Говорить
о Сталине объективно, а тем более объективно оценивать его всегда было
крайне сложным и рискованным занятием. Во-первых, долгое время – вплоть
до эпохи гласности – тональность любого высказывания о нем задавалась
позицией партии. Во-вторых, влияние его политики коснулось практически
всех реалий духовной и материальной жизни советского человека и в
различных областях привело к совершенно противоположным результатам: к
уничтожению крестьянства и созданию атомного оружия, к победе в Великой
отечественной войне и истреблению цвета нации, к созданию самой
успешной в мире системы образования и здравоохранения и уничтожению
памятников культуры и религии. Одни никогда не простят ему масштабности
его разрушений, другие – всегда будут помнить масштабы его созидания.
Для одних он Гений, для других Злодей. Кроме того, до сих пор многое в
его биографии остается покрытым тайной, что дает возможность
комментаторам истолковывать действия этого человека порою с прямо
противоположных позиций.
Историки, соратники, современники Сталина оценивали его как политика
и дипломата, отца и друга, революционера и полководца, но лишь в
последнее время появились работы, оценивающие Сталина как ритора. К
наиболее содержательным исследованиям можно отнести книги А.П.Романенко
«Образ ритора в советской словесной культуре» [20] и М.Я.Вайскопфа
«Писатель Сталин» [4]. Риторика Сталина становится объектом
исследования и в ряде других работ с более широкой тематикой, где речи
Сталина – лишь один из частных объектов исследования (А.К.Михальская
[13], Л.Баткин [3], Г.Г.Хазагеров [25]).
Подавляющее большинство работ, анализирующих риторическое наследие
И.В.Сталина, дает общую характеристику стиля его статей и выступлений,
выявляет общие принципы построения суждений и истоки формирования
сталинского стиля публичной аргументации. Подобно оценкам его
политической деятельности, оценки сталинского стиля аргументации
зачастую прямо противоположны. Так, коллеги и соратники Сталина
(В.М.Молотов, А.А.Громыко, Г.К.Жуков, А.М.Василевский) в своих
воспоминаниях неоднократно подчеркивают точность и ясность мысли вождя,
тогда как современные исследователи (М.Я.Вайскопф, А.Н.Окара,
Г.Г.Хазагеров) обвиняют его в «вязкости мысли» и склонности к
тавтологии. Так, например, А.А.Громыко вспоминал: «Что бросалось в
глаза при первом взгляде на Сталина? Где бы ни доводилось его видеть,
прежде всего ясно обращало на себя внимание, что он человек мысли. Я
никогда не замечал, чтобы сказанное им не выражало его определенного
отношения к обсуждаемому вопросу. Вводных слов, длинных предложений или
ничего не выражающих заявлений он не любил. … Речам Сталина была
присуща своеобразная манера. Он брал точностью в формулировании мыслей
и, главное, нестандартностью мышления» [цит.по 23: 484-485]. Жуков
отмечал, что Сталин «был лаконичен, формулировал мысли ясно» [цит.по
23: 494]. В то же самое время израильский ученый Михаил Вайскопф в
своем вдумчивом и скрупулезном, но порою откровенно предвзятом и
надуманном исследовании так характеризует аргументацию Сталина: «Его
аргументация тоже строится на более или менее скрытых тавтологиях, на
эффекте одуряющего вдалбливания» [4: 38]. Эту же мысль Вайскопф
развивает (используя методы объекта своего исследования) в беседе с
ведущим авторской телепередачи Александром Гордоном: «Нет никого, кто с
такой патологической въедливостью вдалбливал бы одни и те же фразы,
одни и те же клише, одни и те же образы в сознание людей. Он чудовищно,
утрированно тавтологичен» [8: 241]. Об этом же пишет Г.Г.Хазагеров:
«Выстроенные в духе амплифицирующей композиции, вязко возвращающиеся к
одному и тому же предмету, полные повторов и плеоназмов, его речи очень
мало напоминают колючие речи Ленина» [25: ч 2, §4]. На скудость
лексического состава выступлений И.В.Сталина и обилие повторов также
обращали внимание А.П.Романенко и А.К.Михальская.
В этой оппозиции мнений и оценок обнаруживается характерная
закономерность: чем ближе к Сталину по времени и социальной лестнице
находился человек, тем более высока его оценка мышления и речи вождя. У
этого феномена могут быть две причины: 1) речи Сталина были эффективны
и блистательны с точки зрения его современников, на которых они и были
рассчитаны, т.е. они обладали качеством уместности и актуальности по
форме и содержанию; 2) сподвижники генералиссимуса – в силу известных
причин – никогда не имели возможности открыто высказать свою
(критическую) оценку выступлений Сталина. Именно так объясняет
Д.А.Волкогонов неизменно восторженные оценки логики и стиля Сталина,
повсеместно встречающиеся в воспоминаниях полководцев и культурных
деятелей той эпохи [5: 346-347]. Действительно, как мы уже отмечали, в
советское время любая оценка Сталина согласовывалась с «линией партии».
Вместе с тем было бы нелепо отрицать умение И.В.Сталина находить нужные
слова для данного времени и данной аудитории: слишком уж восторженной и
повсеместной была реакция его слушателей, его речи двигали массами,
вдохновляли людей, когда на подвиги, а когда и на преступления. Его
риторическое влияние было абсолютным.
Даже самые яростные обличители риторики Сталина вынуждены признать
ее исторически доказанную, феноменальную влиятельность и эффективность.
