бросать бутылки
с зажигательной смесью в магазины, торгующие древесиной, и громить
фруктовые и овощные отделы супермаркетов.

Все эти действия флоранцы предпринимают в убеждении, что
«каннибализм лучше, чем миска салата на столе». В целом, идеология
флоранцев заключается в том, что должны быть защищены права растений, а
людей и зверей нужно предоставить самим себе – пусть они съедят друг
друга. Кстати, в Москве тоже уже можно увидеть наклейки на ветровом
стекле автомобиля с текстом в духе флоранской политкорректности: «Убей
бобра, спаси дерево».

Еще один способ экологической политкорректности – модальность. В
радиопередаче (в Германии) упоминается, например, «так называемая
агрессивность белого медведя» с подтекстом в том смысле, что на самом
деле белые медведи не агрессивны, так их заклеймил человек.

Мы ограничиваемся этой лексикологической классификацией политической
корректности, имеющей описательный характер. Можно думать, что
приводимые здесь виды политической корректности не равнозначны в части
прогностической оценки их влияния на дальнейшее развитие языка. В
первую очередь, мы имеем в виду при этом преобразование языковой
картины мира, которое и является, фактически, целью политкорректности.

В этом отношении возможны такие нарушения взаимосвязей в составе
семантических и морфосемантических полей, понятийных систем и т. п.,
которые могут привести к разрушению системных связей языковой картины
мира. А это, в свою очередь, отразится неизбежным образом на культуре,
прежде всего на ее единстве и системности.

В дальнейшем изложении приводится рассмотрение некоторых аспектов
влияния политически корректной ревизии языка на культуру, которое
позволяет сделать выводы предварительного характера, поскольку нашей
целью является определение направлений изучения политкорректности.

Однако для окончательных выводов необходимо более подробное
лексикологическое исследование. Опираясь на результаты такого
исследования, научное культуроведение сможет с помощью своих методов
подвергнуть политическую корректность прогностическому анализу с точки
зрения сохранности культуры.

 

Получается, что политически корректное слово лишь вуалирует истинное
положение дел. Истинная же природа этого явления – крайняя нужда, и ее
правильное понимание отражено в таких именах, как «бедные», «неимущие»,
«малоимущие», «малообеспеченные» слои населения. И если употреблять
правильное имя, то и явление предстает в истинном свете, и правильные
действия несложно определить.

Здесь возможно возражение, лежащее на поверхности: ведь действия
назначаются все равно правильные, т. е. производятся социальные
выплаты. Это верно, но только отчасти. Ведь если говорить о бедных,
неимущих, малоимущих и малообеспеченных, то существует понятный уровень
социального обеспечения – прожиточный минимум, с учетом всех,
находящихся на иждивении, который следует обеспечить. Это и есть
правильное действие, которым подтверждается правильное понимание
истинной природы явления, называемого правильным именем «бедность».

Одновременно следует оговорить, что аргументы, имеющие
экстралингвистическое происхождение, например, отсутствие достаточных
средств у государства и т. п., не могут применяться к собственно
лингвистическому анализу и поэтому никак не учитываются при определении
правильности имен.

Теперь обратимся к исследованию политически корректных именований
бедных в Америке, которые образовали уже ряд: poor – needy – deprived –
underprivileged – disadvantaged. Первые два имени рассматривать не
будем, поскольку они подлежат табуизации и замене на вновь создаваемые
политически корректные имена. А новые, политически корректные, имена
будем анализировать не через перевод на русский язык, а через
внутреннюю форму их в английском языке.

– Deprived – это причастие II, образованное от глагола deprive,
имеющего значения «лишать, отбирать, отнимать». Таким образом,
лексическое значение этого имени – «тот, кого чего-то лишили, у кого
что-то отняли». Правильное действие было бы – вернуть, но непонятно,
что возвращать. Конечно, можно все вернуть деньгами, но в каком
размере? Всякое действие может оказаться неправильным: вернули слишком
много – ущерб для казны, вернули слишком мало – ущерб для пострадавшего.

– Underprivileged – это причастие II, образованное от глагола
privilege, имеющего следующие значения: 1) давать привилегию; 2)
освобождать от какой-либо обязанности и т. п.; 3) разрешать что-либо,
бывшее под запретом. Следовательно, с учетом значения префикса, 
лексическими значениями этого причастия будут: 1) тот, кому недодали
привилегий; 2) тот, кого освободили от недостаточного числа
обязанностей; 3) тот, кому недостаточно разрешили из запрещенного
прежде. Приставка under указывает при этом на то, что существует
какой-то измеряемый уровень: некоторая норма привилегий; число
обязанностей, от которых следует освободить; перечень запретов,
подлежащих отмене. Однако уровень этот непонятен. Можно исходить из
того, что это меньше, чем было положено. Значит, надо возместить. И
здесь опять возникает затруднение с назначением правильных действий:
что возмещать и сколько?

– Disadvantaged – это причастие II, образованное от глагола
disadvantage. Глагол имеет следующие лексические значения: 1) ставить в
невыгодное положение; 2) причинять вред, ущерб. В соответствии с этим
причастие имеет лексические значения: 1) тот, кого поставили в
невыгодное положение; 2) тот, кому причинили вред, ущерб. И тут
возникают еще большие трудности (а это ведь последнее, самое корректное
имя!), поскольку возникает еще больше неизвестных: а) кто поставил в
невыгодное положение; б) какое это положение; в) кто его должен
изменить; г) как его изменить, и, наконец, д) какое положение должно
считать выгодным. Имя об этом ничего не говорит. Назначить правильные
действия практически невозможно.

Рассмотрев все эти примеры таким образом, мы получаем ответ на наш
второй вопрос: имена, создаваемые политической корректностью,
неправильны.

Можно полагать, что последнее рассуждение позволяет ввести
дополнительное условие для определения истинности имени: отраженное в
имени понимание истинной природы вещи, т.е. ее объективных свойств, не
зависящих от субъективного представления, должно позволять назначить
правильные действия с вещью. Если же объективные свойства вещи в том
понимании, которое отражено в ее имени, не позволяют назначить
правильные действия с вещью, необходимые для достижения желаемого
результата, то это является свидетельством того, что истинная природа
вещи понята неверно, и, следовательно, имя ее не истинно, т. е., тем
самым неправильно.

Такой принцип в методике определения правильности имени позволяет
проверять новые имена на правильность a priori. В то же время результат
действий с вещью служит подтверждением правильности самих действий,
назначенных в соответствии с именем.

Теперь кратко сформулируем правила именования вещей:

1. имя правильно, если оно истинно;

2. имя истинно, если оно отражает правильное понимание истинной природы вещи;

3. правильность понимания истинной природы вещи определяется возможностью назначения правильных действий с вещью;

4. правильность действий с вещью подтверждается успешным результатом этих действий.

Если мы в соответствии с этими правилами попытаемся оценить
результаты действий с вещами и понятиями, получившими новые,
политически корректные, имена, то легко увидим, что эти результаты
остались прежними. Безусловно, от запрета неправильных старых имен и
создания новых правильных нельзя было ожидать чуда. Однако же, мало
того, что расслабленный не взял свою постель и не пошел, слепой не
прозрел, глухой не обрел слух, не выросла шевелюра у лысого, уродливый
не меньше страдает, старик не помолодел, бедный не стал богаче, дворник
остался дворником, а преступник – преступником, мужчины и женщины не
превратились в существа одного пола или в особей разных видов и т.п.,
так еще и отношение людей к этим явлениям едва ли изменилось в мыслях,
и равенства никакого не возникло, о чем свидетельствует продолжающаяся
борьба политической корректности.

Те положительные изменения в жизни соответствующих категорий людей,
которые на самом деле происходят в Америке или, например, в Германии и
которые стремится приписать себе политическая корректность, объясняются
не ревизией языка, а экономическим фактором, хотя, нужно заметить,
связь между ними существует.

Речевые действия политической корректности привели к созданию «новой
выгоды» для производителей разного рода товаров и услуг, в результате
чего открылась новая ниша на рынке, и развернулась крупная индустрия
товаров и услуг, потенциальными потребителями которых являются так или
иначе обездоленные, страдающие, несчастные люди, немощные телесно или
духовно. Примером этому может служить производство различного рода
технических приспособлений для инвалидов, строительство специально
оборудованных  лифтов, туалетов и т. п., а также организация досуга
инвалидов, включая строительство соответствующих сооружений.

Вопрос при этом, конечно, не в том, хорошо это или плохо. Это
хорошо, по крайней мере, применительно к нашему примеру (хотя есть и
другие примеры, весьма сомнительные, а порою совершенно недопустимые в
моральном отношении). Однако это не бесплатно. За все это кто-то
платит. И в этом случае неважно, кто платит – частные лица, если они
достаточно хорошо обеспечены, благотворительные организации или
государство. Важно, что деньги получают производители и сфера услуг, а
рыночная экономика живет исключительно по принципу «выгодно –
невыгодно». Если бы это не было выгодно экономике, то, вполне понятно,
ничего этого не было бы.

Разумеется, рассмотрение вопросов такого рода не входит в цели
языковедческого исследования. Мы приводим эти соображения лишь в
качестве иллюстрации к тому важному обстоятельству, что в интересах
объективного исследования необходимо отделять лингвистические факторы
от экстралингвистических и недопустимо экстралингвистические факторы
выдавать за лингвистические.

Ирена Лифлэндер констатирует в своей статье под заголовком «Перемен
можно добиться в борьбе. Как политическая воля направляет развитие
языка»: «Физически и психически увечные отстояли свое человеческое
достоинство. Кто решился бы сегодня говорить о калеках, сумасшедших или
о психбольнице? Даже анекдоты о сумасшедших, столь популярные когда-то,
исчезли. Кто станет говорить сегодня о слаборазвитых странах? Даже
слово уборщица почти исчезло из словарного состава немецкого языка. И
внедрение выражений «люди с ограниченными способностями», «окружная
больница», «развивающиеся страны», «ухаживающая за помещением»
произошло с помощью политической воли. Я помню, каким глупым мне
представилось выражение «ферма полезных материалов» (Wertstoffhof),
когда мне пришлось впервые написать его в связи со служебной
необходимостью. Сегодня мне не пришло бы в голову сказать «мусорная
свалка». Перемена в образе мыслей – это перемена в языке, добытая в
политической борьбе». [155]

Это высказывание является ярким свидетельством заблуждения.
Произошла ли на самом деле перемена в образе мыслей? Изменились ли
действия? Стал ли мусор считаться полезным материалом в домашнем
хозяйстве? Конечно, нет. Иначе зачем же его выбрасывать на свалку, даже
если она называется теперь фермой или парком? На самом деле то, что
считалось непригодным и раньше выбрасывалось на мусорную свалку, теперь
по-прежнему считается мусором и выбрасывается, хотя и называется
полезным материалом. Как прежде некоторые виды мусора использовались
для утилизации и назывались утильсырьем, так это рассматривается и
сегодня. Разница лишь в том, что совершенствуются технологии и
соответственно с этим вывоз мусора организуется иначе: разные виды
мусора в разных контейнерах вывозятся на разные предприятия по его
утилизации.

При самом искреннем желании не удается увидеть в этом случае
основания для борьбы за изменения в языке. Если люди претендуют
(обоснованно или необоснованно) на то, чтобы называться иначе, то
невозможно ведь предположить, что и мусор тоже претендовал на обретение
достоинства полезного материала, находя прежнее свое имя утильсырье
унизительным? Зачем же нужна была эта борьба за права мусора?

Можно думать, что причина этого в желании затушевать не вполне
эстетичные последствия жизнедеятельности человека. Однако если по
поводу замены утильсырья на полезные материалы можно лишь удивиться
(зачем?), то имя полезные материалы применительно к мусору, подлежащему
не переработке, а уничтожению, является неправильным и вводит в
заблуждение.

Вместе с тем для благополучного существования общества решающим
является вопрос о том, правильны ли имена. Очень хорошо это разъясняет
Конфуций, указывая на то, что в основу регулирования речевых действий
ложится правильность имен. От правильности имен зависит соблюдение
правил ли. Ли – это понятие конфуцианской этики, объединяющее широкий
круг правил, имеющих целью регулирование отношений между правителями и
их подданными, между всеми общественными группами – сословиями, родами,
семьями – и внутри их, а также отношений между отдельными людьми.

В главе «Цзы лу» книги «Беседы и суждения» («Луньюй») приводится
ответ Конфуция на вопрос о том, какую задачу он счел бы наиважнейшей и
наипервейшей, если бы ему было доверено управление страной. В своем
суждении Конфуций связывает успешное управление страной с ритуалом и
правильностью имен. Конфуций сказал: «Необходимо исправить имена.
Благородный муж осторожен по отношению к тому, чего не знает. Если
имена неправильны, то высказывания не будут основательны. Если
высказывания не будут основательны, то дела не будут сделаны, а если
дела не будут сделаны, то правила ли не будут соблюдены в полной мере и
[обрядовая] музыка не будет вся исполнена. А если правила ли не будут
соблюдены и музыка не будет исполнена, то наказания не будут
применяться правильно; а когда наказания применяются неправильно, люди
не знают, как им вести себя». [156]

 

Глава 6. Система общих мест морали

Разум неукоснительно предписывает всякому человеческому сообществу
всеобщий закон: уважать свои и чужие системы морали и культуры, никогда
не наносить им ущерба…
В. фон Гумбольдт.

Политкорректные имена в свете новой философии языка

Наша следующая задача состоит в поиске ответа на третий вопрос:
каким (в прогностической оценке) будет результат политически корректной
ревизии слов? С этой целью мы рассмотрим имена, создаваемые
политкорректностью, исходя из принципов современной риторики и новой
философии языка, сформулированных Ю.В. Рождественским, поскольку они
могут быть использованы для прогностического анализа основных тенденций
развития политической корректности и их влияния на культуру.

Политическая корректность – это, в первую очередь, новое имя. Третий
принцип новой философии языка Ю.В. Рождественского утверждает: «Слово
как лексис становится особенно ответственным, так как правильное
именование, лежащее в основании лексических единиц, не только толкует
назначение и применение всех вещей, но и определяет их понимание,
воспитание людей и управление общественными процессами. Здесь этический
центр философии языка». [157]

Новое имя никак не толкует назначение и применение им названного
мировоззрения, не объясняет его понимание, но заявляет его правильность
(англ. сorrectness), которая и должна, следовательно, определять
воспитание людей и управление общественными процессами. Логичным
образом, тем самым заявляется одновременно и правильность всех
создаваемых этой коалицией имен.

Как известно, от правильности имен зависит правильность речи, а это
означает, что новые правильные имена должны определить новую
правильность речи. Важно и то обстоятельство, что политическая
корректность не указывает ни на какую политическую партию, идеологии
которой соответствовала бы заявляемая правильность, а тем самым общее
значение имени распространяется на все политические партии, обязывая их
к новой правильности речи.

Тот факт, что политически корректная регламентация речи,
распространяясь не только на средства массовой информации, но и на
художественную литературу, науку и педагогику в ее дидактической части,
касается, прежде всего, именования предметов и явлений окружающего
мира, очень важна, поскольку это затрагивает систему общих мест (топов)
риторики, т. е. идей, понятий, принципов, которые понимаются всеми
одинаково и принимаются без доказательств.
Опираясь на историю топики в риторике, Ю.В. Рождественский подразделяет такие «всеобщие» топы на две группы.

1. В первую группу входят топы, основанные на смысловыразительных
возможностях языка, которые зависят от характера мысли и формальных
языковых средств выражения. Сюда относятся, например, такие топы,
как-то:

1) «род – вид»;

2) «целое – часть»;

1) »причина – следствие» и т.п.
В силу того, что такие топы
формируются на формальных, грамматических, значениях языка, они,
во-первых, довольно устойчивы, а во-вторых – этически безразличны.

2. Вторая группа топов касается нравственных категорий; например:
1) »благо»;

2) »зло»;

3) »добродетель»;

4) »враг»;

5) »друг» и т.п.

и формируется на основе лексических значений слов.

Эти лексические топы, в отличие от топов первой группы, этически организованы.

Ввиду подвижности лексических значений слов такие топы могут
толковаться по-разному в разных обстоятельствах и при наличии разных
оценок и разных целей. Например, политическая корректность сформировала
собирательный образ врага, общего для всех «виктимизированных» групп и
объединяющего их, и дала ему имя – «мертвый белый европеоидный
гетеросексуальный мужчина», являющийся олицетворением европейской
культурной гегемонии, западного культурного империализма. Он
рассматривается как угнетатель, как преступник, от которого они все
пострадали, и теперь потерпевшие хотят положить конец власти
преступника.

Для именования врага используются:

1) слова, имеющие нейтральное лексическое значение в силу своего
научного происхождения, – белый, европеоидный, гетеросексуальный;

2) слово «мужчина», имеющее нейтральное лексическое значение не
только в составе научной речи, но и в общелитературном языке, а в
составе общих мест получающее положительную оценку : «мужской
характер», «мужской ум», «мужская верность» и т.п.; есть, например,
общее место «мужская дружба», но нет общего места «мужская вражда»;

3) слово «мертвый», в составе общих мест связанное с общепринятой
традицией почитания усопших; например: «мертвых не судят», «о мертвых
или хорошо, или ничего» и т.п., а в этом случае именующее все
предыдущие поколения созидателей европейской культуры, которыми
восхищаются, перед которыми преклоняются, которых уважают и почитают.

Здесь мы видим, как в результате ценностных суждений политической
корректности словам, имеющим лексически нейтральные или положительные
значения, присваиваются отрицательные значения, на основе которых
формируется новый топ – «совокупный враг», – входящий в состав
нравственных категорий.

Наряду с этим возникают и отдельные топы, указывающие на врага:
– не только мертвый, но и живой, продолжающий традицию «мертвых» – враг;

– белый, европеоидный, мужчина – враг;

– гетеросексуальный мужчина – враг,

– мужчина как таковой – враг, поскольку дискриминирует женщин.

Кроме того, этот совокупный враг – носитель и олицетворение
европейской культуры. Европейская культура, являясь, в свою очередь,
всеобщим топом, получает значение враждебности, и формируется новое
общее место риторики – «европейская культура есть совокупный враг».

Здесь нарушена этика имятворения, которая, по Ю.В. Рождественскому,
«… основана на том, что имятворец – ономатотэт (в терминах Платона) не
должен погрешать против объективной истины и умышлять на ближнего
своего прямо или косвенно …Этика имятворения не может ограничиваться
безотчетным изобретением ономатотэта под воздействием воображения,
которое приемлется (стохастически) или отвергается толпой, а должно уже
в творчестве ономатотэта считаться с последствиями слова-мифа для
других людей». [158]

Создавая такое имя врага, политическая корректность погрешает против
объективной истины и умышляет, не считаясь с последствиями, на ближнего
своего прямо, причем ближний этот, т.е. представители европейской
культуры, исчисляется сотнями миллионов. Наличие врага предполагает
борьбу с ним вплоть до его уничтожения, а врагом становится европейская
культура в целом, т.е. как культурное наследие, так и отдельные
представители этой культуры.

 

Лексические топы как смысловые носители морали

Теперь мы рассмотрим остальные политически корректные имена,
относящиеся ко второй группе этически организованных лексических топов,
с точки зрения системы общих мест риторики.

«Этически организованные всеобщие топы есть ценностные суждения по
своему происхождению. Они опираются на конкретные высказывания, кем-то
и когда-то созданные, т.е. имеющие под собой конкретный текст. Эти
этически организованные всеобщие топы являются смысловыми носителями
морали». [159]

Мораль отличается от всех других норм тем, что нормы морали
распространяются на любые деяния, а не только на те, которые подлежат
разбирательству в судебном порядке. Всякое деяние получает оценку со
стороны общества, которая находит свое выражение в отношении других
людей к «содеявшему», а также в их действиях. Нормы морали при этом не
предполагают судебного разбирательства, учета интересов сторон и т.п.,
так что «мораль действует неотвратимо и анонимно».  В результате
неодобрения со стороны общества человек, совершивший аморальный
поступок, выпадает из сферы общественных отношений и лишается защиты
общества. «Знание морали, поэтому, является всеобщим. В этом качестве
мораль есть всеобщие топы, опирающиеся на лексику». [161]

Вся сфера морали подразделяется на две области: фольклорную мораль и
духовную мораль. Эти две области морали следует рассматривать
раздельно, в том числе с точки зрения общих мест, поскольку они имеют
разную направленность и подразумевают разные цели воспитательного
характера.

Связано это с тем, что «фольклорная мораль есть практическая мораль.
Ее цель – создание и защита материального благополучия семьи, рода и
племени. В ней отсутствует принцип веры, нет запретов на воровство и
убийства, а семейные отношения полов регулируются обычаем и
материальными возможностями.

Духовная мораль, признавая все принципы практической морали,
дополняет ее запретами на воровство, убийство, прелюбодеяние и
укрепляет их строгими принципами речевого поведения (курсив мой. –
Л.Л.). Духовная мораль обеспечивает существование и сосуществование
неродственных больших, практически безгранично больших групп людей».
[162]

Всеобщие лексические топы, представляющие собой ценностные суждения,
т. е. определяющие, что есть благо и что есть зло, этически
организованы в системы. Поэтому система общих мест – это, в известном
смысле, и система имен, поскольку  топы опираются на лексические
значения слов.

Общие места практической морали

Система общих мест практической морали представлена фольклором, в
частности пословицами. «Смыслы пословиц можно разделить на три большие
значимые области: а) семейные, родовые, соседские отношения и
отвечающие им качества человека и их оценка; б) народная гносеология:
ум, знания, явления, признаки, целое, единое, противоположное,
неизменное, изменчивое, обратимое, необратимое и т. п.; в) поступки и
их анализ: активность, возможность, желаемое, существующее,
используемое, лучшее, худшее, большое, малое и т. п.

Все эти категории в фольклоре являются моральными ценностями и
составляют практическую мораль. Цель этой морали состоит в том, чтобы
создать благо себе, своей семье, своему роду и племени». [163]

«Исправление» языка путем ревизии существующих в языке имен и замена
«неправильных» другими именами, вновь создаваемыми политической
корректностью, касается, во-первых, тех имен, которые являются
всеобщими топами, составляющими практическую мораль, представленную в
фольклоре.

В университете Миссури, как упоминалось выше, был разработан для
рекомендации журналистам языковой регламент в виде «Списка слов и
выражений, которых следует избегать». Согласно этому регламенту,
следует избегать употребления широкого состава слов, указывающих, в
частности, на:

– возраст;

– внешний вид, в особенности на красоту;

– имущественное положение;

– физические способности человека

и иных подобных. Но в первую очередь это касается слов, подпадающих
под понятие «элитизм», которое указывает на умственные способности.

Поскольку, однако, о понятиях, обозначавшихся этими словами, все
равно приходится говорить, то о них говорится с использованием новых
политически корректных именований, которыми, как дымовой завесой,
заволакивается реальность мира, и на ее месте создается ложная языковая
картина мира.

Если раньше были бедные, больные, увечные, лысые, беззубые, слепые
старики, которые жили в домах для престарелых, будучи одинокими или
брошенными жестокосердыми близкими, то теперь в политически корректном
мире ничего этого нет. Есть социально слабые инакозрячие старейшины,
другие по способностям, со вторыми прическами, с третьими зубами, и
живут они исключительно в резиденциях для старейшин.
Если же
получается так, что бедных, больных, глупых и умных нет, а есть
социально слабые, другие по способностям и временно способные, то
исчезают и такие общие места, как, например:

–  «бедность – не порок»;

–  «здоровье не купишь»;

–  «ум хорошо, а два лучше»

и подобные, т. е. ряд категорий, которые являются в фольклоре
моральными ценностями. Причем именно исчезают по причине абсолютной
немыслимости замены их политически корректными вариантами:

– *»социальная слабость – не порок»;

– *»временную способность не купишь»;

– *»временная способность хорошо, а две лучше».

Все это совершается согласно идеологам политической корректности для
того, чтобы не употреблять слов, «выражающих презрение к человеку»,
хотя языковая норма не относит их к уничижительным или пейоративным.

Безусловно, предпочтение молодости пожилому и старому возрасту
заложено в философском идеале физической культуры западной цивилизации.
«В нашей греко-римской цивилизации, – пишет профессор А.П. Лободанов, –
идеалом физической культуры является «человек цветущий». Этот идеал
обусловливает и классификацию возрастов: есть возраст детства, есть
возраст отрочества, есть возраст юности, есть акме, затем идет возраст
мужества, а потом преклонный возраст и старость. Эти возрасты
определяются соотносительно, по истории их становления. Если мы
обращаемся к другому типу физической культуры, например к йоге, то
убеждаемся, что в ней этот признак отсутствует. Идеалом являются не
цветущие тела молодых людей, а тела мудрых старцев, тела подготовленных
– физически совершенных – стариков, которые владеют тонкостями
психотехники и психофизическими упражнениями; они и есть основа
общественной мудрости. […] Это важнейшее различие проникает в
сопоставительные отношения Запада и Востока: ставка делается либо на
молодых людей (в европейской цивилизации), либо на старых (в восточных
культурах). […] Цивилизация Средиземноморья предпочитает человека в
возрасте акме, физически развитого, а восточная цивилизация,
йогическая, предполагает развитие человека до момента его кончины: он
умирает свежим, физически развитым и могущественным». [164]  Однако
можно также думать, что этот цивилизационный идеал обретает новое
звучание в обществе, где ключевую роль играет конкуренция.

В любом случае, для нашего исследования важно, что политическая
корректность запрещает употребление слов, указывающих на несовершенства
людей, – старый, больной, бедный, глупый, некрасивый и т.п., – как
«выражающих презрение к человеку», а также слов, подчеркивающих
достоинства – молодой, здоровый, богатый, умный, красивый и т.п., –
дабы не было обидно тем, кто их не имеет. Чтобы определить,
действительно ли всеобщие топы, содержащиеся, например, в пословичном
фонде русского языка, формируют в рамках практической морали
презрительное отношение к старым, больным, бедным и глупым, мы провели
семантический анализ полной выборки таких пословиц из словаря Владимира
Даля (табл.1 – 4).

Старый – молодой

В целом
Стар пес, да верно служит.

Старый ворон не каркнет даром.

Старый конь борозды не портит.

В сравнении с противоположным качеством

Стар годами, да молод умом.

И стар, да весел, и молод, да угрюм.

И стар, да петух, и молод, да протух.

Молодость не грех, да и старость не смех.

Не молодостью живем, не старостью умираем.

Старик, да лучше семерых
молодых.

И молод, да хил, и стар, да дюж.

Старый полковник старше молодого генерала.

Старый дурак глупее молодого.

Хорош бы жених, да староват.

Старого учить, что мертвого лечить.

Через старых и молодым житья нет.

Назидание

Лучше служить старому, чем малому. (так говорили бояре, требуя в цари не царевича, а старшего в роде).

Молодой на битву, а старый на думу.

Молодому врать вредно, старому непотребно.

Любит жена и старого мужа, коль не ревнив.

За молодым жить весело, а за старым хорошо.

Есть старый, убил бы его, нет старого – купил бы его.

Молодой работает, старый ум дает.

Молодой на службу, старый на совет.

Здоровый – больной

В целом
Оценочное отношение

Здоровье всего дороже.

Здоровье дороже денег.

Дал Бог здоровье, да денег нет.

Деньги – медь, одежда – тлен, а здоровье всего дороже.

Здоровому все здорово.

Здорового и призор не берет.

Больная жена мужу не мила.

Больному все горько.

Больной, что малый.

Не рад больной и золотой кровати.

В сравнении с противоположным качеством

Господская болезнь – крестьянское здоровье.

Назидание

Здоровья не купишь.

От здоровья не лечатся.

Бог дал живот, Бог даст и здоровья.

Даст Бог здоровья, даст и счастья.

Бог дал здоровье в дань, а деньги сам достань.

Больному да дорожному закон не лежит (о постах).

Тот здоровья не знает, кто болен не бывает.

Здоровому лечиться – наперед хромать поучиться.

Без болезни и здоровью не рад.

Увечье – не бесчестье.

С ремеслом и увечный хлеба добудет.

Всякую болячку к себе приложи.

Бедный – богатый
Оценочное отношение
В целом

Что беднее, то щедрее.

Бедность не стыд.

Бедность не порок, а несчастье.

Бедно живет, да по-Божьи.

Бедность всего хуже.

Кто тороват, тот не богат.

Богатство спеси сродни.

Чем богаче, тем скупее.

Не от скудости скупость вышла, от богатства.

И богатенек, да скупенек.

Богатому черти деньги куют.

В сравнении с противоположным качеством

Бедность плачет, богатство скачет.

Нищий болезней ищет, к богатому они сами идут.

Не тот человек в богатстве, что в нищете.

Назидание

Богатый бедному не брат.

Богатство – вода, прищла и ущла.

Будешь богат, будешь и рогат.

Не с богатством жить, с человеком.
Глупому сыну не в помощь богатство.

Ни конь без узды, ни богатство без ума.

Не проси у богатого, проси у тороватого.

Не богатый кормит, тороватый.

Богатым быть трудно, а довольным не мудрено.

Умный – глупый

Оценочное отношение

В целом

Ум разуму подспорье.

Не дал Бог ума, найдется сума.

Глупый да малый говорят правду.

Мужик глуп, за то его и бьют.

Дураку и в алтарь нет спуску.

Глупому не страшно и с ума сойти.

Рад дурак, что глупее себя нашел.

Без ума суму таскать, а с умом деньги считать.

Стар да глуп, больше бьют.

Пьяный проспится, а дурак никогда.

В сравнении с противоположным качеством

Глупый про себя согрешит, а умный многих соблазнит.

Мал, да умен, стар, да глуп.

Глупый осудит, а умный рассудит.

Глупый ищет места, а умного и в углу видно.

Умная ложь лучше глупой правды

Дурак закинет, а умный доставай.

Дураку воля, что умному доля: сам себя губит.

Умный суму наживает, а глупый и ту проживает.

Назидание

По платью встречают, по уму провожают.

На красивого глядеть хорошо, а с умным жить легко.

Красивый (муж) на грех, а дурной на смех.

Красота приглядится, а ум вперед пригодится.

Счастье без ума – дырявая сума.

С дураком смех берет, а горе тут.

Глупый умного, пьяница трезвого не любит.

Дай Бог с умным потерять, не дай Бог с дураком найти.

Дурак, кто с дураком свяжется.

Свяжешь с дураком, сам дураком будешь.

Дай дураку волю, а он две возьмет.

Тупо сказано, не наточишь; глупо рожено – не научишь.

От черта крестом, от медведя перстом, а от дурака ничем.

За глупость Бог простит, а за дурость бьют.

 

Выводы не оставляют сомнений:

– старость оценивается весьма положительно как мудрость, опыт,
рассудительность и в этих своих качествах предпочтительнее молодости,
только вот учиться лучше смолоду, да жених лучше помоложе, хотя «за
молодым жить весело, а за старым хорошо»;

– здоровье имеет безусловную ценность, но больного не должно
осуждать: «увечье – не бесчестье», ему должно сочувствовать и
сопереживать: «всякую болячку к себе приложи»;

– в бедности жить трудно, но не позорно, а вот богатство положительно не оценивается, да и «богатому черти деньги куют»;

– ум явно предпочтительнее, глупость не похвальна, но осуждается
беззлобно, к тому же «много ума – много греха, а на дурне не взыщут»,
«глупый про себя согрешит, а умный многих соблазнит», да и вообще «свой
дурак лучше чужого умника».

Из этого состава пословиц видно, что никак невозможно усмотреть в
них источник формирования презрительного отношения к старым, больным,
бедным и глупым. Вместе с тем очевидно, что политически корректная
ревизия языка ведет (в прогностическом смысле) к уничтожению
определенной части общих мест за счет табуизации ряда имен,
представляющих собой всеобщие топы, что означает изменение всей системы
этически организованных всеобщих топов, составляющих практическую
мораль и, как следствие – создание иной практической морали.

Культурный отбор всеобщих топов

В связи с тем, что мораль является фактом культуры, возникают вопросы, постановка которых представляется вполне правомерной:

1) следует ли считать систему общих мест «неприкосновенной», с точки зрения культуры?

2) можно ли гипотетически допустить, что прежняя практическая мораль
оказывается непригодной, а поэтому требуется ее отмена и создание иной
практической морали?

3) если такое допущение верно, то как это должно осуществляться?

Система общих мест риторики согласно Ю.В. Рождественскому
претерпевает изменения в процессе развития культуры. При этом, с точки
зрения культуры, важен не только сам факт изменения системы общих мест,
но и вопрос о том, как эти изменения осуществляются.

С одной стороны, система общих мест не является застывшим
образованием, однажды сложившимся и неизменным. Она, будучи частью
духовной культуры, тоже подвержена изменениям, аналогично культуре в
целом, как структурно, так и в своем именном, лексическом, составе.

Однако эти изменения происходят не произвольно, а в соответствии с
законами культуры, т.к. в формировании общих мест существует культурный
отбор. По этой причине на каждом отдельном историческом отрезке жизни
общества одновременно существуют общие места, носящие временный
характер, и общие места, имеющие вечное значение.

Под временными следует понимать те общие места, которые еще не
прошли культурного отбора. Примером этому может служить само понятие
«политическая корректность», которому сторонники этой идеологии
стремятся придать характер всеобщего топа. Это понятие, однако, еще не
прошло культурного отбора в качестве общего места и имеет тем самым
пока лишь временный характер не только среди противников политической
корректности, но и в среде ее апологетов.

Под вечными общими местами понимаются культурно значимые общие
места, прошедшие культурный отбор. Примером может служить такое общее
место, как «ум хорошо, а два лучше» или «доверяй, но проверяй». По этой
причине, «воспитание морали практически имеет дело с временными и с
вечными, т.е. культурно значимыми общими местами»[165].

В связи с тем, что в воспитании морали участвуют временные общие
места, еще не прошедшие культурного отбора, особенно важным становится
четвертый принцип новой философии языка Ю.В. Рождественского:
«Этические задачи языка: «не лгать, не лжесвидетельствовать»… В
современных условиях возникли новые этические задачи, отвечающие
информационному обществу. Это задачи об именах: не создавай имен, в
которых лишь частичная правда, не искажай толкование имен и мыслей
другого». [166]  С помощью политкорректного имятворения происходит
воспитание  лицемерия и лжи, поскольку в политически корректных именах
лишь частичная правда либо искаженное ее толкование.

С другой стороны, Ю.В. Рождественский показал, как реализуется такой
отбор всеобщих топов применительно к общим местам риторики. Он связан с
тем, что роды словесности, возникшие ранее, не уничтожаются новыми
родами словесности, а развиваются. В ходе их развития происходит отбор
всеобщих топов: если приметы как общие места фольклора, характеризующие
позитивные знания, теряют значение общих мест с появлением рукописной
речи, то «пословицы и содержащиеся в них инварианты смысла сохраняют
свое значение, остаются фактом культуры». [157]

Анализ общей картины историко-культурного развития общих мест,
описанной Ю.В. Рождественским, указывает на то, что с развитием родов
словесности этические общие места не устраняются, но послойно
добавляются, то есть:

– практическая мораль сохраняется и дополняется духовной моралью, а затем научной этикой и профессиональной моралью;

– гносеологические общие места фольклора сохраняются.

Указывая на новую ситуацию, возникшую в связи с массовой
коммуникацией, Ю.В. Рождественский прогнозирует создание нового слоя
общих мест, не сложившихся пока в систему, но подчеркивает при этом,
что создание нового слоя этических общих мест, новых положений морали
не должно, в соответствии с законами культуры, вступать в противоречие
c существующими. Особо важную роль в отборе фактов культуры и
пополнении культуры играет духовная мораль.

Общие места духовной морали

Вторая сфера имятворения политической корректности касается общих
мест слоя духовной морали, формирующейся на основе сакральных и
канонических текстов.

Здесь обратим внимание на тот факт, что ревизия языка применительно
к этически организованной системе общих мест, составляющих 
практическую мораль, неизбежно относится и к текстам Священного
Писания, где широк состав слов, называющих человеческие немощи,
телесные и духовные. Конечно, кощунственно помыслить о том, чтобы
приводить примеры из Св. Евангелия в политически корректном варианте,
но  легко представить себе, как звучал бы, например, рассказ о чудесах
исцеления, явленных Спасителем, в устах поборника политической
корректности. Однако и это далеко не все.

Фактическое гонение на христианство в Америке, о котором
свидетельствуют приведенные нами ранее примеры, стало возможным, в
первую очередь, в результате внедрения секуляризма в систему школьного
образования. Изгнания христианства из школ добились активисты
политической корректности, образом мыслей которой и было заполнено
освободившееся духовное пространство.

Принципиальные позиции политической корректности – эгалитарность и
антиэлитарность. Это означает, что все культуры, все религии, все люди,
все группы, хотя и разные, но никакая из них никаким образом и ни в
каком отношении не хуже другой (конечно, за исключением белых
европеоидных гетеросексуальных мужчин). Все стили жизни равноправны, а
кто с этим не согласен – подлежит анафеме. Действует правило: различия
можно констатировать, но никогда нельзя давать какую-либо оценку. Не
бывает, например, человек хороший или плохой, бывает «другой».