Задача риторической критики выявить причины этого явления. Сам Вайскопф
– наиболее ярый обличитель Сталина – так объясняет причины
эффективности речей Сталина: «В конечном итоге мы сталкиваемся здесь с
поразительным парадоксом. Несмотря на скудость и тавтологичность, слог
Сталина наделен великолепной маневренностью и гибкостью, многократно
повышающей значение каждого слова. По семантической насыщенности этот
минималистский жаргон приближается к поэтическим текстам, хотя сфера
его действия убийственно прозаична. Очевидно, это были те самые слова,
которые обладали и рациональной убедительностью, и, главное,
необходимой эмоциональной суггестией, обеспечивавшей им плодотворное
усвоение и созвучный отклик. Иначе говоря, они опознавались сталинской
аудиторией как глубоко родственные ей сигналы, как знаки ее внутренней
сопричастности автору» [4: 7-8]. Другое объяснение Вайскопфа
заключается в утверждении, что «на деле сталинский псевдопримитив таит
в себе столь же сложные и амбивалентные структуры, что и так называемый
примитив фольклорной архаики. Подлинная стилистическая гениальность
Сталина сказалась в изощренной и преступной эксплуатации этого
сокровенного родства, интуитивно уловленного партийно-низовой массой»
[4: 123]. Утверждение израильского ученого, также как и доказательство
этого утверждения, довольно спорно и требует, на наш взгляд,
дополнительных исследований, прежде всего, в области «амбивалентных
структур примитива народной архаики».
Во всех исследованиях риторики Сталина обращает на себя внимание тот
факт, что в качестве анализируемого материала используются работы
Сталина довоенного периода. Отчасти эта закономерность должна
объясняться объективными причинами: все 13 томов прерванного собрания
сочинений И.В.Сталина и первый том стэнфордского трехтомника,
призванного завершить полное собрание сочинений вождя, охватывают
довоенный период творчества Сталина. Таким образом, 7/8 письменного
наследия Сталина приходится на довоенный период. Вместе с тем, даже
самый беглый анализ работ Сталина дает основания разделить его
творчество на, как минимум, три периода: довоенный, военный и
послевоенный. Довоенный период характеризуется, во-первых, полемической
направленностью текстов (риторическая борьба с внутренними врагами
партии) и идеологической насыщенностью (создание идеологической базы,
мифологии советского государства). Военная риторика Сталина отличается
более узкой идеологической направленностью: это, прежде всего, поднятие
патриотического духа нации и воодушевление на борьбу с захватчиками.
Военный период в развитии риторики Сталина стал своего рода
«вызреванием» нового, державного, стиля Сталина, характерного для его
послевоенного периода. Собственно, после Победы 1945 года количество
работ Сталина сокращается, он всё больше пишет и всё меньше выступает.
Получается, что речи Сталина военного времени являют собой расцвет
ораторского мастерства этого выдающегося политика.
В этой связи риторика Сталина военного времени представляется
особенно интересной для риторического анализа. Военные речи Сталина, их
роль в формировании патриотического духа нации и, как следствие этого,
в победе в Великой отечественной войне, никогда не были исследованы в
должной мере. Выступления Сталина военных лет интересны и с точки
зрения развития его авторского стиля.
В 1942 году выходит книга «Мы слышали Сталина. 6-7 ноября 1941
года». Как сказано в аннотации к изданию, это сборник воспоминаний и
документов «о том, какой перелом в мыслях и чувствах людей вызвали
исторические выступления тов. Сталина 6 и 7 ноября 1941 года,
вдохновившие народы на борьбу против немецко-фашистских захватчиков.
Материалом к сборнику послужили записи рассказов участников
Отечественной войны, письма из действующей Красной Армии, из тыла врага
и фронтовая печать» [15: 4]. Прекрасно осознавая идеологическую функцию
этого издания и безусловно заданную модальность всех текстов, мы вместе
с тем на основе этих документов и воспоминаний можем составить себе
представление о роли выступлений Иосифа Виссарионовича в годы войны.
«…Мы слушаем Сталина. Много раз слышали все мы этот голос на народных
собраниях. Радио разносило его во все концы советской земли, приносило
каждому дому и к каждому сердцу. Мы научились различать все
особенности, все его интонации, это спокойное, неторопливое течение
речи, мягкое и тихое произношение слов, точно выточенных из
сверхтвердого сплава человеческой мысли» [15: 20].
В этой книге различаются две позиции в отношении к речам Сталина,
два типа их восприятия. Первая из них – государственная,
идеологическая, назидательная, дающая представление о том, как надо
воспринимать речи вождя. Ярче всего эта позиция представлена в статье
Председателя Президиума Верховного совета СССР М.И.Калинина: «Каждый
активный человек, чтобы сделать свои усилия на производстве, в сельском
хозяйстве, на фронте и за кордоном производительным, должен глубоко
изучить выступления товарища Сталина. В них он почерпнет больше
уверенности в своих силах, больше уверенности в окончательной победе
над вековечным врагом нашей родины» [15: 14]. Этой позиции подчинен и
подбор материла для сборника. Другая позиция – личная, частная,
исповедальная, дающая представление о том, как речи вождя
воспринимались на самом деле. Даже оставляя возможность усомниться в
аутентичности текстов воспоминаний, мы искренне верим, что миллионы
людей именно так и относились к речам Сталина, как это описано в
воспоминаниях рядовых красноармейцев, партизан и работников тыла: «И до
сих пор, когда я вспоминаю об этой речи товарища Сталина, мне кажется,
что в этот день он мне дал в руку винтовку и сказал: -Дерись до конца!»
[15: 85].
И хотя в книге «Мы слышали Сталина» документы и воспоминания
описывают значение только двух выступлений Иосифа Виссарионовича – двух
действительно очень важных для всех переживших войну выступлений,
прозвучавших 6 и 7 ноября 1941 года в Москве, на подступах к которой
уже стоял враг – эти свидетельства, на самом деле, дают представление и
о том, какое значение имела каждая речь Сталина военного времени для
каждого советского человека. Политработники и сам Верховный
главнокомандующий понимали значение и роль этих выступлений более, чем
кто-либо иной. Речи и приказы Сталина транслировались по радио,
тиражировались всеми газетами, издавались на плакатах, передавались
телеграфом и разбрасывались на листовках над оккупированной
территорией. Бригадный комиссар Мусьяков так описывает распространение
в обороняемом Севастополе доклада Сталина от 6 ноября 1941 года: «Надо
было проявить находчивость и изворотливость, чтобы правильно принять
текст этого исторического документа. Мы знали, что уточнять искажения и
пропуски будет не с кем, что радиосвязь не всегда бывает надежной.
Поэтому сразу же организовали прием на нескольких аппаратах, на разных
волнах. А для того, чтобы не быть зависимыми от электросети, которая в
любой момент могла быть перебита шальным снарядом, мы организовали
прием на автономных коротковолновых приемниках, работающих от
аккумуляторов. Рассадили своих людей в нескольких точках города и за
городом, чтобы принять точно весь текст доклада вне зависимости от
каких-либо случайностей. Погибнет один радист, четверо других заменят
его в других районах города. В течение всей ночи шел прием доклада
товарища Сталина. «Медленный» диктор иногда торопился, и работники не
успевали дописывать некоторых слов. Но, тем не менее, после
сопоставления многих записей, к утру был уже подготовлен точный текст
доклада» [15: 96]. Устойчивое стремление к охвату максимально широкой
аудитории указывает на то, что власть высоко оценивала эффективность
такого воздействия на массы. Каково же было назначение выступлений
Председателя государственного комитета обороны, какова была их функция?
Назначение выступлений лидера советского государства определялось, в
первую очередь, историко-политическим контекстом – войной. Какой бы
формальный жанр ни избрал главный оратор страны, а их фактически было
всего три: обращение к народу (выступление по радио), доклад и приказ –
любой из них в условиях военного времени нес в себе черты такого жанра
публичного выступления, который современная президентская риторика
называет «кризисной речью». Кризисная речь предполагает риторическую
интерпретацию кризисной ситуации главой государства с целью
присоединения населения страны к позиции руководителя страны. Надо
сказать, что согласно канонам американской президентской риторики под
понятие кризисной ситуации не подпадает «внешнее военное нападение на
Соединенные Штаты», которое, очевидно, расценивается не просто как
кризисное, а как экстраординарное событие. Именно поэтому мы говорим,
что в военных речах Сталина (в случае военного нападения на Советский
Союз) проявились черты жанра кризисной речи. И это сходство очевидно:
«Публичное <кризисное> выступление президента имплицитно
подразумевает, что он знает новую ситуацию лучше, чем кто-либо другой.
Таким образом, политическое руководство персонализируется; курс
национальной политики риторически концентрируется на решении одного
человека. Каждый президент во время выступления старается
продемонстрировать тесную связь с народом, показать, что его
политический курс – это также курс народа» [24: 67]. «Голос Сталина
есть голос народа,» — оценивая военные выступления Сталина, писал
М.И.Калинин [15: 13].
Итак, для чего же руководителю страны нужна была эта риторическая
персонализация власти и демонстрация тесной ее связи с народом? Обычно
в демократических государствах эта потенция кризисной речи используется
для оправдания действий власти перед народом, для присоединения народа
к позиции руководства и получения властью дополнительных полномочий.
Сталину этого не требовалось: к началу войны он уже обладал
неограниченной властью и повсеместным почитанием народа. Свой ресурс
влиятельности он направляет на поднятие освободительного духа советских
народов, на сплочение нации. Сталин не без основания (вспомним Власова,
примеры массовых измен на Кавказе и в Крыму) боялся раскола страны и
народов, который мог бы повлечь поражение в войне и крах его империи.
Перед Сталиным стояла риторическая задача сплотить народы СССР, поднять
освободительный дух и воодушевить их на победу. Отсюда высокий
патетический тон его речей и приказов; основная нагрузка ложилась на
пафос речи.
Помимо трех патетических функций военных
выступлений вождя народов – поднятие авторитета власти, воодушевление
на освободительную войну, сплочение нации – они обладали и двумя
практическими функциями: информирование населения об оперативной
обстановке (всегда сопровождавшееся интерпретацией) и указание к
конкретным действиям на местах. Приведем примеры из различных
выступлений Сталина, в которых реализуется каждая из пяти функций:
Поднятие авторитета власти:
Могут спросить: как могло случиться, что Советское Правительство
пошло на заключение пакта о ненападении с такими вероломными людьми и
извергами, как Гитлер и Риббентроп? Не была ли здесь допущена со
стороны Советского Правительства ошибка? Конечно, нет! Пакт о
ненападении есть пакт о мире между двумя государствами. … Я думаю, что
ни одно миролюбивое государство не может отказаться от мирного
соглашения с соседней державой, если во главе этой державы стоят даже
такие изверги и людоеды, как Гитлер и Риббентроп…Что выиграли мы,
заключив с Германией пакт о ненападении? Мы обеспечили нашей стране мир
в течение полутора годов и возможность подготовки своих сил для отпора,
если фашистская Германия рискнула бы напасть на нашу страну вопреки
пакту. Это определенный выигрыш для нас и проигрыш для фашистской
Германии (Выступление …3 июля 1941, [22: т.2, 3-4]).