Из этого с неизбежностью следует, что ненавистники, злодеи, убийцы,
воры, прелюбодеи, лгуны и лжесвидетели никак не хуже соблюдающих
духовную мораль, они просто другие (что, конечно, чистая правда, но не
вся). Тем самым исключается всякая возможность различения добра и зла в
языке, и отменяется их противоположение как норма духовной морали:

–  «Так всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево
приносит и плоды худые. Не может дерево доброе приносить плоды худые,
ни дерево худое приносить плоды добрые. Всякое дерево, не приносящее
плода доброго, срубают и бросают в огонь» (Мф. 7, 17–19);

– «Или признайте дерево хорошим и плод его хорошим; или признайте
дерево худым и плод его худым; ибо дерево познается по плоду» (Мф. 12,
33);

– «Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь» (Мф. 3, 10).

Этим, собственно, можно было бы ограничить все рассуждения о
действиях политической корректности применительно к общим местам слоя
духовной морали ввиду того очевидного факта, что добро и зло, являясь
основополагающими ценностными категориями духовной морали, с
необходимостью подразумевают оценку.

Если нет оценки, то нет никаких ценностных категорий («другой» – это
не ценностная категория, не говоря уже о том, что здесь политическая
корректность противоречит сама себе: с одной стороны, она отвергает
представление о норме, а с другой стороны, само понятие «другой»
имплицитно указывает на некую норму).

Если же нет ценностных суждений, то не может быть и никакой системы
этических общих мест. Более того, отвергая противопоставление добра и
зла, лежащее в основе духовной морали, политическая корректность
отвергает тем самым духовную мораль в целом.

Такой вывод представляется чрезвычайно важным, поскольку согласно
исследованиям Ю.В. Рождественского мораль лежит в центре содержательных
категорий культуры и охватывает все общество как норма поведения.

При этом, если в дописьменном обществе единственной моралью является
народная, или практическая, мораль, то в современном письменном
обществе практическая мораль подчинена духовной морали. «Классические
нормы духовной морали были созданы человечеством фактически однородным
образом во всех религиях и были основой всех основных цивилизаций. Они
предназначены для борьбы с такими социальными противоречиями, которые
порождаются владельческими категориями культуры»[168].
Крайне
важным является и то обстоятельство, что духовная мораль ограничивает
практическую мораль. Это ограничение необходимо, поскольку «… моральные
правила в фольклоре, взятые сами по себе, вне влияния религиозного
текста, показывают, что пословицы содержат правила, которые могут
пониматься как «искусство жить». Но это «искусство жить» затрагивает
только отношения внутри народа, то есть рода, племени, семьи и соседей.
В пословицах нет сентенций, запрещающих убийство, разбой, грабеж чужого
имущества. Целью фольклорного «искусства жить» является создание
материального блага для своей семьи и своего рода. Цель обогащения (или
неразорения) семьи и рода определяет характер общей моральной ценности:
человек, владеющий практической моралью и эффективно ее применяющий, с
точки зрения этой морали, считается мудрым. Итог жизни мудрого человека
нагляден – это материальные блага, созданные им для семьи и рода…
Практическая мораль существует у народов, менее знающих религию или
недавно ее принявших, не освоивших ее» [168].

В то же время, «… цель духовной морали – расширять рамки отношений
людей друг к другу за пределы отношений соседства и родства. Поэтому в
центре религиозной морали лежит безопасность. Безопасность является
высшим благом. Безопасность обеспечивает любое благо, в том числе и
материальное». [170]

Важен также и тот факт, что правила практической морали
формулируются в пословичном фонде языка как назидание, как
рекомендации, а правила духовной морали представлены как запреты – не
убий, не кради, не лги и т. д. При этом запрещается всякое зло,
поскольку зло греховно, с точки зрения духовной морали. Тем самым, при
формировании поступков человека его нравственный выбор ограничивается
запретами духовной морали, в соответствии с которыми он может
испытывать свою совесть.

Если же не допускать оценки поведения (духовного – в помыслах, а
предметного – в поступках), исключая противопоставление добра и зла как
норму духовной морали, то становится невозможным испытывать свою
совесть и совершенствоваться духовной моралью. Одновременно добро и зло
становятся равнозначными, то есть исчезают запреты как правила духовной
морали, и оказывается, что все можно и ничто не греховно. А это
означает, в свою очередь, возврат общества к практической морали и, как
следствие, разрушение мира между людьми и утрату безопасности:
«…устранение духовной морали ведет за собой оживление и расцвет
практической морали языческих времен. Практическая мораль язычества
толкует как добродетель ложь, клятвопреступление, воровство, насилие в
тех случаях, когда эти действия направлены не против своего рода и
семьи, а против неродственников и тем более не членов своей семьи. Все
иноплеменники, с точки зрения практической морали, это как бы не
люди»[171].

Вместе с такими выводами возникает и необходимость соотнести их с
действиями, точнее, с риторикой политической корректности. Ведь
политическая корректность, как кажется, на самом деле заняла все высоты
духовной морали, став на защиту немощных, обиженных, презираемых и
униженных. Это существенно затрудняет дискуссии с политической
корректностью и выстраивание системы аргументации ее противников,
которые, судя по публикациям, опасаются затрагивать именно область
морали, стараясь перевести обсуждение так или иначе в русло науки,
точнее, независимости научных исследований или политики.

В то же время видимость моральной высоты политической корректности
объясняется подменой понятий в области духовной морали, которая
совершается в ее риторике.

Духовная мораль разделяет всеобщие топы «грех» и «грешник» и требует
от человека соблюдать свою добродетель, чужую греховность не судить,
сострадать грешнику, сожалея о его греховном поступке, но в то же время
неукоснительно осуждать грех.

Это положение духовной морали, содержащееся в Евангелии, широко
известно: «Не судите, да не судимы будете» (Мф. 7, 1). Оно многократно
повторяется во многих других текстах Нового Завета, становясь затем
одной из центральных тем святоотеческих писаний, в которых приводятся
подробные разъяснения этого требования духовной морали и средства для
его выполнения.

Преподобный авва Дорофей говорит в своем поучении: «Мы же, окаянные,
без разбора осуждаем, гнушаемся, уничижаем, если что-либо видим, или
услышим, или только подозреваем; […] От чего же мы впадаем в сие, как
не от того, что нет в нас любви? Ибо если бы мы имели любовь, то с
соболезнованием и с состраданием смотрели бы на недостатки ближнего,
как сказано: любы покрывает множество грехов (1 Пет. 4; 8). Любы не
мыслит зла, вся покрывает и проч. (1 Кор. 13; 5–7). Итак, если бы, как
я сказал, мы имели любовь, то сия любовь покрыла бы всякое согрешение,
как и святые делают, видя недостатки человеческие. […] Итак, приобретем
и мы любовь, приобретем снисходительность к ближнему, чтобы сохранить
себя от пагубного злословия, осуждения и уничижения…» [172].

Святитель Иоанн Златоустый пишет: «Кто строго иcследует чужие
проступки, тот не получит никакого снисхождения к своим собственным…[…]
Будем же воздерживаться от злословия, сквернословия, хулы…». И
поясняет, как нужно понимать злословие: «Никто не говори: «тогда
злословил бы я, когда бы говорил неправду; но если говорю истину, то
уже не злословлю». Хотя бы в твоем злословии и была истина, и в таком
случае оно преступно. Фарисей, злословя мытаря, говорил истину: но это
не принесло ему никакой пользы. В самом деле, скажи мне: разве мытарь
не был мытарь и грешник? Всякий видит, чтò мытарь; но при всем том
фарисей, за осуждение его, все потерял. Хочешь исправить брата, –
поплачь, помолись Богу, дай ему увещание наедине, посоветуй, попроси…»
[173] .

Итак, не осуждать, не злословить ближнего – это и есть та цель, во
имя которой, как может показаться поверхностному взгляду, политическая
корректность ведет свою борьбу. Однако при несколько более внимательном
рассмотрении становится очевидной подмена. Авва Дорофей подчеркивает,
что грешника осуждать не следует, но грех дóлжно ненавидеть: «Ибо разве
святые слепы и не видят согрешений? Да и кто столько ненавидит грех,
как святые? Однако они не ненавидят согрешающего и не осуждают его, не
отвращаются от него, но сострадают ему, скорбят о нем, вразумляют,
утешают, врачуют его, как больной член, и делают все для того, чтобы
спасти его» [174].  А политическая корректность объединяет в своей
риторике понятия греха и грешника, стремясь утвердить в обществе если
не прямое оправдание, то, по меньшей мере, неосуждение самого греха как
такового. Одновременно исчезает и проблема личной ответственности
человека за свои поступки, вытекающей из духовной морали.

Впрочем, политическая корректность и не предполагает никакой личной
ответственности. М. Беренс и Р. фон Римша считают, что политическая
корректность – это «культурный апартеид, который предписывает
принудительное членство в какой-либо из групп» [175].  Поскольку
принадлежность к той или иной группе абсолютизируется, то ею
определяется самосознание каждого ее члена, в ней он обретает
способность к политически корректному мышлению. При условии, конечно,
что это какая-либо группа «потерпевших», «виктимизированных» (все
остальные, не потерпевшие, – это одна группа, коллективный преступник).

Но это не просто политически корректное мышление каждого отдельного
члена группы, это групповое мышление. Каждый идентифицирует себя
целиком и полностью с группой, к которой принадлежит. Практически это
запрет на индивидуальное мышление и, тем самым, на индивидуальный
нравственный выбор. Вместе с этим, исчезает и индивидуальная
ответственность за нравственный выбор, замещаясь групповой
ответственностью.

Даже само слово «индивидуум» рассматривается как политически не
корректное. «В меморандуме, направленном членам Комитета по различным
видам обучения (Diversity Education Committee) студентка из
Пенсильвании писала о своем «глубоком уважении индивидуума и желании
защищать свободы всех членов общества». Она получила свое послание
обратно. Слово «индивидуум» в нем было подчеркнуто. Комментарий гласил:
«Сегодня следует избегать употребления этого слова, которое многие
воспринимают как расистское. Аргументы, ставящие индивидуума выше
группы, ставят, в конечном счете, в привилегированное положение
индивидуумов, принадлежащих к самой большой и господствующей группе»
[176].  Это лишний раз подтверждает наши выводы относительно разрушения
духовной морали в результате действий политической корректности.

В то же время, если усилия, предпринимаемые политической
корректностью, должны служить воспитанию людей в доброте и терпимости
друг к другу, то для этого существует и известное средство – не
допускать разрушения духовной морали, но всемерно укреплять ее,
поскольку духовная мораль содержит все необходимые правила, наставления
и поучения воспитательного характера, например:

–  «Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих» (Мф.18, 10);

– «Мы сильные, должны сносить немощи бессильных и не себе угождать» (Рим. 15, 1);

– «…вразумляйте бесчинных, утешайте малодушных, поддерживайте слабых, будьте долготерпеливы ко всем» (1 Фес. 5, 14);

– «Ибо вы, люди разумные, охотно терпите неразумных» (2 Кор. 11, 19);
–  «Только чтобы мы помнили нищих» (Гал. 2, 10);

– «Не будем тщеславиться, друг друга раздражать, друг другу завидовать» (Гал. 5, 26);

– «Ибо суд без милости не оказавшему милость; милость превозносится над судом» (Иак. 2, 13).

Если же рассматривать речевые действия, регулирование которых,
действительно, необходимо, то при этом не следует забывать, что именно
духовная мораль содержит строгие правила речевого поведения в виде
многочисленных прямых указаний; например:

– «… кто же скажет брату своему: «рака», подлежит синедриону; а кто скажет «безумный», подлежит геенне огненной» (Мф.5, 22);

– «Не умножайте речей надменных, дерзкие слова да не исходят из уст ваших» (1 Цар., 2, 3);

–  «Кто не согрешает в слове, тот человек совершенный» (Иак. 3, 2);

–  «Никого не злословить» (Тит 3, 2);

–  «Никакое гнилое слово да не исходит из уст ваших» (Еф. 4, 29);

–  «Не злословьте друг друга» (Иак. 4, 11) и т. п.

Можно допустить, что как активисты политической корректности, так и
ее сторонники стремятся утвердить свою языковую политику либо в силу
отсутствия филологических знаний, либо по причине нежелания учитывать
основы теории речи, однако таким образом они разрушают именно тот
фундамент, на котором должно строиться речевое управление обществом.
Вторая
ошибка политической корректности состоит в отсутствии правил как в
именовании, так и в речевых действиях. Вместе с тем, «поскольку речь
есть ведущая социальная деятельность людей, эта деятельность должна
быть организована правилами» [177].

Роль общих мест риторики в речевом управлении обществом

Речевое управление обществом в условиях массовой коммуникации
является одной из проблем современной риторики и касается ее трех
основных категорий – этоса, пафоса и логоса.

Под этосом понимаются условия относительно времени и места ведения
речи, которые предлагает получатель речи ее создателю и которыми
определяется тема речи по ее уместности или неуместности. Например,
доклад о мерах, принимаемых органами здравоохранения в связи с
эпидемией гриппа, в Бюджетном комитете Думы в период подготовки
принятия бюджета страны будет отклонен Думой по причине его
неуместности.

Логосом называют словесные средства, с помощью которых создатель
речи реализует ее замысел. Одно из требований логоса состоит в том,
чтобы понимание этих словесных средств было доступно получателю речи.

Замысел речи, т. е. намерение создателя речи развить определенную
тему перед получателем речи, называют пафосом. Для пафоса существуют
ограничения: со стороны этоса – замысел создателя речи может быть
реализован лишь в то время и в том месте, которые предлагаются
получателем речи; и со стороны логоса – создатель речи должен
располагать словесными средствами, позволяющими установить контакт с
получателем речи.

«Таким образом, этос создает условия для речи, пафос – источник
создания смысла речи, а логос – словесное воплощение пафоса на условиях
этоса» [178].

Рассматривая вопрос речевого управления обществом в условиях
массовой коммуникации, Ю.В. Рождественский выводит основное правило
управления речевыми коммуникациями, состоящее в совершенствовании
системы этоса речевых коммуникаций. Он указывает на то, что, если эта
система «… несовершенна, то возникают тяжелые социальные эксцессы,
происхождение которых неясно для людей и имеет в глазах людей как бы
стихийный характер».  Можно думать, что как возникновение политической
корректности, так и ее языковая политика явились результатом
несовершенства этоса речевых коммуникаций.

Под этосом речевых коммуникаций Ю.В. Рождественский понимает
«организованное воздействие средствами морали, административными мерами
и юридическими установлениями на отправление речевых действий».  Такое
воздействие должно быть организовано по правилам, а не складываться
стихийно. Это предполагает наличие речевого этикета для всех видов
речей, правил разного назначения, регламентов, законов, а также
духовной морали.

Последнее требование относится также к логосу, поскольку логос в
речевых коммуникациях представлен общими местами морали, играющими
большую роль, прежде всего, с точки зрения развития диалога. Это
связано с тем, что общие места понимаются участниками диалога одинаково
и принимаются без доказательств. Особую важность имеют, в силу этого,
два обстоятельства.

Во-первых, с развитием речевых коммуникаций «правила морали как
общие места не отменяются, т.к. составляют достояние культуры, а
наслаиваются по мере развития речевых коммуникаций и выстраиваются в
сложную систему, требующую искусного применения разных правил морали по
отношению к возникающим ситуациям. Чем сложнее мораль, тем большее
искусство в нравственных суждениях требуется от членов общества».

Во-вторых, правила морали представлены системой общих мест. Общие
места – это, по сути, имена. Имена, в свою очередь, должны создаваться
тоже по правилам. Если же в результате создания неправильных имен
разрушается система общих мест, которыми представлен логос в речевых
коммуникациях, то это создает препятствия либо делает невозможной
реализацию пафоса, т. е. замысла, в логосе, т .е. словесном воплощении.

Что касается пафоса в речевых коммуникациях, то, в понимании Ю.В.
Рождественского, это «тот эффект, который может быть достигнут тем или
иным видом словесности» [182].  Из сопоставления родов и видов
словесности и сфер эффективности речи видно, что наибольшей
действенностью из всех видов речей обладает диалог, который становится
основой современной риторики. А с точки зрения развития диалога именно
общие места морали играют ключевую роль.

Можно думать, что все вышеизложенное означает необходимость подробного изучения:

– политкорректных именований: изучение направлений семантического развития, подробная лексикологическая классификация и т. п.;

–  «исправлений» системного характера, т. е. грамматической и лексической системы языка, например, феминистской лингвистикой;

– методов языковой политики политической корректности

как в целях сохранности языка как факта культуры и сохранности
культуры в целом, так и в интересах организации правильного речевого
управления обществом.

Глава 7. Общие места науки и образования

Кто управляет прошлым, управляет будущим. Кто управляет настоящим, управляет прошлым.
Джордж Оруэлл

Общие места гносеологической области

Третья область, в которой создаются новые имена, затрагивает системы
общих мест гносеологической и позитивно-познавательной области. В 1990
году в Смитовском колледже в Нортхэмптоне (Массачусетс) студенткам
нового набора была вручена директива по правильному употреблению слов,
относящихся к смысловым сферам различных «измов». Сюда попали
политически корректно дефинированные термины, при этом не только
известные, например:

– расизм – «угнетение других групп»;

– этноцентризм – «угнетение других культур»,

но также и более поздние;

– классизм – «угнетение рабочего класса»;

– сексизм – дискриминация женщин;

– гетеросексизм – дискриминация гомосексуалистов.

Кроме того, список был дополнен и новыми «измами»:

– эйджизм [183]  – «угнетение молодых и старых лицами среднего возраста»;

– лукизм [184]  – создание стандарта красоты –

и, что очень важно;

– эйблеизм [185]  – «угнетение лиц, других по способностям, лицами, временно способными», т.е. угнетение больных здоровыми;

– элитизм – угнетение глупых умными или малоодаренных талантливыми.

Более поздними изобретениями являются термины, обозначающие еще два вида дискриминации:

– сайзизм [186]   – дискриминация людей с другими пропорциями;

– спишизм [187]  – дискриминация по признаку вида, т. е. дискриминация человеком животных и растений.

Гносеологическая область, которая, согласно Ю.В. Рождественскому,
начинается в фольклоре и уточняется по мере развития родов и видов
словесности, включает в себя в настоящее время, в частности, термины.
Именования политической корректности затрагивают тем самым систему
общих мест гносеологической области.

Создание новых политкорректных терминов ведет к тому, что общими
местами становятся новые, формируемые новыми именами антагонизмы:

– физически здоровый человек;

– человек среднего возраста, (т. е. работоспособный, обеспечивающий старых и малых);

– красивый;

– умный;

– одаренный человек,

и, наконец,

– мужчина как таковой есть носитель зла, обидчик, угнетатель.