Советская власть в короткий исторический срок превратила нашу страну
в несокрушимую крепость. Красная Армия из всех армий мира имеет
наиболее прочный и надёжный тыл (Доклад на торжественном заседании …6
ноября 1943 года; [22: т.2, 119]).
Воодушевление на освободительную войну:
Все наши силы – на поддержку нашей героической Красной Армии, нашего
славного Красного Флота! Все силы народа – на разгром врага! Вперёд, за
нашу победу! (Выступление …3 июля 1941, [22: т.2., 10])
Сила Красной
Армии состоит, прежде всего в том, что она ведёт не захватническую, не
империалистическую войну, а войну отечественную, освободительную,
справедливую (Приказ … 23 февраля 1942 года; [22: т.2, 41]).
Сплочение народов СССР:
Да здравствует нерушимая дружба народов Советского Союза! (Доклад на
торжественном заседании … 6 ноября 1941 года; [22: т.2, 31])
Героическая
борьба, которую ведут народы нашей страны за свою свободу, честь и
независимость, вызывают восхищение всего прогрессивного человечества
(Приказ … 1 мая 1942 года; [22: т.2, 51]).
Все народы Советского
Союза единодушно поднялись на защиту своей Родины, справедливо считая
нынешнюю отечественную войну общим делом всех трудящихся без различия
национальности и вероисповедания. Теперь уже сами гитлеровские политики
видят, как безнадёжно глупыми были их расчеты на раскол и столкновения
между народами Советского Союза. ДРУЖБА НАРОДОВ НАШЕЙ СТРАНЫ выдержала
все трудности и испытания войны и ещё более закалилась в общей борьбе
советских людей против фашистских захватчиков (Доклад на торжественном
заседании… 6 ноября 1943 года; [22: т.2, 119]).
Информирование и интерпретация:
За 4 месяца войны мы потеряли убитыми 350 тысяч и пропавшими без
вести 378 тысяч человек, а раненых имеем 1 миллион 20 тысяч человек. За
тот же период враг потерял убитыми, ранеными и пленными более 4 с
половиной миллионов человек (Доклад на торжественном заседании … 6
ноября 1941 года; [22: т.2, 13]).
Теперь уже нет у немцев того
военного преимущества, которое они имели в первые месяцы войны в
результате вероломного и внезапного нападения. Момент внезапности и
неожиданности, как резерв немецко-фашистских войск, израсходован
полностью (Приказ … 23 февраля 1942 года; [22: т.2, 39]).
Практические указания к действию:
Что требуется для того, чтобы ликвидировать опасность, нависшую над
нашей Родиной, и какие меры нужно принять для того, чтобы разгромить
врага? Прежде всего необходимо, чтобы наши люди, советские люди, поняли
всю глубину опасности, которая угрожает нашей стране… Необходимо,
далее, чтобы в наших рядах не было места нытикам и трусам, паникёрам и
дезертирам, чтобы наши люди не знали страха в борьбе… Мы должны
немедленно перестроить вся нашу работу на военный лад, все подчинив
интересам фронта и задачам организации разгрома врага… (Выступление …3
июля 1941, [22: т.2, 5-8])
Мы можем и должны очистить советскую землю от гитлеровской нечисти. Для этого необходимо:
1)
стойко и упорно оборонять линию нашего фронта, не давать более врагу
продвигаться вперед, всеми силами изматывать врага, истреблять его
живую силу, уничтожать его технику;
2) всемерно укреплять железную
дисциплину, строжайший порядок и единоначалие в нашей армии,
совершенствовать боевую выучку войск и готовить, упорно и настойчиво
готовить сокрушительный удар по врагу;
3) раздуть пламя всенародного
партизанского движения в тылу врага, разрушить вражеские тылы,
истреблять немецко-фашистских мерзавцев (Приказ 7 ноября 1942 года;
[22: т.2, 81]).
Соотношение этих пяти функций, «замыслов» для разных выступлений
различно. Оно коррелировалось военной обстановкой и поводом к тому или
иному конкретному выступлению. Например, речи Сталина 41-42 года –
времени больших военных поражений – более пространные, в них больше
места уделяется идеологическим, патетическим функциям, а для второй
половины войны характерно увеличение доли подробных отчетов о
продвижении советских войск, что само по себе увеличивало
воодушевляющий потенциал выступлений.
Риторика военных лет Иосифа Виссарионовича Сталина представляет
собой пять циклов (три полных: 1942, 43, 44 годы — и два усеченных:
1941 и 1945), состоящих из риторических произведений одинаковых жанров
и произнесенных по схожим поводам в одни и те же даты. Цикличность
выступлений, условия военного времени («кризисная ситуация») и
амплифицирующий метод аргументации Сталина, применявшийся им еще в
довоенный период, определили большое количество повторов в содержании и
композиции всех выступлений вождя. Это проявляется в схожести зачинов и
концовок, в одинаковой организации информации и текста, в использовании
одних и тех же клише, в наличии сквозных лейтмотивов. Однако при
сохранении определенных схем и конструкций, в наполнении этих схем
происходят симптоматичные содержательные изменения, продиктованные,
очевидно, историко-политическим контекстом и развитием риторического
стиля Сталина. Военная риторика Сталина развивается как бы по спирали.
Рассмотрим на примерах развитие некоторых повторяющихся элементов
аргументации И.В.Сталина.
Независимо от жанра обращения ко всему советскому народу, а Сталин
использовал, как уже было отмечено ранее, только три жанра:
выступление, приказ и доклад, главный оратор страны всегда (за
исключением всех докладов на торжественных заседаниях Московского
совета депутатов трудящихся с партийными и общественными организациями
г.Москвы, на которых Сталин ограничивался обращением «Дорогие
товарищи!») начинал речь с детализированного обращения к релевантным
категориям граждан, а заканчивал цепочкой лозунгов-здравиц и
лозунгов-призывов. Причем он не отступал от этой традиции даже в случае
с приказами. Его приказы по случаю празднования того или иного
советского праздника могли вообще не содержать распорядительной части,
как, например, приказ от 23 февраля 1942 года, но они всегда
заканчивались воодушевляющими призывами. Объекты приветственных
обращений и заключительных лозунгов-здравиц и лозунгов-призывов в
большинстве своем были неизменными.
В своих обращениях Сталин всегда
выделял определенные категории людей, тем самым персонифицируя свои
воззвания, делая их ближе каждому конкретному человеку: «Товарищи
красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники, рабочие и
работницы, колхозники и колхозницы, работники интеллигентного труда,
братья и сестры в тылу нашего врага, временно попавшие под иго немецких
разбойников, наши славные партизаны и партизанки, разрушающие тылы
немецких захватчиков!» (Речь на Красной площади 7 ноября 1941 г.; [22:
т.2, 32]). Обычно в перечислении он использовал классовую терминологию,
иными словами он применял те категории, которыми мыслило все советское
общество. Любой гражданин Советского Союза идентифицировал себя либо
как крестьянина, либо как рабочего, либо как интеллигента, либо как
красноармейца, поэтому детализированное обращение позволяло как бы
напрямую обратиться к каждому человеку в отдельности. В особых случаях,
как, например, в своей знаменитой речи 3 июля 1941 года, он использовал
более доверительные формы обращения: «Товарищи! Граждане! Братья и
сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!»,
которые позволяли ему произвести еще больший эффект сближения с
массами. Он обращался к людям не как к соотечественникам или
подчиненным, а как к членам своей семьи.
Знаменитое сталинское воззвание «Братья и сестры!» многократно
обсуждалось критиками. Безусловно, в нем прослеживается влияние
семинарского образования руководителя партии и хорошее знание
психологии русского человека. Однажды Сталин неожиданно задал вопрос
маршалу А.М.Василевскому: «Вам что-нибудь дало духовное образование?»,
и после осторожного ответа удивленного Василевского, вопрошающий сам
ответил на свой вопрос: «Главное, чему попы научить могут, — это
понимать людей» [5: 339]. Сталин не просто применял семинарские знания,
он воспринял их на уровне инстинкта, инстинкта управления людьми.
Обращение «братья и сестры» Иосиф Виссарионович Сталин неоднократно
использовал и в других своих военных выступлениях, но только с
неизменным уточнением: «временно подпавшие под иго немецких угнетателей
и насильственно угнанные на фашистскую каторгу в Германию». Это дало
основание Михаилу Вайскопфу утверждать, что сталинские «братья и
сестры» всегда имели уничижительное значение, это всегда был кто-то,
кто ниже рядового советского человека, кто не подпадает ни под одну из
легитимных классовых категорий: «Вообще же в советской пропаганде слова
«братья» или «братья и сестры» всегда резервировалось за иностранными
поданными, еще не познавшими социалистической благодати, реже – за
отсталыми нацменами и за иностранными компартиями, которые так и
назывались «братскими»: то был их официальный титул, унаследованный от
христианской риторики I Интернационала, социал-демократов и русских
народовольцев. <…> В этом обозначении всегда таился привкус
некоторой неполноценности и ненадежности… Если после всего сказанного
принять во внимание, что ту самую первую свою военную речь от 3 июля
1941 года, где Сталин впервые воззвал к «братьям и сестрам», он открыл
сообщением об обширных немецких захватах, то станет ясно: обращение это
изначально адресовалось тем, кто уже не был для него ни «товарищем», ни
«гражданином», а заведомо подозревался в нелояльности или
коллаборационизме» [4: 88-92]. Возможно, это предположение верно
отражает психологию Сталина, но едва ли кто-либо из людей, переживших
войну, согласится, что «братья и сестры» было уничижительным
обращением. Простые советские люди, в независимости от того, находились
они на оккупированной или советской земле, воспринимали «братья и
сестры», звучавшие в речи вождя и учителя, как свидетельство его
близости людям, его сострадания и заботы, в благодарность за которые
они готовы были идти на новые и новые подвиги. В этом смысле
употребление христианского обращения в воодушевляющей речи лидера
страны – умелый риторический ход, характеризующий Сталина как
талантливого ритора.