Вполне понятно, что новые антагонизмы и умножение числа врагов в
результате создания образа врага как «мифологемы» никак не могут
способствовать решению споров, но могут приводить к новым конфликтам.
Как отмечает Ю.В. Рождественский, «… в ХХ веке слишком много было
создано неправильных имен – «мифологем». Отсюда невозможность разумного
устроения жизни, так как каждая «мифологема», увы, есть желание пользы
себе в ущерб другим» [188].

Кроме того, два последних «изма», вернее, табуированность слов,
составляющих их смысловые сферы, означают практически отрицание
искусства, равно как и науки, а также физической культуры, так как они
по природе своей элитарны.

Научный и образовательный сепаратизм

Как мы видим, относя себя к той или иной группе, человек должен
отказаться от своей индивидуальности. Фактически это означает отрицание
как индивидуальных ценностей, так и универсальных, надгрупповых.
Особенно ясно это видно в образе врага, которым для поборников
политической корректности является самая большая группа, олицетворяющая
европейскую культуру. Группы отрицают тем самым культурный истеблишмент
как целое. Отдельные его представители, входящие в ту или иную группу,
должны, по сути, отказаться от признания универсальности культуры.

В качестве примера такого способа мышления можно взять
государственную политику в области языка. Это наиболее очевидный
пример. Любое государство заинтересовано в том, чтобы все его граждане
были объединены общим языком. В тех странах, где отдельные языки имеют
свои собственные закрытые области распространения, например, в Бельгии,
Канаде, Испании, Швейцарии, возникают конфликты. В таких конфликтных
ситуациях политическая корректность изначально и автоматически
становится на сторону «частного» языка, выступая против общего,
объединяющего, объясняя это тем, что этот последний ведь доминирующий,
господствующий язык, который ущемляет носителей другого языка.
Латиноамериканцы в Америке, например, должны отвергать английский язык,
который навязывается им большинством, считают приверженцы политической
корректности.

Не подвергая сомнению необходимость хранить всякий, даже самый
«малый» язык как культурную ценность, нужно, однако, понимать, что
если, скажем, многонациональное государство распадется на языковые
анклавы, то они тем самым окажутся изолированными и лишат себя
возможности участвовать в решении общих вопросов. Хотя мышление
групповыми категориями, возможно, и не предполагает наличия каких-либо
общих вопросов.

Растущее число активистов различных меньшинств наотрез отказывается
признавать легитимность основной части интеллектуального и научного
истеблишмента, т. е. «белой европейской науки». Один американский
чернокожий телепродюсер дал разъяснение этому: «Афроамериканцы теперь
достаточно образованны, чтобы увидеть, что в ходе истории мы были
вычеркнуты из нее, так что нам не требуется согласие белых ученых на
то, чтобы доверять результатам исследований, проведенных африканцами и
афроамериканцами»[189].

Подход простой: как существовала эволюционистская наука и
креационистская наука, так должна существовать, например, женская наука
и черная наука. Версия чернокожего меньшинства в составе политической
корректности при этом такова: «классическая» наука распространила ложь
относительно роли чернокожих в истории, например, об африканском этносе
Древнего Египта. Одно из основных положений черной науки, на основании
которого проводилась «мультикультурная» реформа учебных планов,
принятая во многих регионах, утверждает, что Африка, в частности
Египет, являлась мировым центром культуры и просвещения в античные
времена и что население Древнего Египта было чернокожим.

Надо думать, что это особенно важно для политической корректности,
которой приходится вести диалог с обществом, поскольку, в соответствии
с Ю.В. Рождественским, «…общим местом во всех видах словесности стало
доверие к науке как истинному знанию, и ссылка на научный авторитет и
авторитет науки стала применяться как общее место»[190].   Таким
образом, общим местом становится, например, основной тезис так
называемой черной, или афроцентричной, науки, состоящий в том, что
колыбелью западной культуры была не белая Европа, а черная Африка.
Всякое возражение клеймится как расистское с возможными последствиями
практического характера – курсы по сенсибилизации, травля и т. п. За
рамками рассмотрения остается при этом тот очевидный факт, что для
науки, собственно, безразлично, какой цвет кожи имеет ученый. Цвет не
может влиять на истинность и объективность результатов исследований.
Необходимо, однако, чтобы в науке были представлены сочинения авторов
из всех групп.

Что же касается утверждения о том, что население Древнего Египта
было чернокожим, то согласно сообщению американского публициста Джона
Лео он «… провел телефонный опрос семи египтологов, выбранных
произвольно по всей территории страны, и все семеро сказали, что это
совершенно не верно, попросив при этом не упоминать их имен. «С
политической точки зрения слишком рискованно заявлять это публично», –
сказал один из них» [191].

Другим примером служит Германия, где, как уже говорилось, всякое
суждение, идея, теория клеймятся, если их могли бы разделять нацисты.
Например, в конце 60-х годов накопилось много научных данных,
указывающих на наследственный характер умственных способностей.
Немецкие психологи, проводившие такие исследования, сразу же попали под
подозрение в том, что они разделяют фашистские взгляды, и были
дискредитированы. С тех пор вся эта область исследований пользуется
дурной славой.

Психолог Фолькмар Вайс, работавший в этой области исследований,
направил в 1996 году открытое письмо «Антропологическому обществу»,
исключившему его из своих рядов, в котором дал следующую оценку этой
ситуации: «Начиная с 1968 года… проповедники равенства проходят маршем
по инстанциям и пытаются навязать свое мнение, в том числе путем
примитивного запугивания и принуждения, не говоря уже о влиянии на
решения о замещении должностей…, причем с успехом даже там, где,
собственно, в самую последнюю очередь можно было бы ожидать какого-то
резонанса. Ведь генетика человека и дифференциальная психология – это
науки о неравенстве par excellence. Неравенстве не перед законом, а
биологическом. А что такое психическая антропология, если ей нельзя
больше заниматься вопросами биологического неравенства?… Если люди уже
по своему внешнему виду разные… и все может содержать генетическую
компоненту, то различия в умственных способностях – ни в коем случае.
Для проповедников равенства это абсолютное табу» [192].

Мы не рассматриваем более подробно случаи травли и дискредитации
ученых активистами политической корректности, т.к. здесь важны не
имена, не области научных исследований, не научные результаты и т. п.,
а принципиальный подход, поскольку он распространяется на науку в целом.

Подход же заключается в непризнании универсальности науки, что
ведет, вполне понятно, к разрушению единства науки и научного знания,
которое заменяется «научными» взглядами в интересах отдельных групп.

Аналогичные предложения звучат и в России. Например, статья под
заголовком «Борьба умов», опубликованная в еженедельнике АиФ от 12
февраля 2003 года, критикует Российскую академию наук за то, что она
объявляет монополию на всю науку в стране. В качестве основания для
такого обвинения используется то обстоятельство, что в 1998 году
Президиум РАН создал в составе своей структуры Комиссию по борьбе с
лженаукой и фальсификацией научных исследований. Теперь же, вслед за
борцами за права черной, а также и женской, науки Российской академии
наук предлагается отказаться от понятия лженауки – «правильней было бы
использовать иной термин. Скажем, альтернативная наука». В соответствии
с этим, должны существовать альтернативные академии наук, считает автор
статьи.

Опасность возникновения такого «альтернативного научного знания»
разъясняет в первом январском номере (с.18) еженедельника АиФ за 2004
года академик РАН Э. Кругляков, возглавляющий Комиссию по борьбе с
лженаукой и фальсификацией научных исследований: «Дело в том, что
лженаука полностью крушит весь фундамент науки. Тогда как никакая даже
самая невероятная научная теория отнюдь не рушит старых устоев, но лишь
развивает их в новом направлении. Когда появляется «ученый», который
выдает свою теорию за истину в последней инстанции, тут даже
разговаривать не о чем. Есть еще один очень важный критерий. Описание
«великих» открытий появляется в первую очередь в СМИ, а не в научных
журналах, которые эту ахинею просто не пропустят».

В своей статье, имеющей заголовок «Лжемедицина на страже здоровья»,
Э. Кругляков предостерегает читателей: «Российская академия медицинских
наук, к сожалению, до сих пор никакого участия в нашей работе не
принимает. А тем временем Минздрав направо и налево раздает
всевозможные сертификаты и разрешения. Кроме того, сегодня каждый
гражданин может взять патент на любую ахинею. Комитет Госдумы по
экологии провел слушания по поводу уфологической безопасности России.
Но верхом абсурда выглядела организация в Думе выставки, где гвоздем
программы был диван-экстрасенс, лечивший от восьмидесяти (!) болезней.
[…] На мой взгляд, идет осознанное систематическое оболванивание
населения. Обыватель может поверить во что угодно. Одна из причин этого
связана с резким сокращением научно-популярной литературы. Если дальше
так пойдет, через несколько лет народ совершенно перестанет различать
правду и ложь» (курсив мой.– Л.Л.).

Отправные положения отдельных научных дисциплин с их аксиоматикой
являются общими местами в современной науке, а научные общие места
образуют системы в отдельных научных дисциплинах и включаются в систему
общих мест научного знания в целом, в соответствии с его системным
характером.

Возникновение разной аксиоматики в рамках одной научной дисциплины,
представленной, например, белой, черной, женской или иной
альтернативной наукой, означает разрушение системы общих мест этой
науки и тем самым разрушение системности научного знания.

Одновременно отвергается и один из основополагающих принципов науки,
состоящий в том, что всякий научный результат считается истинным до тех
пор, пока он не опровергнут, так как сама возможность опровержения
имманентно присуща науке.

В результате политически корректного подхода к науке складывается,
как замечает Д. Циммер, такая ситуация, когда есть факты, суждения,
идеи, мысли, слова, которые можно высказывать вслух, и наряду с этим
есть мысли, идеи, суждения, факты, которые знают только посвященные и
держат их при себе. Тем самым возникает некоторый мировоззренческий и
научный андеграунд, некоторое тайное знание, которое там накапливается.
А в этом заключена, в свою очередь, опасность схизмы для общества, т.
е. опасность того, что оно усвоит схизматическую модель
действительности.

При этом вполне понятно, что независимая, не идеологизированная
наука не может лицеприятствовать. Заблуждением было бы думать, что от
науки можно ожидать деликатности, терпимости, поддержания чувства
собственного достоинства в каждом человеке, освобождения от
предубеждений или пристрастий, например, морального характера.

Рассматривая основные категории философии – справедливость, красота,
истина – «…как разные аспекты духовной культуры, выделяемые по
отношению к формам фиксации духовной культуры», Ю.В. Рождественский
указывает на тот факт, что «позитивные знания содержат истину, но эта
истина не обязательно прекрасна и нередко несправедлива». [193]  Наука
должна быть бесстрастной и поэтому она беспощадна. В поисках истины она
требует дисциплины и соблюдения строгих правил. К тем, кто их нарушает,
она может оказываться жестокой. Наука не может учитывать чувства.
Научные результаты могут даже причинять страдания. У науки есть две
цели – поиск истины и умножение знания.

Очень трудно предположить, что чернокожие ученые не понимают всего
этого. Не могут они не понимать и того обстоятельства, что в
современном мире научные результаты стали товаром. Крупные корпорации и
финансовые компании, располагающие огромными денежными ресурсами,
платят большие деньги лишь за доброкачественный товар, т. е.
достоверные научные результаты, и их никак не интересует при этом
расовая принадлежность ученого или его этническое происхождение.
Безусловно, все ученые это хорошо понимают. Зачем же тогда понадобилась
эта революция? Какие цели преследует черная или, например, феминистская
наука?

Такая цель есть, при этом крайне важная. Касается она образования и
состоит в получении возможности оказывать политическое давление для
организации учебного процесса и составления учебных планов таким
образом, чтобы учебные часы распределялись пропорционально между
преподавателями, представляющими «классическую» науку и «аутсайдерами»,
представляющими науку различных меньшинств, в частности, «черную науку».

Примечательно, что этот образовательный сепаратизм, окончательно
сформировавшийся в 90-е годы ХХ века, стал завершением многолетних
усилий, направленных на интеграцию. Самой лучшей иллюстрацией этому
служит афроамериканская тема.

50–60-е годы ХХ в. были отмечены в Америке мечтой о благополучном
совместном проживании всех рас. В 1954 года Верховный суд США
провозгласил целью американского общества его интеграцию, которая
должна была охватывать все сферы жизни общества, в том числе
образовательную. В связи с этим возник так называемый «автобусный
проект» (busing): в течение многих лет чернокожих детей возили на
автобусах, зачастую на далекие расстояния, в школы для белых, чтобы
добиться интеграции, а также обеспечить единый стандарт образования и
уровня знаний.

Спустя сорок  лет Америка столкнулась с необходимостью осознания
того факта, что «добиваться интеграции насильно (автобусный проект,
квоты) может оказаться контрпродуктивным» [194].  Ведь в 1954 году
никто не думал, что требование интеграции обернется ее
противоположностью, что станет утверждаться право на раздельное
существование.

Парадоксальным образом, «автобусный проект» стал своего рода
прародителем активистов политической корректности. И если в 60-е годы
зазвучали требования большей открытости «Канона», то касались они
внесения в него произведений чернокожих авторов – быть черным стало
модно, т. е. очень современно, так что «черным теперь стал считаться
всякий, у кого был прадедушка из Ганы или прабабушка из Эфиопии, даже
если его кожа была столь же светлой, как у Софии Лорен» [195].

Значительную, если не главную, роль играло при этом женское
движение. Чернокожие женщины придерживались определенной линии
поведения и преследовали определенную цель, состоявшую в том, чтобы
добиться не только «канонизации» афроамериканизма, но и закрепления его
в организационных формах в сфере высшего образования. В соответствии с
этим, они потребовали открытия в университетах факультетов для
чернокожих с учебными планами специально для чернокожих.

В конце 70-х годов в университетах возникли первые отделения для
чернокожих (black studies), а вскоре после этого появились и новые
учебные планы для таких факультетов. Затем сформировались и так
называемые черные университеты, в которых учатся только чернокожие
студенты.

Идеологически афроамериканские факультеты стали продолжением спора о
линии поведения, направленной на интеграцию (ассимиляцию) или
сепаратизм и конфликты. И здесь возникла ситуация «черные против
черных», поскольку мнения чернокожих разделились. Одни выступали за
политику примирения, например, доктор Мартин Лютер Кинг, а также
значительное число известных афроамериканских ученых гуманитарных
специальностей. Другие – за радикальную линию, т. е. «учение о том, что
недостаток меланина делает белых не только белыми, но также злыми и
неполноценными, что вся культура родом из Африки и что белый дьявол
постоянно работает над разрушением того, что созидают черные» [196]. 

Вслед за афроамериканскими факультетами возникли учебные планы для
«коренных американцев», т. е. индейцев (native american studies), для
женщин (women’s studies), для геев и лесбиянок (gay and lesbian
studies). Все они выдвигали свои требования относительно системы
образования и принимали участие в обсуждении дидактических принципов
школьного и высшего образования, настаивая на разработке программ,
учитывающих интересы тех или иных меньшинств.

При этом внутри меньшинств согласие существует тоже не всегда.
Разногласия между чернокожими, например, приводят порою к возникновению
проблем, которые, хотя и кажутся надуманными, обсуждаются со всей
серьезностью. В 1994 году черные университеты в столице
южноамериканских штатов до изнеможения обсуждали вопрос о том, следует
ли им вводить афроамериканские программы обучения. Представители
администрации этих университетов с полным правом  задавали себе и своим
бастующим студентам вопрос: зачем быть черным университетом, если при
этом еще нужна программа по афроамериканизму? Разве они и так уже не
приступили к тому, чтобы усматривать во всех дисциплинах «черный
аспект» и уделять главное внимание именно такому подходу? [197] 

Сколь несерьезными и надуманными ни казались бы такие точки зрения и
такие дискуссии, плоды они приносят весьма серьезные в виде раскола в
обществе, который выражается, в том числе, в научном и образовательном
сепаратизме.

Дидактические принципы политкорректности

Политически корректный пересмотр содержания учебных предметов
охватывает всю систему американского образования, от начальной школы до
университетов, и касается, понятным образом, цикла гуманитарных
дисциплин, в первую очередь истории.

По свидетельству П.Дж. Бьюкенена, «… война с американским прошлым и
намеренное отупление американских детей – превращение их голов в пустые
сосуды, в которые затем будут вливать новую историю, — осуществляются
стремительно и успешно. В недавнем опросе учащихся 556 студентов
старших курсов из пятидесяти пяти лучших образовательных учреждений
(колледжей и университетов) в стране задали тридцать четыре вопроса из
школьного курса по истории США. Четверо из каждых пяти провалились.
Только треть старшекурсников из колледжей смогла назвать американского
генерала, воевавшего под Йорктауном. Только 23 процента назвали
Мэдисона среди основных авторов конституции. Только 22 процента связали
фразу «управление народа, от имени народа и во имя народа» с
Геттисбергской речью Линкольна. Есть и хороший показатель – 95
процентов знают рэппера Снуппи Догги Дога» [198]. 

Можно думать, что относительно объективности освещения исторических
путей Соединенных Штатов Америки в прежних учебниках истории,
написанных еще до политически корректной эры, в исторической науке
существуют разные точки зрения. Вместе с тем можно предполагать, что в
науке существует полное единство взглядов в отношении того
единственного критерия, который может быть положен в основание любого
«исправления» курса истории. Этот критерий – объективность и соблюдение
законов культуры.

Что же касается методических принципов подачи материала, то в любой
стране, безусловно, традиционно придается огромное значение
воспитательному фактору: дети должны научиться любить и ценить свою
страну, ее культуру, с уважением относиться к ее истории. Этот
воспитательный фактор не отменяет, конечно, принципа объективности.

Объективность, в свою очередь, предполагает непредвзятость. А
чувство обиды, которым руководствуются поборники политической
корректности, является субъективным и, стало быть, предвзятым.
Предвзятое искажение содержания учебного предмета квалифицируется как
образовательный вандализм, о чем еще будет идти речь в последующем
изложении.

«Битва за историю может оказаться исторической» – под таким
заголовком в октябре 1994 года была опубликована в газете «Чикаго
Трибьюн» [199]  статья, в которой сообщалось о политически корректной
ревизии школьного курса истории. В 1992 году Национальный фонд
гуманитарных исследований и Министерство образования США сочли
необходимой разработку «Новых исторических принципов» для школьных
учебников истории с пятого по двенадцатый классы. Эта задача была
поручена Калифорнийскому университету, и выделено финансирование в
размере двух миллионов долларов.

Пять лет спустя, в 1997 году, Калифорнийский университет представил
результаты своей работы. В соответствии с новыми дидактическими
принципами, разработанными согласно политкорректным соображениям
разного рода, в школьных учебниках, учебных пособиях и хрестоматиях по
истории не следует упоминать некоторые имена; например:

– Сэмюэла Адамса, одного из руководителей освободительной борьбы английских колоний в Северной Америке;

– Александра Грэхема Белла, одного из изобретателей телефона;

– авиаконструкторов и летчиков братьев Райт, пионеров авиации;

– американского изобретателя Томаса Эдисона, имеющего всемирную известность;

– знаменитого генерала Роберта Эдуарда Ли, главнокомандующего армией южан в Гражданскую войну в США и других.

Новая школьная политика запрещает «славить» бывших рабовладельцев и
тех, кто «не соглашался признавать права на равные возможности для
всех». Поэтому о многих приходится умалчивать, в частности, о
президентстве Джорджа Вашингтона и иных: пятеро из первых семи
американских президентов были рабовладельцами.

Рекомендуется наряду с этим, например:

– требовать от учащихся запоминания даты основания Национальной организации женщин;

– предложить школьникам «сочинить диалог между индейским вождем и Джорджем Вашингтоном в конце революционной войны»;

–  «анализировать достижения Мансы Мусы, а также социальные обычаи и источники богатства королевства Мали»;

– «изучать ацтекские ремесла, систему труда и архитектуру».

 

В декабре 2000 года газета «Вашингтон Таймс» опубликовала статью
[200]  о новом стандарте курса истории как учебной дисциплины, который
был принят для школ в штате Виргиния. Главные изменения касаются
характера и объема освещения Гражданской войны в Америке, имена героев
которой (теперь уже бывших) предпочтительнее не упоминать.
Освободившиеся учебные часы предлагается использовать, в частности, для
изучения «высокоразвитого западноафриканского королевства Мали» (в
третьем классе!), цивилизаций долины Инда и конфуцианства.

С пристальным вниманием политическая корректность относится к
составу произведений художественной литературы, предлагаемых для
прочтения в школе. Под запрет попадают любые книги, если в них
встречается упоминание о расах, расовые эпитеты, причем вне зависимости
от контекста. В результате из школьных (а также и университетских)
программ исключаются Марк Твен, Фланнери О’Коннор и Харпер Ли
(последних не спасает даже принадлежность к женскому «меньшинству»),
Уильям Фолкнер, а также и чернокожие авторы Ральф Эллисон и Джеймс
Болдуин.

«Начались запреты книг, – описывает общую ситуацию П.Дж. Бьюкенен. –
«Приключения Гекльберри Финна», из которых «выросла вся современная
американская литература», как выразился Хемингуэй, были удалены из
школьной программы по всей Америке. Замечательная сатира Твена на
рабство, ложь и предрассудки в предвоенной Америке обладает, по мнению
новоявленных критиков, серьезным недостатком. Среди главных ее героев –
негр Джим, человек большого достоинства и душевной силы. Однако для
чернокожего преподавателя Джона Уоллеса, который сделал себе карьеру
нападками на эту книгу, «Гекльберри Финн» есть «самый одиозный пример
расистского чтива для детей» [201].

Американской писательнице Харпер Ли, лауреату Пулитцеровской премии,
тоже не повезло. Роман «Убить пересмешника», принесший ей мировую
известность и признание (в том числе и благодаря одноименному фильму,
снятому по этой книге), числится теперь в списке литературных
произведений, запрещенных политической корректностью, объявившей этот
роман олицетворением расизма. ]202]

Произведения известной, а по некоторым оценкам, лучшей американской
католической писательницы ХХ столетия Фланнери О’Коннор, в которых
затрагивались темы засилья псевдокультуры, духовной пустоты и
ответственности человека за свой нравственный выбор, были запрещены.
Примечательно, что первой среди школ США стала при этом католическая
школа Опелусас в Луизиане. Чернокожие священники и родители предъявили
школе требование изъять из списка для школьного чтения сборник
рассказов О’Коннор «Хорошего человека найти нелегко». Этот вопрос
пришлось рассматривать еспископу Эдварду О’Доннелу, который «поначалу
отказывался исключать произведения Фланнери О’Коннор из программы и
указывал на то, что ее творчество изучают в Хавьере, Грамблинге,
Саутерне и других школах для чернокожих. Однако его преосвященство
быстро капитулировал и распорядился изъять все книги О’Коннор из
школьных библиотек вверенной ему диоцезы и не допускать их замены
«аналогичными сочинениями». [203]

В начале 90-х годов ХХ века объем и состав литературных
произведений, обязательных для прочтения, стал предметом бурных
дискуссий также и в сфере высшего образования. Связано это было с тем,
что, с точки зрения политической корректности, в силу своего
евроцентричного взгляда на мир «… система образования в штате Нью-Йорк
и на всей территории США привела к возникновению неверного обучения,
которое следует отменить и заменить иным» [204].

В самом начале возникновения политической корректности некоторые
воинствующие меньшинства, которые хотели положить конец своей
дискриминации, потребовали конкретных антидискриминационных мер:  а)
введения квот при распределении денежных средств и должностей и б)
пересмотра учебных планов и ревизии учебников и учебных пособий.

Это последнее требование привело к жарким дискуссиям вокруг списка
обязательной литературы, так называемого «Канона». Практически это был
спор о том, какие сведения следует вложить в головы первокурсников раз
и навсегда. Кроме того, как отмечается в статье К. Поллит, различные
меньшинства имели в этом споре и чисто практический интерес, поскольку
«… попасть в список обязательной литературы – это единственный шанс для
книги быть прочитанной. Все стороны рассматривают это обстоятельство
как нечто само собой разумеющееся, и точно так же все едины во мнении,
что об определенных вещах лучше вообще не упоминать… О том, что если
человек прочитал, например, только 25 или 50, или даже 100 книг, то он
не может понять их независимо от того, сколь тщательно их ни отбирай. А
если читать только по принуждению, как это делает большинство
студентов, то и те книги, что включены в список, не будут нравиться и
будут  забыты сразу же по прочтении». [205]
Политически корректные
критики «Канона», конечно, учитывали (хотя и не признавались в этом, по
крайней мере, публично) тот факт, что книги в списке станут теми
единственными, которые студенты будут читать, поскольку общеизвестно,
что молодые американцы, так или иначе, читают мало и что значительная
часть их, если бы была их воля, вообще ничего не стала бы читать. Об
этом позаботилась, по выражению Р. Хьюза, «слабоумная национальная
нянька» – телевидение. В 1991 году, например, в большинстве
американских семей, 60 процентов не было куплено ни одной книги.

Вместе с этим, однако, сторонники ревизии «Канона» исходили, по всей
очевидности, также из представления о том,  что студенты без
затруднений усвоят идеи предписанных книг и станут жить в мире этих
идей. Конечно, если так смотреть, то «Канон», действительно, имел своей
целью заполнение умов студентов тем или иным содержанием. Инструментом
для этого должны были стать политически корректные учебники и книги,
рекомендуемые первокурсникам для обязательного чтения.

Это было, собственно, окончанием академических споров. А началось
все в 30-е годы ХХ века, когда родилась американистика как попытка
установления некоторого стандартного, центрального и обязательного для
всех студентов курса как системы ценностей, которая должна была
прививаться с помощью специально отобранных произведений
общегуманитарного цикла – философии, истории, социологии и т. д., – а
также художественной литературы.

Впервые курс «Западная цивилизация», который представлял собой
краткий обзор культурных ценностей и путей развития европейской
цивилизации, был введен в учебные планы всех вузов, когда Америка
вступила в Первую мировую войну. Это был своего рода курс пропаганды,
поскольку американское правительство хотело, чтобы студенты колледжей и
университетов понимали, за что они идут воевать и кто такие тевтоны.

После окончания войны Колумбийский колледж (Columbia College)
преобразовал его и дал ему новое название – «История современной
культуры». Этот курс стал прототипом современных курсов «Западная
цивилизация». Идеологическая цель его была уже иная ввиду новой угрозы,
большевиков, и состояла в воспитании убежденных демократов. Позже он
получил название «Канон» и читался как вводный курс первокурсникам всех
специальностей во всех университетах США.

Уже в 60-е годы предшественники политической корректности стали
требовать большей открытости «Канона», положив начало образовательному
сепаратизму. Все меньшинства участвовали в дискуссии вокруг «Канона».
Афроамериканцы потребовали включения в «Канон» своих авторов, движение
гомосексуалистов дополнило его своими авторами, а черная феминистская
фракция вообще обеспечила бум черной женской литературы.

Но этим дело не ограничилось. В результате изменилось и название
курса. В 1988 года элитарный университет Стэнфорд переименовал
обязательный вводный курс для всех студентов первого семестра:
систематизированный курс «Западные цивилизации» превратился в
эклектичный курс «Культуры. Идеи. Ценности». Теперь здесь, например,

– с Платоном и Руссо соседствует социалист алжирско –
латиноамериканского происхождения Франц Фанон с его проповедью
«самоцельности» политического насилия;

– с «Книгой Бытия» сосуществует миф ирокезов о сотворении мира;

– во многих университетах место В. Фолкнера в этом курсе занял социалист Эптон Синклер;

– Сапфо заменила Канта.

Очень авторитетная энциклопедия американской литературы «Columbia
History of the American Novel» вдруг назвала Г.Б. Стоу самой
значительной писательницей XIX века [206].  Ей был присужден более
высокий литературный ранг, чем Мелвиллу. Основанием послужили
соображения политически корректного характера: во-первых, она женщина;
во-вторых, ее общественная позиция конструктивна, а в-третьих, «Хижина
дяди Тома» способствовала тому, чтобы мобилизовать американцев на
борьбу с рабством.

Весьма примечательным здесь является отношение к произведениям
Фланнери О’Коннор. Ее книги были исключены из программ на том
основании, что в сборнике «Хорошего человека найти нелегко» есть
рассказ «Искусственный ниггер». Сама писательница считала этот рассказ
своим лучшим произведением. В оценке католического обозревателя газеты
«Нью Йорк Пост» Р. Дреера, именно в этом рассказе дается
«психологически достоверный портрет истинного расиста» [207].  Далее он
поясняет: «По существу, Фланнери О’Коннор пишет вовсе не о расе,
потому-то ее книги так необычно свежи для представительницы ‘расовой
культуры’, – заметила однажды чернокожая романистка Элис Уолкер. Если
вообще можно рассуждать, что писатель пишет ‘о чем-то’, тогда книги
О’Коннор о пророках и пророчествах, об откровении и влиянии
сверхъестественного на людей, которые прежде не имели ни шанса на
духовное развитие. […] Иными словами, самое подходящее чтение для
католической школы на Юге».  Однако другим чернокожим этот рассказ
представляется расистским, и они, даже не пытаясь разбирать содержание
или художественную ценность этого рассказа, но лишь прибегая к
политически корректной аргументации, добиваются исключения произведений
этой католической писательницы из программ.

Против такого пересмотра «Канона» выступали консерваторы, которые
предостерегали студентов от добровольного духовного самоограничения.
Они составляли свои списки обязательной литературы для «Канона»,
состоявшие из важнейших произведений мировой литературы, однако
большинство авторов было в нем представлено опять-таки «мертвыми белыми
европейцами мужского пола». Так что этот новый «Канон» тоже не
устраивал политическую корректность.

Собственно, замысел  ревизии «Канона» состоял в том, чтобы
рекомендовать каждому студенту для прочтения и изучения те
произведения, которые отвечают его потребностям соответственно расовой,
этнической, классовой или половой принадлежности, сексуальной
ориентации и т.п. Остальные книги ему читать необязательно, поскольку
это нерелевантно для его опыта, не нужно в его жизни и его
индивидуально-групповой системе ценностей. Многие студенты и
преподаватели возмущаются: что могу дать живой чернокожей женщине
Платон, или Гомер, или Шекспир, или Достоевский? Ведь все они, в
конечном счете, лишь мертвые белые европейцы мужского пола, – что они
могут сказать ей?

В университетах, как пишет Роберт Хьюз, которые берут за обучение 20
тысяч долларов в год, преподаватели гуманитарных дисциплин не находят
ничего лучшего, чем объяснять своим подопечным, что мышление
категориями элиты – это проклятие западной культуры, поэтому не следует
им слишком стремиться развивать критичность ума, чтобы они сами не
заразились этой болезнью.

Второй аргумент в пользу ревизии «Канона» был связан с
воспитательной силой культуры и пониманием того обстоятельства, что
кроме обязательной литературы американские школьники и студенты ничего
не читают, а также традиционной задачей гуманитарного цикла: научить
школьников и студентов ценить демократическое наследие Америки. Исходя
из этого, апологеты политической корректности сформулировали некий
принцип оценки литературы. Критерием должна служить ее расовая, половая
и социальная совместимость. И здесь было выдвинуто требование исключить
из «Канона» произведения писателей, имеющих расистские, антисемитские,
антидемократические, антилиберальные, сексистские, гомофобные и иные
подобные взгляды.

Такой принцип оценки литературы противоречит критериям критики,
которые применяются для отбора культурно значимых произведений. Как
указывает Ю.В. Рождественский, «… при этом действуют два основных
критерия: совершенство содержания и совершенство выражения. Эти
критерии фактически действуют совместно» [209].

Основанием же для критерия политической корректности служит
представление о том, что читатель непременно идентифицирует себя с
автором: если проштудировать на первом курсе «Государство» Платона,
будешь одним человеком, если же ограничиться чтением Джейн Эйр, станешь
другим (что, конечно, правда, однако же, не в понимании политической
корректности); если белый читает Ивлин Во, то он заведомо станет
расистом, а если чернокожий – то это чтение нанесет удар по его чувству
собственного достоинства. В целом же считается, что если читаешь автора
А, то не станешь читать автора Б (это тоже, надо признать, часто
случается с читателями), а в результате не сумеешь усвоить
демократические ценности Америки.

Вполне понятно, что если так составлять перечень обязательной
литературы, то состав художественной и философской литературы
приходится значительно сократить, т.к. список тех, кто, например,
подозрительно относился к демократии, будет длинным, и попадут в него
весьма значительные имена. Бывали и такие из великих, которые считали,
что университеты должны давать студентам все самое лучшее из когда-либо
сказанного, чтобы предотвратить победу либеральных ценностей. Среди
выдающихся писателей встречались и антисемиты, и женоненавистники. По
такой логике Пушкин для обязательного чтения подойдет – он родом из
эфиопов и с царем часто не ладил; и Гоголь тоже – он малоросс, т.е.
принадлежит к дискриминированному меньшинству; Цветаеву и Ахматову
можно оставить – они принадлежат к изначально дискриминированному
«меньшинству»; а вот, например, Льва Толстого –он граф; Достоевского
–он антилиберал; Лескова – он посмеивался над иностранцами, значит,
ксенофоб; Чехова – он недолюбливал женщин, значит, апологет мужского
шовинизма – из круга чтения школьников и студентов придется изъять.
Такой список можно продолжать долго, и не повезет при этом многим.

Указывая на то, что литературно-художественная речь является опорой
словотворчества, Ю.В. Рождественский подчеркивает, что художественная
литература, «…действующая в контексте всех других видов словесности
должна быть освобождена от несвойственных ей идеологических или
объясняющих мир (общественный и естественно-научный) функций. Для
художественной литературы особенно опасно творить мораль как основной
регулятив общественной жизни, т.к. для этого есть специальные виды
текстов, например, фольклор и другие подобные, которые не основаны на
условности авторской фантазии… Литератор не должен быть вождем народа,
а только мастером языка» [210].

На словах политическая корректность тоже выступает против
политизации литературы, настаивает на не идеологизированном взгляде на
историю – в Америке, например, а в Германии историческая корректность
выглядит иначе, – а также на прозу и поэзию. Ключевое понятие
политически корректной риторики – непредвзятость. Но все же никак
нельзя освободиться от понимания того, что огромный мир литературы
включает в себя все, при этом часто – прямо противоположное.

Впрочем, это обстоятельство никак не смущает политически корректных;
хуже, однако же, приходится студентам, которые понимают, что если они
хотят получать хорошие отметки, то главное для них – иметь трафаретку
политкорректности, которую следует сначала наложить на произведение
литературы, а потом уже правильно судить о нем в соответствии с
выявленными признаками. Р. Хьюз приводит высказывание студента в беседе
с товарищем: «Совершенно потрясающе, как профессор Пич на прошлой
неделе разоблачил иерархические стереотипы мышления у Данте, все эти
круги и всякое такое. Это надо было слышать!» [211]. 

Казалось бы при этом, что политически корректные должны были бы
взбунтоваться, когда иранские муллы приговорили к смерти писателя
Салмана Рушди на основании его кощунственного по отношению к исламу
произведения, однако же, никаких протестов в университетах не
последовало. Причины этого ясны: во-первых, политическая корректность
считает в принципе неправильным, т.е. некорректным, критиковать
мусульманские страны, а во-вторых, конечно, террористических акций
боялись. Так что и внутри общей политической корректности тоже есть
частная политически корректная избирательность.

Противников политической корректности, в частности противников
изменения «Канона», упрекают в «культурной ностальгии», а также в том,
что они имеют ложное представление, в соответствии с которым можно
создать иерархию «вечных ценностей» и цепляться за нее, невзирая на все
превратности и напасти современного мира. Литературовед Фредерик Крьюз
упрекает противников ревизии «Канона» в том, что они «имплицитно
следуют модели «переливания» воспитания и образования, при которой
соборная мудрость гуманитарных наук считается своего рода плазмой,
вливаемой, как из капельницы, во благо нам в наши вены, пока мы лишь
достаточно пассивно принимаем ее» [212].  И далее разъясняет свою
позицию: «Я, однако же, понимаю под учением нечто совершенно иное. Мне
хотелось бы захватывающих дискуссий и никакого почтения, и никакого
благоговения перед великими произведениями. Я хочу исторической
осознанности и саморефлексии вместо якобы вечных ценностей, и я желал
бы постоянного расширения нашего национального «Канона», с тем, чтобы
он отражал наше неизбежным образом меняющееся понимание нас самих,
того, кто «мы» есть и что для нас важно в конечном счете… Нельзя
позволять сбить себя с толку всей этой суете вокруг «Канона». С моей
точки зрения, не может существовать никакого такого текста, который был
бы святая святых, вроде врожденной идеи культуры или совсем
непредвзятого литературоведа» [213].