Тот же прием детализации Сталин использовал и в заключительных
здравицах. Однако если в начале речи основная задача оратора – добиться
доверительного отношения со своими слушателями, то для конца речи
характерно усиление эмоционального воздействия, призванное побудить
аудиторию к необходимым для оратора действиям. Поэтому наряду со
здравицами, адресованными определенным категориям граждан советского
общества, Сталин активно прославляет общие ценности, сплачивающие
народы СССР, а также использует лозунги-призывы, формирующие
необходимые риторические эмоции у аудитории. Приведем примеры:
1. здравицы, адресованные определенным категориям граждан:
«Да
здравствует Красная Армия и Военно-Морской Флот! Да здравствуют
партизаны и партизанки!» (Приказ 23 февраля 1942 г.; [22: т.2, 44])
2. здравицы, прославляющие общие ценности:
«Да здравствует нерушимая дружба народов Советского Союза!» (Доклад … 6 ноября 1941 г.; [22: т.2, 31])
«Да
здравствует наша славная родина, ее свобода, ее независимость! Под
знаменем Ленина – вперед к победе!» (Речь на Красной площади 7 ноября
1941 г.; [22: т.2, 35])
«Да здравствует партия большевиков, вдохновитель и организатор побед Красной Армии!» (приказ 23 февраля 1943 г.; [22: т.2, 94])
3. лозунги-призывы, направляющие риторические эмоции аудитории:
«Все силы народа – на разгром врага! Вперед, за нашу победу!» (Выступление по радио 3 июля 1941, [22: т.2, 10])
«За полный разгром немецких захватчиков! Смерть немецким оккупантам!» (Речь на Красной площади 7 ноября 1941г., [22: т.2, 35])
Состав обращений и финальных лозунгов в течение четырех лет менялся
незначительно. Менялись, главным образом, эпитеты, характеризующие
объекты обращений, здравиц, призывов. Из доблестной и отважной Красная
Армия и Флот становились победоносными и героическими. Славная
советская Родина становилась Великой. Единственным объектом, сменившим
свою форму в развитии военной сталинской риторики, стал великий
советский народ, который изначально выступал как «народы Советского
союза». Все эти изменения, во-первых, отражают развитие исторических
событий (от нескончаемых поражений к блестящим победам), во-вторых,
развитие риторического видения и стиля Сталина, в-третьих, развитие
самосознания народа, формировавшееся речами главного оратора страны.
Среди военных обращений Сталина к народу выделяется одно,
знаменующее собой очевидный сдвиг в риторическом видении вождя.
Принимая во внимание колоссальную влиятельность сталинских текстов, мы
неизбежно приходим к пониманию, что картина мира, менявшаяся в
восприятии вождя, передавалась в его выступлениях и «вживлялась» в
сознание всех граждан, надолго определяя их мышление и поступки. Таким
принципиально новым по содержанию обращением к народу стал Приказ №70
Верховного главнокомандующего от 1 мая 1944 года [Сталин И.В. Приказ
№70. // Сталин И.В. Сочинения в 3т. т.2. - Stanford (California): The
Hoover Institute on war, revolution and peace. Stanford University,
1967. –С.143-149. Также доступен в Интернет по адресу
http://sdo.bsu.edu.ru/school/victory/docs/war_20.html ]. В этом
приказе, несмотря на то что он также вписывается в цикл сталинских
обращений и также повторяет многие мотивы и клише всех его военных
выступлений, вводятся новые понятия и ставятся новые задачи перед
советскими гражданами. Проанализируем с риторической точки зрения этот
исторический приказ, попытаемся выявить в нем общие закономерности
сталинской военной риторики и черты нового риторического видения,
установленного Сталиным в конце Второй мировой войны.
1 мая
1944 года, как и в любой советский праздник, на первых полосах
центральных газет был опубликован Приказ Верховного главнокомандующего
товарища Сталина. Приказы по случаю советских праздников были особым
жанром, в котором ничего не приказывалось, но формулировалась и
разъяснялась линия партии. Эти обращения каждый раз служили
идеологическим маяком для каждого советского человека. Они были
источником авторитетной информации о положении на фронте, разъяснением
ситуации, воодушевлением на новые военные и трудовые подвиги. В мае
1944 года настроение у всех было приподнятое, и не только потому, что
была весна и был праздник, – все понимали, что война близится к
завершению. Но что должно было послужить поводом к окончанию войны,
многие еще не представляли. Требовалось разъясняющее слово вождя и
учителя.
По своему обыкновению Сталин начинает приказ с детализированного
обращения: «Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, сержанты, офицеры и
генералы, партизаны и партизанки! Трудящиеся Советского Союза! Братья и
сестры, временно подпавшие под иго немецких угнетателей и насильственно
угнанные на фашистскую каторгу в Германию!». Военные – главные лица в
условиях войны, к ним Сталин обращается в первую очередь, и здесь
детализация, дающая эффект более личного обращения, особенно важна.
Классовое сознание и специфика праздника требовали также упоминания
трудящихся, а однажды заведенная формула обращений сталинских
выступлений – не подпадающих ни под одну из классовых категорий
«временно подпавших под иго немецких угнетателей и насильственно
угнанных на фашистскую каторгу в Германию».
Далее обозначен
формальный повод обращения вождя к своему народу: «От имени Советского
Правительства и нашей большевистской партии приветствую и поздравляю
вас с днем 1 мая!» Но если бы замыслом приказа было только поздравить с
днем Первомая, то этим бы все должно было ограничиться. Однако в речь
вводится новый тезис, наличие которого сигнализирует о другом замысле
оратора: «Народы нашей страны встречают день 1 мая в обстановке
выдающихся успехов Красной Армии». Это предложение, оформленное
отдельным абзацем, как будто бы служит заглавием для следующей части
приказа (или точнее будет сказать, поздравительного обращения) Сталина.