С одной стороны, возникает впечатление, что это своего рода
культурофобия. И здесь нужно сказать, что сама основа политически
корректного мышления – недоверие к жившим и творившим прежде нас
«мертвым европейцам мужского пола» – есть одновременно и самое слабое
место политически корректной риторики. Ведь нет необходимости
доказывать тот очевидный факт, что очень многие литературно-философские
произведения прошлого имеют такую глубину, что изучение их неотъемлемо
для понимания культуры и ее исторических путей. Это общее место. Однако
можно предположить, что причина недоверия к прошлому, к великим умершим
заключается именно в их величии. Авторитет прошлого, авторитет
исторического развития и традиции, авторитет культуры сохраняется в
умах. Чувство меры, стиля и качества невозможно навязать силой,
используя для нажима такие факторы, как расовая, этническая, классовая
или половая принадлежность. Так что каждый современный автор невольно
чувствует на себе оценивающий взгляд, он как бы стоит перед судом
великих мертвых. И каждому современному автору этот суд выносит
приговор, не подлежащий обжалованию, потому что состав этого суда –
олицетворение процесса духовного развития человечества, олицетворение
культуры.

С другой стороны, из этого видно непонимание той роли, которую
играет художественная литература, с точки зрения научного
культуроведения, и которая состоит в формировании культуры
художественной речи. В соответствии с Ю.В. Рождественским, «…роль
художественной речи сводится к образованию, то есть созданию и введению
в употребление основных языковых средств. Поскольку язык художественной
литературы занимает центральное место в разработке языковых средств,
он, при определенной ограниченности лексического состава,
ориентированного на массовое применение, отбирает и совершенствует
«ядро литературного языка» [214]. 

Такое понимание роли художественной литературы объясняет и критерии
для отбора литературных произведений в список обязательной литературы:
«…для отбора классических произведений в хрестоматию конечным критерием
для суждения педагога являются показания лингвиста, который усматривает
динамику развития языка и отбирает из художественной литературы
соответствующие примеры. Так формируется культура художественной речи»
[215].

Смысловая связь целого общества под угрозой вандализма

В целом же из действий политической корректности в области науки и образования можно сделать следующие выводы:

1) общие места гносеологической области, формируемые политической
корректностью, предлагают познание мира с точки зрения групповых
интересов, под углом зрения враждебности культуры по отношению к
отдельным группам;

2) непризнание универсальности науки ведет к научному сепаратизму и разрушению тем самым единства научного знания;

3) как дидактические, так и методические принципы политической корректности означают образовательный сепаратизм.

Следствием этого становится – в прогностической оценке – разрушение
системности общих мест гносеологической и позитивно-познавательной
области наряду с разрушением системы общих мест морали. Это
представляется чрезвычайно важным, поскольку «все содержательные
поновления в области гносеологии, морали и позитивных знаний в
письменных традициях формируют духовную культуру» [216].

Кроме того, если рассматривать это применительно к описанной Ю.В.
Рождественским [217]  системе общих мест как смысловой связи целого
общества, то становится видно, что действия политической корректности
ведут, в прогностическом смысле, к разрушению всех трех смысловых
областей системы общих мест, представленных системой имен, т. е.
гносеологической, моральной и позитивно-познавательной, и изменению,
тем самым, смысловых связей целого общества.

Такие действия квалифицируются согласно Ю.В. Рождественскому как
вандализм. Во-первых, это вандализм информационный, «состоящий в
невозможности пользоваться фактами культуры» [218]  (например, когда из
библиотек изымаются книги в угоду идеологии и т. п.). Во-вторых, это
наиболее дурной, в понимании Ю.В. Рождественского, вид вандализма –
вандализм образовательный. «При вандализме образовательном искажается –
…в угоду идеологии – система учебного предмета. Вместо объективности
системы учебного предмета, его равновесности устраивается определенная
однобокость состава сведений» [219].

В то же время Ю.В. Рождественский показал, что основанием педагогики
является не идеология, а философия языка. Его новая философия языка
была положена в основание «гигантского по масштабам и значению проекта
«Круг знаний», призванного согласно замыслам Ю.В. Рождественского
качественно изменить ситуацию с содержанием общего образования.
Обоснованная им структура общего образования должна была быть
обеспечена, прежде всего, соответствующим составом словарей-тезаурусов,
а затем – системой учебников и учебных пособий, написанных в их
развитие. Тем самым предлагалась принципиально новая, современная
технология реформирования общего образования на основе целостной
концепции взаимодействия образования, культуры и языка» [220].

Структура учебного предмета зависит от характера философии языка,
поскольку как дидактика, так и методика в их объеме и качестве
определяются языковыми действиями. С точки зрения новой философии языка
Ю.В. Рождественского, любое образование есть усвоение суммы имен,
составляющих содержание учебных предметов, в более или менее подробной
энциклопедической интерпретации. Одновременно тезаурус образования
представляет собой самую краткую форму тезауруса культуры.

При этом необходимо, однако, учитывать, что особый характер
функционирования текстов в условиях массовой информации предъявляет
особо строгие требования к построению тезаурусов. «Когда складываются
информационные системы и их культурное ядро – информационно-поисковые
системы, вбирающие в себя все виды текстов, то возникает потенциальная
возможность введения в заблуждение огромных масс людей, если основа
информационного поиска – тезаурус – построен эристически, т.е. искажен
относительно реальности частными интересами и идеологией (которая
всегда выражает частный интерес). Для того чтобы этого не случилось,
тезаурус (и тезаурусы) должен быть построен диалектически, т.е.
максимально строго логически отражать реальное состояние фактов
культуры» [221].

Образовательный и информационный вандализм бывает часто и следствием
невежества. Здесь «…выправлению имен может помочь только научное
культуроведение… Пока культурология во многом удел, где царствует
философия и эстетика. Тогда как по смыслу это скорее область
лексикологии» [222].  В целях предотвращения образовательного
вандализма, возникающего, например, в случае политической корректности
как искажение реального состояния фактов культуры частными групповыми
интересами, «…культуроведение как наука о культуре должно…быть
построено на строго объективных научных основаниях, а не быть служанкой
групповых интересов. Научные основания культуроведения и самой культуры
должны быть разработаны с научной объективностью» [223].

Заключение

«И если бы я знал, что завтра наступит конец света, то все-таки сегодня еще я взрыхлил бы землю под яблонькой».
М. Лютер

Политическая корректность как конфликт культурного характера

Из предыдущего изложения видно, что политическая корректность
представляет собой конфликт культурного характера. Культурные конфликты
являются, как подчеркивает Ю.В. Рождественский, типичным состоянием
общества, но в интересах благополучного общественного развития их
необходимо изучать. Этот аспект изучения политической корректности
остался за рамками нашего рассмотрения, которое касалось
преимущественно языковой политики политкорректности и прогностической
оценки ее последствий для культуры. Если ставить задачу исследования
политической корректности с целью поиска возможностей благополучного
разрешения конфликта в общих интересах, то прежде всего следует
определить характер конфликта и причины его возникновения.

Что касается определения характера конфликта, то наиболее
существенным обстоятельством является при этом новый стиль речи,
который указывает на возникновение нового стиля жизни. Можно думать,
что политическая корректность дает достаточно оснований для того, чтобы
рассматривать стиль жизни не только как социально – психологическую
категорию, но, скорее, как культурологическую и лингвистическую
категорию.

Во-первых, как показал Ю.В. Рождественский, новый стиль жизни
формируется в результате конфликта поколений либо поновлений, вносимых
культурой поколения в культурную традицию.

Во-вторых, хотя мотивы, формы решений и поступков как отдельных
представителей политической корректности, так и целых групп носят
субъективный характер – чувство обиды, – однако политическая
корректность настаивает на их обусловленности объективными факторами
культурной традиции.

В-третьих, представленность этих объективных факторов культурной
традиции политическая корректность видит в языке; в частности, в
неправильности имен, составляющих общие места морали, науки и
образования, являющиеся фактом культуры.

Аналогичное суждение можно отнести и к понятию социального
стереотипа, которое часто упоминается в связи с политической
корректностью. Если первоначально, в первой половине ХХ века, термин
«социальный стереотип» употреблялся для обозначения предубеждений,
предвзятых представлений и мнений о представителях этнических,
классовых, политических, профессиональных, сословных и подобных групп,
а затем, во второй половине ХХ века, сузил свое значение, в частности,
в американской научной литературе по социологии и социальной
психологии, и стал использоваться для обозначения расовых и
национальных предрассудков, то теперь изучение политической
корректности указывает на необходимость исследования культурно –
цивилизационных стереотипов методами культуроведения и языкознания.

Политическая корректность сформирована не социальными слоями
общества, не этническими или иными группами, но лишь теми их
представителями, которые не принимают культурную традицию, считая себя
ее жертвами, и объединяются в группы по этому признаку. Они протестуют,
по сути, не против социальных стереотипов, а против культурных
–моральных, научных, образовательных – стереотипов. И именно на этой
почве объединяются чернокожие и индейцы с белыми феминистками, геями и
лесбиянками, с больными СПИДом и т. д., происходящими из различных
слоев общества.

Их нельзя отнести и к социальным группам, поскольку социальные
группы представляют собой относительно устойчивые, сложившиеся
исторически образования, чего нельзя утверждать о коалиции таких групп
в рамках политической корректности. По сути, речь идет о
социально-культурных группах, формирующихся как некоторая комбинация из
социальной структуры общества, с одной стороны, и культуровладельческой
структуры общества – с другой. Эти соображения также свидетельствуют в
пользу того, что политическую корректность следует рассматривать и
изучать как культуру поколения.

Ю.В. Рождественский подчеркивает, что культура поколения занимает
особое место в культуре общества. «Люди, вступающие в общественную
жизнь, не владеют ни духовной, ни материальной культурой. Им доступна
только физическая культура. Но новые поколения стремятся овладеть
духовной и материальной культурой. Это порождает конфликт поколений.
Чаще всего молодые претендуют на овладение материальной культурой. Но
для этого надо овладеть духовной культурой. Когда это не удается или
удается не вполне (курсив мой. – Л.Л.), создаются новые семиотические
произведения, претендующие на новую духовную культуру. Так образуется
новый стиль» [224].

Образование как источник создания нового стиля

Это позволяет выдвинуть гипотезу относительно причины возникновения
политической корректности. Каждое поколение овладевает духовной
культурой через образование. Кроме того, согласно Ю.В. Рождественскому
«образование – исходный пункт создания нового стиля».  Можно
предположить, что поколению, сформировавшему новый стиль в виде
политической корректности, не удалось (или удалось не вполне) овладеть
духовной культурой через образование.

Если это так, то вполне понятно, что причина неудавшегося овладения
духовной культурой заключена не в поколении, а в системе образования.
Следовательно, с целью установления причины возникновения политической
корректности необходимо ясно понимать дидактические и методические
принципы американской системы образования. Это предмет отдельного
исследования, однако здесь мы можем привести сведения общего характера,
касающиеся стандарта американского образования.

При этом отметим, что такое исследование представляет не только
теоретический интерес, но имеет важное значение в силу широкого
распространения политкорректности, которое затрагивает и иные страны, в
том числе Россию. Анализируя современное состояние идеологии в России,
Ю.В. Рождественский указывает на то, что «культура поколений
воплотилась в либерально-демократическом движении. Цели этого движения
состояли в том, чтобы «учиться у Америки», завести американские
«цивилизованные» порядки. Для этой цели видоизменить тип приобщения к
духовной культуре через образование и характер содержания образования»
[226].

Также и в связи с этим полезно обратиться к тому стандарту
образования, который должен этому способствовать. Одновременно можно
будет более ясно увидеть результат, который получит наша культура при
достижении этой цели, поскольку логично предположить, что он будет в
основном совпадать с американским результатом образования (все
статистические данные мы приводим по упоминавшейся книге Р. Хьюза).

В Америке, как упоминалось выше, много споров относительно
идеологического содержания высшего образования. Однако подлинная
проблема современного американского высшего образования заключена не в
идеологической направленности обучения. Она коренится в том уровне
образования, с которым абитуриенты приходят в высшие учебные заведения,
т. е. в школьном образовании. Ни один американский университет не может
рассчитывать на то, что его первокурсники умеют читать и писать лучше,
чем чисто механически. Р. Хьюз допускает, что они и раньше умели это
немногим лучше, но теперь, как он полагает, добиться улучшения
наверняка уже невозможно: «Если бы пришлось описывать ограниченность
уровня знаний, безразличие к чтению, поверхностность и просто пустоту
даже благополучных молодых продуктов американского телевизионного
общества, то едва ли нашлись бы слова, которые были бы достаточно
резкими» [227].  Свое дальнейшее развитие эта проблема получает в
вузах, где так называемым непривилегированным студентам,
преимущественно чернокожим, сообщается состав знаний,  поразительно
отстающий по своему объему от «белого» стандарта.

Одновременно значительную роль играет тот факт, что в Америке
«научно-исследовательская работа и научные публикации имеют высокий
статус, а практическая педагогическая деятельность – несопоставимо
низкий. Все большее число студентов вынуждено заниматься тем, чтобы
разыскивать материал для работ профессоров, которые они готовят к
публикации. Средневековая система ученичества сохраняется в
американских университетах, как муха в янтаре. Отчасти это становится
неизбежным следствием растущего числа студентов. Когда студентов
слишком много, чтобы преподаватели могли их всех научить, а средства
ограничены, то приходится привлекать «младших преподавателей» (teaching
assistants), которые читают курсы за нищенскую зарплату; если профессор
видит свое призвание больше в том, чтобы публиковаться, чем учить, то
он может прибегнуть к услугам толпы «ассистентов по
научно-исследовательской работе» (research assistants), т. е. своих
собственных студентов, которые берут на себя его работу. Некоторые
видят в этом хорошую тренировку, упражнение в самостоятельном и
критическом мышлении; другие воспринимают это, тоже вполне правомерно,
как некую форму учебного соглашения, которая ведет к конформизму и
оппортунизму» [228].

В конце 80-х годов ХХ века Национальная комиссия по оценке уровня
образования (National Assessment of Education Progress) провела
исследование в возрастной группе от 21 до 25 лет. Это исследование дало
следующие результаты:

– оказались не в состоянии извлечь информацию из газетной статьи или
ежегодника 40 прац. белых; 60 прац. латиноамериканцев и 75 прац.
чернокожих. Это означает, что примерно половина американцев не имеет
достаточного навыка чтения;

– не сумели посчитать, сколько сдачи они должны получить при оплате
счета в ресторане, 56 прац.  белых; 80 прац. латиноамериканцев и 92
прац. чернокожих. Это означает, что больше половины американцев не
имеют достаточных арифметических навыков;

– не сумели разобраться в напечатанном расписании движения автобусов
75 прац. белых; 93 прац. латиноамериканцев и 97 прац. чернокожих, т.е.
большинству американцев такие операции по элементарной обработке данных
не по силам.

«Тесты среди школьников старших классов показывают, что сегодня у
нас самый низкий уровень образованности среди всех промышленно развитых
стран» [229],  – пишет американец Патрик Дж. Бьюкенен.

Никакой университет не в состоянии справиться с этим
катастрофическим положением. Но это, безусловно, не вина школьников и
студентов. Исправить такое положение могут только радикальные изменения
в системе школьного и среднего специального образования. Пока, однако
же, предпринимаются различные попытки дать возможность
«непривилегированным» учиться в колледжах, так как «…школа дает
недопустимо низкий уровень знаний, которые не позволяют выпускникам
школ справиться с теми немногими видами деятельности, которые абсолютно
необходимы в жизни каждого человека – это умение уверенно читать,
писать и считать, а также начальные навыки по извлечению и обработке
информации» [230].

Некоторые университеты решили пойти путем «положительной
дискриминации», т. е. путем снижения требований при поступлении. В
конце 80-х годов университет Беркли принял решение принимать студентов
пропорционально демографическому распределению различных групп
населения в Северной Калифорнии – чернокожих, латиноамериканцев,
индейцев, азиатских этнических групп и белых.

При этом оказалось, что среди абитуриентов, подавших заявления о
поступлении в университет Беркли, отбор прошли соответственно 3 проц.
чернокожих, 6 проц. индейцев, 15 проц. белых и 30 проц. американцев
китайского и японского происхождения. Объяснение этому лежало на
поверхности: китайцы и японцы выросли в семьях сплоченных, с крепкими
семейными традициями и привычкой к постоянному труду с детства.
Университету Беркли пришлось опять изменить вступительные требования. В
дальнейшем, так было решено, для зачисления в университет чернокожим
будет достаточно набрать из 8 000 баллов по системе тестирования 4 800,
а китайцам и японцам – 7 000 баллов. Когда это стало известно,
последовали протесты в азиатской части населения, и эти условия
пришлось отменить.

В 1970 году в некоторых ведущих колледжах абитуриенты набирали на
вступительном тестировании по английскому  языку в среднем 670-695
баллов из 800 возможных. К концу 80-х годов уровень владения родным
языком снизился в среднем на 50 баллов и составил 620–640 баллов. Не
располагая надежными статистическими данными на конец 90-х годов ХХ
века, ограничимся лишь замечанием о том, что общая тенденция
сохранилась.

Что бы ни предпринимали преподаватели колледжей и университетов с
целью повысить усвояемость учебного материала, все тщетно, так что
«приходится снижать общий уровень преподавания соответственно
недостаточным навыкам студентов в чтении текстов, обработке источников
и анализе понятий» [231].

Причина такого неудовлетворительного владения родным языком
заключается в том, что, начиная с 60-х годов, в системе американского
школьного образования стала прививаться «…терпимость по отношению к
прорехам в знаниях учащихся, столь же несоразмерная, сколь и циничная,
преподносимая, однако же, как уважение к собственному мнению и чувству
собственной значимости учащихся. Необходимость слишком много читать и
слишком напряженно думать могла бы, якобы, повергнуть бедных детей в
состояние стресса; их нежные души пострадали бы, чего доброго, от
слишком высоких требований, так что предпочтительнее оказалось
уменьшить объем литературы, обязательной для прочтения, а это
неизбежным образом снизило уровень владения языком» [232].

Это очень важное свидетельство. Несложный подсчет позволяет
существенно прояснить понимание причин возникновения политической
корректности. Школьники 60-х годов – это взрослые молодые люди 80-х
годов, не вполне овладевшие духовной культурой (не по своей вине),
ожидающие уважения к их мнению и подтверждения их чувства собственной
значимости (поскольку так были воспитаны), но не всегда получающие их.
Именно в 80-е годы появляются в Америке обиды и обиженные, которые
позднее, в 90-е годы, трансформируются в «виктимизированных» и к
которым примыкают также и бывшие школьники 70-х годов. Вполне понятно,
что они не могут ценить культурное наследие, которым они не владеют, но
ощущают определенную «недостаточность» своего состояния,
воспринимаемого, возможно, как униженность, «дискриминированность»,
поскольку живут в обществе, большая часть которого представлена
старшими поколениями, владеющими духовной культурой.