В
этой части Сталин подробно описывает продвижение советских войск по
всей линии фронта. Причем такая, казалось бы, сухая фактологическая
информация оформляется высокой, эмоционально окрашенной лексикой:
«истребляя вражескую нечисть», «Красная Армия выиграла историческую
битву, … сокрушила мощные оборонительные укрепления, … умелыми и
стремительными действиями преодолела немецкую оборону на водных рубежах
– Южный Буг…», «из фашистского рабства вызволены…». В пяти из шести
фраз, описывающих успехи Красной Армии, используются ряды перечислений;
активно применяются параллелизмы: «За это время Красная Армия прошла с
боями от Волги до Серета, от предгорий Кавказа до Карпат», «Красная
Армия выиграла историческую битву за Днепр и Правобережную Украину,
сокрушила мощные оборонительные укрепления немцев под Ленинградом и в
Крыму, умелыми и стремительными действиями преодолела немецкую оборону
на водных рубежах – Южный Буг, Днестр, Прут, Серет. Почти вся Украина,
Молдавия, Крым, Ленинградская и Калининская области, значительная часть
Белоруссии очищены от немецких захватчиков. Родине возвращены
металлургия Юга, руда Криворожья, Керчи и Никополя, плодородные земли
между Днепром и Прутом». Эти риторические приемы, с одной стороны,
своей интонацией перечисления придают речи динамику и ритм, с другой
стороны, своим содержательным наполнением усиливают эффект заявленных
«выдающихся достижений» и создают ощущение их тотальности. Используя
различные фигуры и оформляя речь выверенными периодами, Сталин умело
поэтизирует успехи Красной Армии, превращая жанр приказа в жанр оды:
«Выполняя великое дело освобождения родной земли от фашистских
захватчиков, Красная Армия вышла к нашим государственным границам с
Румынией и Чехословакией и продолжает теперь громить вражеские войска
на территории Румынии». За счет нарастающей интонации перечисления и
постоянного употребления глаголов движения (ведет наступление, прошла с
боями, сокрушила … укрепления, преодолела оборону, вышла к границам и
продолжает громить), продвижение Красной Армии имплицитно обретает
образ неотвратимо несущейся лавины.
Такая патетическая подача, казалось бы, и без того воодушевляющей
информации усиливает ощущение победоносности Красной Армии,
неотвратимости нашей Победы, способствует высокой самооценке советского
человека. Это эмоция, сформированная в самом начале обращения,
становится базой для восходящей аргументации Сталина, сущность которой
будет раскрыта чуть позже.
После описания успехов Красной Армии Сталин переходит к разъяснению
причин этих успехов. (Меняется ритмика речи: речь становится более
статичной.) Такое построение речи может объясняться, во-первых,
марксистско-ленинской традицией в аргументации с ее традицией
разъяснения причинно-следственных связей. Действительно, многие
исследователи (Романенко, Вайскопф, Баткин) отмечали склонность Сталина
к перечислению всевозможных причин, вопросов, задач и ошибок.
Во-вторых, содержание тех причин, которые выделяет оратор, также
указывает на особенные свойства аудитории – традиционный компонент
восходящей аргументации. Какие же причины успехов Красной Армии
выделяет И.В.Сталин?
Причин три. Первая — качества самой Красной Армии: «Успехи Красной
Армии стали возможными благодаря правильной стратегии и тактике
советского командования, благодаря высокому моральному духу и
наступательному порыву наших бойцов и командиров, благодаря хорошему
оснащению наших войск первоклассной советской военной техникой,
благодаря возросшему искусству и выучке наших артиллеристов,
минометчиков, танкистов, летчиков, связистов, саперов, пехотинцев,
кавалеристов, разведчиков». Обращают внимание повторы и исчерпывающие
перечисления, наличие оценочных эпитетов при каждом элементе
перечисления. Эта причина как бы распадается на четыре подпричины (в
тексте -четыре «благодаря»), находящихся в иерархическом соотношении:
1) правильная стратегия и тактика советского командования, 2) высокий
моральный дух и наступательный порыв наших бойцов и командиров, 3)
хорошее оснащение наших войск первоклассной советской военной техникой,
4) возросшее искусство и выучка наших артиллеристов, минометчиков и т.д.
Вторая причина – помощь союзников. «Этим успехам в значительной мере
содействовали наши великие союзники, Соединенные Штаты Америки и
Великобритания, которые держат фронт в Италии против немцев и отвлекают
от нас значительную часть немецких войск, снабжают нас весьма ценным
стратегически сырьем и вооружением, подвергают систематической
бомбардировке военные объекты Германии и подрывают, таким образом,
военную мощь последней». Здесь уже нет высокой оценочной лексики,
единственное исключение – «великие союзники», которое может быть
объяснено тем, что это «наши великие союзники». Отсутствуют глаголы
движения, образ союзников статический (они содействуют, держат,
отвлекают, снабжают и подвергают бомбардировкам). Используя глаголы
несовершенного вида и лексемы неполного или прерываемого действия и
качества («весьма ценное стратегическое сырье», «систематическая
бомбардировка», «подрывают мощь»), Сталин дает понять, что помощь
союзников – фактор наименее важный из всех причин, способствующих нашим
победам.
Далее следует третья причина успехов Красной Армии, которой
уделяется особое внимание оратора. Разъяснение этой причины гораздо
более развернуто и пафосно, чем первых двух. В соответствии с правилами
аргументации в любом перечислении доводов в начало ставится сильный
довод (в данном случае — свойства Красной Армии), в середину слабый
(помощь союзников), а самый сильный довод выносится в конец. Этим
сильным доводом в аргументации Сталина становятся свойства советского
народа.