Если это обстоятельство стало порождающим фактором в возникновении
конфликта поколений, то оформление конфликта в виде политической
корректности произошло, по сути, через усвоение риторики и традиционных
требований дискриминированных в Америке расовых и этнических групп с
распространением их на все группы «виктимизированных» и переносом
конфликта из социальной сферы на уровень культуры в целом. Весьма
примечательный результат типологического характера дает при этом
попытка сопоставления вектора усилий политической корректности в разных
странах.

Как уже упоминалось, Московским бюро по правам человека был
представлен новый проект под названием «Общественная кампания борьбы с
расизмом, ксенофобией, антисемитизмом и этнической дискриминацией в
многонациональной Российской Федерации». В рамках представления этого
проекта международный директор Объединения комитетов в защиту евреев
бывшего СССР Леонид Стонов сказал, что в России «ксенофобия – не
единственная проблема. Всяких фобий, то есть боязней, много (курсив
мой; звучит знакомо, не правда ли? – Л.Л.). Например, имеет место
антизападничество – теория заговора Европы и Америки против России.
Также есть фобия нетрадиционных религий. Из-за необразованности
большого количества верующих, появившихся в последние десять лет,
многие из них с большим подозрением стали относиться к инакомыслящим»
[233].

На примере Америки и Германии видно, что одной из целей политической
корректности является, по всей очевидности, умножение не только числа,
но и разнообразия фобий. При этом разобраться с фобиями весьма
непросто, как свидетельствует опыт Германии: то ли с ними надо
бороться? То ли их надо бояться? То ли надо бояться тех, кто боится
бояться? То ли надо бороться с теми, кто боится тех, кто боится бояться?

Однако вполне ясно одно – обозначены направления борьбы
правозащитников (т.е. в этом случае – политической корректности) в
России: антизападничество и религия. Это весьма примечательное
сочетание, которое очень важно для изучения политической корректности
как проявления конфликта культурного характера:

– в Америке политкорректность ведет борьбу против западной культуры, значит, против западников, то есть традиционалистов;

– в России политкорректные правозащитники намереваются бороться с антизападниками, то есть традиционалистами;
– в Германии политкорректность борется с теми, кто выступает в защиту «немецкости», то есть с традиционалистами;

– повсюду политкорректность ведет борьбу с религией, то есть с традицией.

Конечно, в каждой из этих трех стран есть свои особенности, своя историческая почва и своя историческая ахиллесова пята:

– в Америке – геноцид индейцев и рабство;

– в России – «недемократичность» ее истории, объясняемая «незападностью»;
– в Германии – фашизм и Вторая мировая война.

Поэтому в каждой стране существуют наряду с общей направленностью
целей свои особенности театра военных действий политической
корректности, свой образ врага и свой «текст сценария»:

– в Америке враг – западничество, политкорректность представлена
антизападниками в лице «виктимизированных» меньшинств; декларируемая
цель борьбы – права жертв дискриминации и неповторение прошлого;

– в России враг – антизападничество, политкорректность представлена
западниками в лице защитников демократических свобод, декларируемая
цель борьбы – права жертв тоталитаризма / дискриминации и неповторение
прошлого;

– в Германии враг – «немецкость» [234]  как предпочтение немецкой
культуры; политкорректность представлена апологетами мультикультурности
и интернациональности; декларируемая цель борьбы – права жертв фашизма
/ дискриминации и неповторение прошлого.

Культуре каждой из этих трех стран присущи свои особенности, однако
сама культурная традиция у них общая – это европейская культурная
традиция. Вести борьбу против европейской культурной традиции
невозможно, оставляя в стороне христианство, поскольку именно
христианство лежит в основе всей западной культуры.

По этой причине христианство – стратегически важная высота в борьбе
политкорректности против европейской культурной традиции. Именно
поэтому оказывается, что религиозная фобия существует, с точки зрения
политической корректности, исключительно у христиан. Иначе невозможно
объяснить очевидную избирательность: по требованию политкорректных в
христианской (пока еще) Америке из государственных школ удаляют
христианские тексты и символы. Из соображений политической корректности
в государственных школах христианской Баварии убирают из классных
комнат Распятия, чтобы не задевать чувств мусульман. Однако решение
убрать из государственных школ христианской Франции символы ислама
вызывает бурю негодования политической корректности.

Многие упоминавшиеся авторы, которые пишут о «новой культуре» в
Америке, употребляют выражение «культурная война», имея в виду действия
политической корректности. Хочется надеяться, что они сгущают краски,
что это культурный конфликт поколений, в котором поколение «не ведает,
что творит». В то же время вполне очевиден и характер политической
корректности, главное проявление которого – борьба с европейской
культурной традицией в целом.

Согласно Ю.В. Рождественскому это квалифицирует политическую
корректность как антикультуру, или контркультуру. Так определяет себя и
сама политическая корректность, открыто заявляя, что она
противопоставляет себя большинству, действуя в интересах меньшинства.

Такой вывод подтверждается оценкой современной ситуации в Америке,
которую дает П.Дж. Бьюкенен: «Наконец, выросло новое поколение, для
которого культурная революция вовсе и не революция, а культура, с
каковой они родились и взрослели. Гомосексуализм, порнография, грубая
брань с телеэкранов и в кинофильмах, матерщина в текстах песен – все
это окружало их с колыбелей. Неудивительно, что многие представители
этого поколения пребывают в полной уверенности: прежняя Америка была
средоточием зла. Традиционная культура им попросту непонятна» [235].

Можно предположить, что в недостатках системы образования
заключается, в том числе, причина того, что политическая корректность
пытается изменить теперь всю парадигму культуры, хотя, по всей
вероятности, такое развитие нельзя свести к одному истоку. Однако же,
не может быть также сомнений в том, что образование и воспитание в
общем образовании играют огромную роль как средство предотвращения
конфликтов культурного характера. Это касается, в особенности,
конфликта поколений. Культура поколения стремится, с одной стороны, к
созданию нового стиля. С другой стороны, «…система учебных предметов
общего образования имеет общекультурную и стилеориентирующую
составляющую», а «…воспитание в общем образовании есть создание личной
культуры и ориентация стилевых запросов личности… Это воспитание
направлено на нейтрализацию различий, противоречий и конфликтов,
свойственных обществу по его природе. Воспитание имеет также
стилеобразующие задачи, которые связаны с моментом, переживаемым
обществом» [236].

 

Научные основания для диалога с политической корректностью

Все эти, а также другие вопросы, возникающие в связи с политической
корректностью, требуют научного исследования, результаты которого могли
бы быть использованы в качестве аргументов в диалоге с политической
корректностью. Здесь, правда, нужно заметить, что обществу придется
приложить значительные усилия к организации такого диалога, потому что
до сих пор такие попытки не дают результата.

Авторы книги «Политическая корректность в Германии» писали в
предисловии к первому изданию: «Эта книга вызовет возражения.
Характерной чертой политической корректности являются жесткие приговоры
всему, что, с ее точки зрения, не корректно. Указание на опасности,
рождаемые претензиями на всеобъемлющую мораль, которые теперь в виде
политической корректности появляются из США в Германии, – не корректно.
Критика политической корректности не корректна. Мы написали эту книгу,
поскольку считаем необходимым предостеречь от серьезного отрицательного
влияния на духовный климат в Федеративной Республике. Критики на нашу
критику мы ожидаем с нетерпением и интересом. Эту книгу, в том числе с
учетом всех приводимых здесь цитат, следует понимать как вклад в
обсуждение этого вопроса. И если бы удалось провести дискуссию о смысле
и границах политической корректности, то мы считали бы нашу цель
достигнутой… Возражение – это необходимый элемент дискуссии. Мы
возражаем политической корректности и ожидаем, в свою очередь,
возражений» [237].

Спустя полгода вышло в свет второе издание этой книги, предисловие к
которому начиналось словами: «Мы поражены. Возражений, которых мы
ожидали, не последовало» [238].  Со своей стороны добавим: характерной
чертой политической корректности является уклонение от дискуссии, что
заставляет противников политической корректности квалифицировать ее как
«террор добродетели».

Между тем очевидно, что диалог необходим, поскольку, как заключает
Ю.В. Рождественский, «…разрешение конфликтов и противоречий зависит,
главным образом, от того, насколько дальновидно и искусно будут
применяться моральные суждения при решении конфликтов и противоречий с
помощью речевых средств и с помощью управления речевыми коммуникациями»
[239].  Политическую корректность, которая представляет собой культуру
поколения, следует отнести к «вечным источникам различий», которые
обусловлены культурой, строением общества с точки зрения культуры и
стилевых устремлений культуровладельческих классов и которые становятся
причиной конфликтов и противоречий, требующих решения в интересах всего
общества и культуры.

Элементарной единицей управления обществом является диалог, который
в условиях массовой коммуникации становится основой современной
риторики. Общие законы диалога охватывают виды речи, широту аудитории и
качество аудитории. Наряду с общими законами диалога существуют правила
ведения диалога, которые Ю.В. Рождественский называет «правилами
дебатирования», и понимает под этим «искусство организации диалога в
конкретных условиях».

Этос диалогов, т.е. условие ведения диалога, представлен в риторике
тремя категориями: диалектикой, эристикой и софистикой. «Диалектика –
условие ведения диалога, при котором стороны согласились совместно
искать истину и действовать в общих интересах… Эристика – условие
ведения диалога, при котором все стороны стремятся только к личной
пользе… Софистика – условие ведения диалога, при котором стороны
прибегают к диалектическим аргументам, но имеют в виду свою выгоду».

По пафосу, т. е. целям, дебатирования и его организации Ю.В.
Рождественский выделяет 12 видов диалога, к которым относится,
например, диалог семейный, властный, судебный, административный,
образовательный, ученый, деловой и другие.

Логос, т. е. словесные средства, в диалогах представлен общими
местами: частными, возникающими в виде уговора в малых коллективах;
профессиональными – например, исходные положения науки, и
обобщенно-личными, представляющими собой общее знание, которое не
критикуется (сюда относится мораль). Наибольшую важность с точки зрения
культурной значимости общих мест, имеют наука и мораль.

Из рассмотрения политической корректности видно, что она, отстаивая
права «виктимизированных» групп и объявив своим врагом большинство
общества, представляющее европейскую культурную традицию, прибегает
преимущественно к эристике и отчасти к софистике. «Эристика и
софистика, отражая интересы отдельных людей и групп, сталкиваются в
виде монологов, составляющих разные диалоги. Эти столкновения
эристических диалогов могут быть названы речевой конкуренцией».  Тот
факт, что политическая корректность уклоняется от дискуссий с
обществом, предпочитая монолог, означает, по сути, отмену речевой
конкуренции и монополизацию речевого управления обществом.

В то же время, как подчеркивает Ю.В. Рождественский, «…речевая
конкуренция не может и не должна быть отменяема. Речевая конкуренция
есть проявление разных интересов в политике, экономике, науке, религии.
Общества, где речевая конкуренция приглушалась, испытывали стагнацию»
[242].  При необходимости диалога, поскольку избежать речевой
конкуренции удается не всегда (примером может служить дискуссия вокруг
«Канона»), политическая корректность соглашается только на эристический
диалог, пытаясь заменить в логосе обобщенно-личные (мораль) и
профессиональные (наука и образование) общие места частными,
создаваемыми группами путем новых именований.

Между тем «…общие места науки – те отправные положения, которые
составляют ее аксиоматическую часть и к которым должны логически
возводиться любые научные разработки» [243] , а мораль лежит в центре
содержательных категорий культуры. Это означает, что здесь возникает
вопрос сохранности культуры в целом и ненарушения законов развития
культуры, в частности, который относится к области научного
культуроведения, языкознания и общей филологии.

Из этого следует, что в интересах сохранности культуры между
политической корректностью и обществом должен вестись диалог ученый.
Этосом ученого диалога является диалектика как условие поиска истины и
действий в общих интересах. Но для диалектики нет абсолютных истин, а
политическая корректность занимает прямо противоположную позицию
фундаменталистской окраски: мнение группы – это истина в последней
инстанции. А это, в свою очередь, означает, что политическая
корректность согласна вести диалог только эристически, поскольку
стремится к личной пользе членов коалиции – не чувствовать себя
обиженными.

Согласно Ю.В.Рождественскому существует только один вид словесности,
в котором этосом диалога является исключительно эристика. Это судебный
диалог. Поскольку политическая корректность не оставляет обществу
выбора, то она заставляет его тем самым согласиться на судебный диалог
и отстаивать исключительно свою пользу, т. е. пользу большинства.

В то же время, если вспомнить, что история отношений между
отдельными упомянутыми группами, бесспорно, окрашена и унижением, и
клеветническими высказываниями, и оскорблениями, и угнетением, и даже
рабством, то становится тем более очевидной  необходимость перехода от
эристики к диалектике как способу решения споров в общих интересах.

 

Литература, примечания

1.  Ломоносов М.В. Российская грамматика. Полн. собр. соч. Т. 7 – М.: АН СССР,1952. – С. 391.
 
2.Тер-Минасова С.Г. Язык и межкультурная коммуникация. Г. 2, § 3. – М.: Слово, 2000. – С. 300.

3.  Ломоносов М.В. Российская грамматика. Полн. собр. соч. Т. 7 — М.:  АН СССР, 1952. – С. .392.

4.  Seiffert, Helmut. Auch ein Mord ist ein Stück Leben. Das kleine
Buch der Sprachunfälle. Verlag C.H. Beck, München, 2000, S.25.

5.  Schieke, Heinz. Politiker reden. Bürger sind sprachlos. Das
unmögliche Wörterbuch. Wirtschaftsverlag Langen-Müller/Herbig, München,
1988, S.125.

6.  Рождественский Ю.В. Принципы современной риторики. – М.: Фонд «Новое тысячелетие», 1999. – 123.

7.  Рождественский Ю.В. Введение в культуроведение. – М.: Добросвет, 2000. – С.26.

8.  Рождественский Ю.В. Философия языка. Культуроведение и дидактика. – М.:  Грантъ, 2003 – С. 4

9.  Рождественский Ю.В. Философия языка…, – С.57.

10.  Рождественский Ю.В. Принципы…, – С. 7.

11.  Рождественский Ю.В. Там же…, – С. 7.

12.  Рождественский Ю.В. Принципы…, – С. 10.

13.  Рождественский Ю.В. Там же…, –С. 18.

14.  Рождественский Ю.В. Принципы…, – С. 17.

15.  Рождественский Ю.В. Там же. – С. 17.

16.  Рождественский Ю.В. Там же. – С. 32.

17.  Рождественский Ю.В. Общая филология. – М.: Фонд «Новое тысячелетие», 1996. – C. 18.

18.  Рождественский Ю.В. Там же. – С. 17.

19.  Рождественский Ю.В. Там же. – С. 18.

20.  Рождественский Ю.В. Там же. – С. 63.

21.  Рождественский Ю.В. Общая филология… –  С. 64.

22.  Рождественский Ю.В. Введение в культуроведение. – М.: «Добросвет», 2000. –  С. 49.

23.  Рождественский Ю.В. Там же. –  С. 48.

24.  Рождественский Ю.В. Принципы… –  C. 73.

25.  Рождественский Ю.В. Теория риторики. – М.: «Добросвет», 1999. – С. 404.

26.  Рождественский Ю.В. Там же. –  С. 332.

27.  Рождественский Ю.В. Там же. – С. 406.

28.  См. Рождественский Ю.В. Там же. – С.332.

29.  Рождественский Ю.В. Теория риторики…–  С. 427.

30.  Рождественский Ю.В. Принципы…– С. 111.

31.  Рождественский Ю.В. – Там же. – С. 116.

32.  Рождественский Ю.В.  –  Там же. – С. 121.

33.  Волков А.А. Основы русской риторики. – М.: 1996. – C. 3.

34.  Волков А.А. – Там же. –  С. 282.

35.  Аннушкин В.И. Русская риторика: исторический аспект. – М.: Высшая школа, 2003. –  С. 333.

36.  Лободанов А.П. Юрий Владимирович Рождественский. Очерк научной
биографии // Ю.В. Рождественский. Философия языка. Культуроведение и
дидактика. – М.: Грантъ, 2003. –  C. 223.

37.  Рождественский Ю.В. Введение в культуроведение… –  C. 34.

38.  Рождественский Ю.В. Словарь терминов. Общество. Семиотика.
Экономика. Культура. Образование. – М.: Флинта, Наука, 2002 –  C. 22.

39.  Рождественский Ю.В. Словарь терминов. Общество. Семиотика.
Экономика. Культура. Образование. – М.: Флинта, Наука, 2002. –  С. 58.

40.  Рождественский Ю.В. Принципы…–  С. 63.

41.  Рождественский Ю.В. – Там же. – С. 63.

42.  Лободанов А.П. Юрий Владимирович Рождественский. Очерк научной
биографии // Ю.В. Рождественский. Философия языка. Культуроведение и
дидактика. – М.: Грантъ, 2003. – С. 216.

43.  Рождественский Ю.В. Принципы…–  С. 64.

44.  Рождественский Ю.В. –  Там же. –  С. 64.

45.  Рождественский Ю.В. – Там же. –  С. 65.

46.  Рождественский Ю.В. Принципы…–  С. 65.

47.  Рождественский Ю.В. – Там же. – С. 66.

48.  Рождественский Ю.В. – Там же. –  С. 66.

49.  Рождественский Ю.В. – Там же. – С. 66.

50.  Hughes, Robert. Culture of Complaint. Oxford University Press, 1993.

51.  Перевод цитат везде мой. – Л.Л.

52.  Hughes, Robert. Nachrichten aus dem Jammertal. Wie sich die
Amerikaner in political correctness verstrickt haben. Kindler, München,
1994, S.18.

53.  Behrens, Michael und Rimscha, Robert von. Politische
Korrektheit in Deutschland. Eine Gefahr für die Demokratie. Bouvier
Verlag, Bonn, 1995, S.17.

54. Hughes, R. Nachrichten…, S.19.

55.  Behrens, M. und Rimscha, R.von. Politische Korrektheit…, S.17.

56.  Thought Police. In: Newsweek (New York), Jan 14, 1991

57.  Taylor, John. Are You Politically Correct? In: New York Magazine (New York), Jan 21, 1991

58.  Hollywood’s Sensitivity Training. In: Washington Post, December 28, 1991.

59.  Hollywood’s Sensitivity Training. In: Washington Post, December 28, 1991.

60.  Рождественский Ю.В. Принципы…–  С. 50.

61.  Рождественский Ю.В. – Там же. –  С. 50.

62.  Рождественский Ю.В. –  Там же. –  С. 53.

63.  Behrens, M. und Rimscha R. von. Politische Korrektheit…, S.33.

64.  Цит. по: New Republic, February 18, 1991, p.39.

65.  Behrens, M., Rimscha, R. von. Politische Korrektheit…, S.66.

66.  Hughes, R. Nachrichten…, S.30.

67.  Washington Post, op-ed page, July 21, 1990.

68.  См. Zimmer, Dieter E. Deutsch und anders. Die Sprache im
Modernisierungsfieber. Rowohlt Verlag GmbH, Reinbeck bei Hamburg, 1997,
S.127.

69.  См. Kaplan, Justin . Selling ‘Huck Finn’ Down the River. In:
New York Times, March 10, 1996, p.27; Цит.: Бьюкенен, Патрик Дж. Смерть
Запада. М., изд-во АСТ, 2003, с.233.

70.  Timberg, Craig. Rehnquist’s Inclusion of  «Dixie» Strikes a Sour Note. In: Washington Post, July 22, 1999, p.1.

71.  Rauch, Jonathan. Kindly Inquisitors: The New Attacks on Free Thought. Chicago, IL (University of Chicago Press), 1993.

72.  Schmitt, Uwe. Im Hauptwaschgang – Rücksicht ist alles: Wie
Japan seine Sprache reinigt. In: Frankfurter Allgemeine Zeitung
(Frankfurt/Main), 18.Mai 1996, S.31.

73.  Meier, Christian. „Denkverbote» als Nachhut des Fortschritts?
Über den Terror der Gutwilligen und die neue Unbequemlichkeit beim
Denken der Zukunft. In: Neue Rundschau (Frankfurt/Main), 106 (1) 1995,
S.9.

74.  Zimmer, Dieter. PC oder da hört die Gemütlichkeit auf. In: Die Zeit, 22.Oktober 1993.

75.  См. об этом подробнее: Bergsdorf,Wolfgang. Die Wörter der guten Menschen. In: Die politische Meinung, 1996, S.89.

76.  Henscheid, Eckhard. Dummdeutsch. Ein Wörterbuch. Philipp Reclam jun. GmbH&Co., Stuttgart, 1993.

77.  Bittermann, Klaus und Henschel, Gerhard. Das Wörterbuch des Gutmenschen. Verlag Klaus Bittermann, Berlin, 1994.

78.  Röhl, Klaus Reiner. Deutsches Phrasenlexikon. Politisch korrekt von A bis Z. Universitas Verlag, München, 2001.

79.  См.: Bering, Henrik. Denmark, the Euro and Fear of the Foreign. In: Policy Review, December 2000, p.6.

80.  Quirk, William J., Bridwell, R.Randall. Judicial Dictatorship. New Brunswick N.J.: Transaction Publishers, 1995, p.XIII.

81.  African-American Lawyers Criticize Rehnquist for Singing ‘Dixie’. In: Associated Press, August 12, 1999.

82.  Dworkin, Ronald: Liberty and Pornography. In: New York Review of Books, August 15, 1991, p.13.

83.  См. об этом: Lindsy Van Gelder and Pamela Robin Brandt: Are You
Two…Together? A Gay and      Lesbian Travel Guide to Europe.  Random
House, 1991, p.116.

84.  New York Times, January 24, 1992.

85.  Katsigiannis, Tony: How the NSW Anti-Discrimination Laws Threaten Free Speech. In: Policy, Summer 1989, p.29.

86.  Schieke, Heinz. Politiker reden. Bürger sind sprachlos. Das
unmögliche Wörterbuch. Wirtschaftsverlag Langen-Müller/Herbig, München,
1988, S.125.

87.  Rauch, J. Kindly Inquisitors…, p.5.

88.  Rauch, J. Kindly Inquisitors…, p.5.

89.  Rauch, J. Kindly Inquisitors…, p.6.

90.  Рождественский Ю.В. Теория риторики…– С. 385.

91.  Рождественский Ю.В. Теория риторики…– С. 398.

92.  Рождественский Ю.В. – Там же. – С. 398.

93.  Рождественский Ю.В. Теория риторики…– C. .385.

94.  Рождественский Ю.В. Общая филология…–  С. 22.

95.  Рождественский Ю.В. – Там же – С. 22.

96.  Рождественский Ю.В. – Там же – С. 20.

97.  Рождественский Ю.В. Принципы…– С. 93.

98.  Рождественский Ю.В. Общая филология…– С. 13.

99.  Рождественский Ю.В. – Там же. – С. 14.

100.  Behrens, M. und Rimscha, R. von. Politische Korrektheit…, S.17.

101.  Adam, Konrad. Mutterhände, Vaterblick. In: Frankfurter Allgemeine Zeitung (Frankfurt/Main), 6.April 1996, S.1.

102.  Zimmer, Dieter. Deutsch und anders…, S.139.

103.  Goodman, Walter. Decreasing Our Word Power: The New New-speak. New York Times Book Review, January, 27,1991, p.14.

104  См.: Lampert, Günther. Political Correctness und die
sprachliche Konstruktion der Wirklichkeit. Eine Skizze. In:
Amerikastudien, Nr.2, 1995, S.250.

105.  Droste, Wiglaf und Bittermann, Klaus. Das Wörterbuch des Gutmenschen. Band II, Edition TIAMAT, Berlin, 1995, S.20.

106.  Надо думать, что введенное в употребление в русском языке
выражение «социально не защищенные слои населения» является политически
корректным именованием тех слоев населения, которые попросту неимущие
или малоимущие. Кстати, если подумать об обоснованности такого
именования, то оно оказывается парадоксом: не защищены социально, т. е.
не получают никаких социальных выплат, пособий, дотаций как раз самые
богатые (молодые, здоровые) люди, а не самые бедные (старые, больные).
– Прим. авт.

107.  Это слово взято из терминологии атомной энергетики: Entsorgung – захоронение ядерных отходов. – Прим. авт.

108.  Liefländer, Irene. Der Wandel kann erkämpft werden. Wie der
politische Wille die Sprachentwicklung lenkt. In: Sprach-Nachrichten,
Nr. 3, 2000, S.5.

109  АиФ. – 2002 г. –  № 48 (1153) .

110.  АиФ.  – 2002 г. – № 36 (1141) .

111.  Behrens, M. und Rimscha, R. von. Politische Korrektheit…, S.15.

112.  Droste, W. und Bittermann, K. Das Wörterbuch des Gutmenschen. Band II…, S.20.

113.  Zimmer, Dieter. Deutsch und anders…, S.147.

114.  См. Zimmer, Dieter. Deutsch und anders…, S.148.

115.  Behrens, M. und Rimscha, R. von. Politische Korrektheit…, S.125.

116.  Röhl, K.R. Deutsches Phrasenlexikon…, S.32.

117.  См.: Droste, W. und Bittermann, K. Das Wörterbuch des Gutmenschen. Band II…, S.130.

118.  Henscheid, E. Dummdeutsch…, S.23.

119.  См.: Droste, W. und Bittermann, K. Das Wörterbuch des Gutmenschen. Band II…, S.170.

120.  Röhl, K.R. Deutsches Phrasenlexikon…, S.192.

121.  Цит. по: Röhl, K.R. Deutsches Phrasenlexikon…, S.192.

122.  Обращает на себя внимание тот факт, что в русском языке слово
«население» практически вытеснило (по крайней мере, в официальных
речах) слово «народ», которое, возможно, теперь либо кому-то кажется
обидным, либо обнаружило какой-то наследственный порок. – Прим. авт.

123.  An die Leser dieser Ausgabe. In: Ikonenbibel.
Einheitsübersetzung der Heiligen Schrift. Verlag Katholisches Bibelwerk
GmbH, Stuttgart, 1993.

124.  Herberg, Will. Protestant, Catholic, Jew: An Essay in
American  Religious Sociology. Chicago, University of Chicago Press,
1983 reprint.

125.  Witham, Larry. ‘Christian Nation’ Now Fighting Words; Fordice
Fumbles in PC Territory. In: Washington Times, November 23, 1992, p.1.

126.  Jacoby, Jeff. The Role of Religion in Government:  Invoking
Jesus at the Inauguration. In: Boston Globe, February 1, 2001, p.A15.

127.  Цит.: Бьюкенен, Патрик Дж. Смерть Запада… — С. 262.

128.  Бьюкенен, Патрик Дж. Смерть Запада…– С. 262.

129.  Бьюкенен, Патрик Дж. Смерть Запада…– С. 260.

130.  Цит.: Бьюкенен, Патрик Дж. Смерть Запада…, с.272.

131.  Рождественский Ю.В. Философия…, с.75.

132.  Рождественский Ю.В. Философия…– С. 76.

133.  Цит. по: Behrens, M. und Rimscha, R. von. Politische Korrektheit…, S.125.

134.  Цит. по: Behrens, M. und Rimscha, R. von. Politische Korrektheit…, S.125.

135.  Цит. по: Behrens, M. und Rimscha, R. von. Politische Korrektheit…, S.126.

136.  Рождественский Ю.В. Принципы… — С. 65.

137.  Röhl, K.R. Deutsches Phrasenlexikon…, S.15.

138.  Рождественский Ю.В. Принципы… — С. 34.

139.  Droste, W. Und Bittermann, K. Das Wörterbuch des Gutmenschen. Band II…, S.12.

140.  Droste, W. und Bittermann, K. Das Wörterbuch des Gutmenschen. Band II…, S.56.

141.  Henscheid, Eckhard. Dummdeutsch. Philipp Reclam jun. Stuttgart, 1996, S.215.

142.  См. : Schmid, Monika. …unlinguistisch, weil die Arbitrarität
des sprachlichen Zeichens mißachtend». Feministische Sprachkritik und
linguistische Theorieansätze. In: Sprache und Literatur, Nr.2, 1996,
S.49-72.

143.  Schoenthal, Gisela. Personenbezeichnungen im Deutschen als
Gegenstand feministischer Sprachkritik. In: Zeitschrift für
germanistische Linguistik, Nr.3, 1989, S.301.

144.  Schoenthal, Gisela. Personenbezeichnungen…, S.300.

145.  Цит. по: Weisgerber, Leo. Die Muttersprache im Aufbau unserer Kultur. Pädagogischer Verlag Schwann, Düsseldorf, 1957, S.8.

146.  Pusch, Luise F. „Liebe Wählerinnen und Wähler». Nach 25 Jahren
feministischer Sprachpolitik ist das Masculinum nicht mehr das, was es
einmal war. In: Psychologie Heute Compacct, Nr.2, 1998, S.29.

147.  Цит. по: Weisgerber, Leo. Die Muttersprache…, S.9.

148.  Лободанов А.П. Юрий Владимирович Рождественский. Очерк научной
биографии // Ю.В. Рождественский. Философия языка. Культуроведение и
дидактика. — М.: Грантъ, 2003. – С. 207.

149.  Рождественский, Ю.В. Общая филология… С. 65.

150.  Рождественский, Ю.В. – Там же. – С. 66.

151.  Рождественский, Ю.В. Общая филология…- С. 66.

152.  Рождественский, Ю.В. – Там же — С. 66.

153.  Рождественский, Ю.В. – Там же — С. 67.

154.  Рождественский, Ю.В. Общая филология…, с.67.

155..  Liefländer, Irene. Der Wandel kann erkämpft werden. Wie der
politische Wille die Sprachentwick-lung lenkt. In: Sprach-Nachrichten,
Nr. 3, 2000, S.5.

156.  Антология мировой философии. Том 1. Часть 1. – М.: Мысль1969. — С. 192.

157.  Рождественский Ю.В. Принципы…-  С. .64.

158.  Рождественский Ю.В. Принципы… — С. 64.

159.  Рождественский Ю.В. Принципы… — С. 108.

160.  Рождественский Ю.В. – Там же – С. 108.

161.  Рождественский Ю.В. – Там же – С. 109.

162.  Рождественский Ю.В. Теория риторики…, — С. 424.

163.  Рождественский Ю.В. Принципы… — С. 110.

164.  Лободанов А.П. Основы предмета «регионоведение» // Отд. оттиск
из сборника «Россия и Запад: диалог культур». Вып. VII. – М.: МАЛП,
2000. – С. 49-50.

165.  Рождественский Ю.В. Принципы… — С. 109.

166.  Рождественский Ю.В.  – Там же. – С. 64.

167.  Рождественский Ю.В. – Там же. – С. 110.

168.  Рождественский Ю.В. Принципы… — С. 48.

169.  Рождественский Ю.В. Введение… — С.  90.

170.  Рождественский Ю.В.  – Там же – С.  90.

171.  Рождественский Ю.В. Принципы…- С.  49.

172.  Преподобный авва Дорофей. Душеполезные поучения.  – М.: Сретенского монастыря, 2002. — С.68-69.

173.  Избранные места из творений святаго Иоанна Златоустаго. – М.: Синодальная типография, 1897. — с.62-63.

174.  Преподобный авва Дорофей. Душеполезные поучения…-  С.68.

175.  Behrens, M. und Rimscha, R. von. Politische Korrektheit…, S.32.

176. Zimmer, Dieter. Deutsch und anders…, S.112.

177.  Рождественский Ю.В. Принципы… — С. 92.

178.  Рождественский Ю.В. Теория риторики… — С. 70.

179.  Рождественский Ю.В. Принципы… — С. 101.

180.  Рождественский Ю.В.  – Там же. — С. 100.

181.  Рождественский Ю.В. Принципы…, с.102.

182.  Рождественский Ю.В. – Там же. – С. 101.

183.  От англ. age (возраст). – Примеч. авт.

184.  От англ. look (внешний вид). – Примеч. авт.

185.  От англ. able (способный). – Примеч. авт.

186.  От англ. size (размер). – Примеч. авт.

187.  От англ. species (вид, разновидность, порода). – Примеч. авт.

188.  Рождественский Ю.В. Принципы…- С. 64.

189  New York Times, February 4, 1990.

190.  Рождественский Ю.В. Принципы…, стр.112

191.  A Fringle History of the World. In: U.S. News & World Report, November 12, 1990, p.25.

192.  Цит. по: Zimmer, Dieter. Deutsch und anders…, S.143.

193.  Рождественский Ю.В. Введение… — С. 85.

194.  Mixing up South Africa. The lessons from America for
desegregating South Africa’s scools. In: The Economist, 21.01.1995, p.
15.

195.  Harpprecht, Klaus. Die Torheit der Gesinnungswächter. In: DIE ZEIT, 27. Januar 1995.

196.  Behrens, M. und Rimscha, Robert von. Politische Korrektheit…, S.68.

197.  См. Rimscha, Robert von. „Die Weißen sitzen uns im Nacken» –
Sich gegenseitig den Rücken stärken: US-Hochschulen nur für Schwarze.
In: Der Tagesspiegel, 5. Januar 1995.

198.  Бьюкенен, Патрик Дж. Смерть Запада… — С. 243.

199.  Hugh Oellios. Battle over History May Itself Prove Historic.
In: Chicago Tribune, October 30, 1994, p.1. — См. также: Бьюкенен,
Патрик Дж. Смерть Запада… — С. 241.

200. Honawar, Vaishali. Early Grades to ‘Simplify’ History; Keller,
Pocahontas Replace Southern Generals in Lessons. In: Washington Times,
December 31, 2000, p.10. — См. также: Бьюкенен, Патрик Дж. Смерть
Запада… — С. 242.

201.  Бьюкенен, Патрик Дж. Смерть Запада…, с.233.

202.  См. Grant, Linda. In Search of Harper Lee. In:.Independent, December 15, 1991, p.36.

203.  Бьюкенен, Патрик Дж. Смерть Запада…, с.234.

204.  См. A Curriculum of Inclusion, Report of the Education
Commissioner’s Task Force on Minorities: Equity and Excellence, July
1989, opening words, p.36.

205.  Pollit, Katha. Canon to the Right of Me… In: The Nation,  23.09.1991.

206. См.: Uthmann, Jorg von. Körper und Lehrkörper – Amerikas
Universitäten streiten über „political correctness». In: Frankfurter
Allgemeine Zeitung, 19. Februar, 1992.

207.  Dreher, Rod. Banning Flannery; Down and Out in Louisiana.
Weekly Standard, September 11, 2000, p.33. – Цит.: Бьюкенен, Патрик Дж.
Смерть Запада… — С. 233.

208.  Цит.: Бьюкенен, Патрик Дж. Смерть Запада… — С. 234.

209  Рождественский Ю.В. Введение… — С. 131.

210  Рождественский Ю.В. Принципы… — С. 76.

211.  Hughes, R. Nachrichten…, S.156.

212  Цит. по: Hughes, R. Nachrichten…, S.148.

213.  Цит. по: Hughes, R. Nachrichten…, S.148.

214.  Рождественский Ю.В. Введение… — С. 133.

215.  Рождественский Ю.В. Введение… — С. 134.

216.  Рождественский Ю.В. Принципы… — С. 124.

217.  Рождественский Ю.В. Принципы… — Там же. — С. 116.

218.  Рождественский Ю.В. Принципы…. – Там же. – С. 70.

219.  Рождественский Ю.В. Принципы… — Там же. — С. 70.

220.  Яхненко В.В. Вступительная статья // Ю.В. Рождественский.
Философия языка. Культуроведение и дидактика. М.: Грантъ, 2003. — С. 5.

221.  Ю.В. Рождественский. Философия языка. Культуроведение и дидактика. М.: Грантъ, 2003. — C. 185.

222.  Рождественский Ю.В. Принципы…, стр.70.

223.  Рождественский Ю.В. Принципы… — Там же. — С. 69.

224.  Рождественский Ю.В. Введение… — С. 265.

225.  Рождественский Ю.В. Принципы… — С. 18.

226.  Рождественский Ю.В. Принципы… — С. 35

227.  Hughes, R. Nachrichten…, S.142.

228.  Hughes, R. Nachrichten…, S.99.

229.  Бьюкенен, Патрик Дж. Смерть Запада… — C. 272.

230.  Hughes, R. Nachrichten…, S. 91.

231.  Hughes, R. Nachrichten…, S. 93.

232.  Hughes, R. Nachrichten…, S.94.

233.  Наглядная ксенофобия. «Известия» от 19 сентября 2003 г., с. 3.

234.  Упрек в «немецкости» (Deutschtümelei) – это в Германии почти
обвинение в сочувствии нацистам по причине того большого значения,
которое придавалось немецкой культуре Гитлером и национал-социалистами
в целом.

235.  Бьюкенен, Патрик Дж. Смерть Запада… — С. 293.

236.  Рождественский Ю.В. Принципы… — С. 130.

237.  Behrens, M. und Rimscha, R. von. Politische Korrektheit…, S. 9.

238.  Behrens, M. und Rimscha, R. von. Politische Korrektheit…, S. 11.

239.  Рождественский Ю.В. Принципы…, стр.134.

240.  Рождественский Ю.В. Принципы…, стр.95.

241.  Рождественский Ю.В. Принципы… — С. 114.

242.  Рождественский Ю.В.  – Там же. — С. 114.

243.  Рождественский Ю.В. – Там же. — С. 98.