Надо сказать, что Сталин не в первый раз объяснял успехи Красной
Армии всенародной помощью фронту. Эта мысль является сквозной для
многих его военных выступлений. Наиболее подробно эта тема раскрыта в
Докладе на торжественном заседании Московского совета депутатов
трудящихся с партийными и общественными организациями г.Москвы 6 ноября
1943 года. Тогда этой теме была посвящена отдельная часть годового
доклада вождя, в которой подробно разбиралась роль в успехах на фронте
«нашего рабочего класса», «колхозного крестьянства», «транспортных
рабочих и служащих», «нашей интеллигенции», «дружбы народов нашей
страны» (все эти субъекты сталинского дискурса выделялись заглавными
буквами в опубликованном тексте доклада). Этот доклад словно послужил
черновиком для первомайского приказа Сталина, в котором те же самые
мысли были высказаны лаконичнее и ярче.
«Но успехи Красной Армии могли бы оказаться непрочными и они были бы
сведены на нет после первого же серьезного контрудара со стороны
противника (1), если бы Красную Армию не подпирали с тылу весь наш
советский народ, вся наша страна(2). Красная Армия в боях за Родину
проявила безмерное геройство. Но советский народ не оставался в долгу
перед Красной Армией(3)». Этими фразами, содержащими три (!) эпимоны
(риторические фигуры, состоящие в полном или частичном повторе мысли),
Сталин фактически уравнивает значение подвигов фронта и тыла и
формирует в каждом, читающем его приказ, самосознание своей
исключительности, превосходства. Этот эффект усиливается, когда Сталин
сжато, но сохраняя возвышенный тон, оценивает вклад всех слоев
советского общества. Он снова использует привычный для него и его
аудитории классовый принцип: каждый отождествит себя либо с рабочим
классом, либо с колхозным крестьянством, либо с советской
интеллигенцией. При этом Сталину удается в коротких фразах перечислить
(и высоко оценить!) практически все отрасли народного хозяйства, тем
самым он как бы последовательно присоединяет к своей аргументации всё
бóльшую аудиторию: «В трудных условиях войны советский народ добился
решающих успехов в деле массового производства вооружения,
огнеприпасов, обмундирования, продовольствия и своевременной доставки
их на фронты Красный Армии. За истекший год серьезно возросла мощь
советской промышленности. В строй вступили сотни новых заводов, шахт,
десятки электростанций, железнодорожных линий, мостов. Новые миллионы
советских людей стали к станкам, овладели сложнейшими профессиями,
сделались мастерами своего дела. С честью выдержали испытание войны
наши колхозы и совхозы. Не покладая рук, советское крестьянство, в
трудных условиях военного времени, работает на полях, снабжая
продовольствием нашу армию и население, поставляя сырье нашей
промышленности. А наша интеллигенция обогатила советскую науку и
технику, культуру и искусство новыми выдающимися достижениями и
открытиями». В семи фразах семь рядов перечислений, часть из которых
представляет собой эпимоны и плеоназмы, т.е. повторы мысли; кроме того,
активно используются числительные «сотни, десятки, миллионы». Все это
снова придает речи Сталина в интонационном плане – динамику, в
содержательном – гиперболизацию достижений, в плане эмоциональной
аргументации – ощущение исключительности советского народа.
После перечисления подвигов рабочих, крестьян и интеллигенции
следует признание заслуг советских женщин, что, в принципе,
противоречило принципу классового членения аудитории. Выделение заслуг
женщин в отдельную субпричину успехов Красной Армии в речи Сталина
объясняется, очевидно, как объективными причинами — женщины
действительно составляли основу советского тыла-, так и чисто
риторическими. Восхваление женщины добавляло возвышенности и
патетичности любому жанру во все времена и во всех культурах, а в
особенности, в России. Вспомним хотя бы тот вклад в восторженное
восприятие пушкинской речи Ф.М.Достоевского, который сделало
развернутое обоснование величия русской женщины. Сталин усиливает
эффект, используя возвышенную лексику: «Неоценимые заслуги в деле
защиты Отечества имеют советские женщины, самоотверженно работающие в
интересах фронта, мужественно переносящие все трудности военного
времени, вдохновляющие на ратные подвиги воинов Красной Армии –
освободителей нашей Родины». С высокой поэтической лексикой в этой
фразе уживаются канцеляризмы («заслуги в деле защиты», «работающие в
интересах фронта», «трудности военного времени»), что является одной из
самых ярких особенностей сталинского стиля, на которую обращали
внимание многие исследователи [4: 7-8; 20]. Канцеляризмы тоже играли
свою роль в формировании нужных оратору риторических эмоций: они
формировали ощущение авторитетности текста, ибо канцеляризмы придавали
тексту свойства документа, а документ – самый влиятельный и
авторитетный текст в советской словесной культуре. «При
пирамидально-иерархическом устройстве советской системы коммуникации
документ, исходивший с вершины пирамиды, пронизывал всю речевую
структуру общества, выстраивал систему словесности (в основных чертах)
по своему подобию, так как обладал непререкаемой авторитетностью почти
абсолютной влиятельностью. В этих условиях пропагандистская риторика и
герменевтика, созидавшие советскую словесную культуру, строились также
по документному принципу» [20: 259]. Кроме того, в этом контексте
уместно отметить, что для советской словесной культуры сталинской эпохи
характерна повышенная языковая корректность в отношении к женщине, или
- в терминах современного языка – гендерная политкорректность. Во всех
обращениях политических лидеров, там, где это позволяет русский язык,
всегда употребляются наименования категорий граждан как в мужском, так
и в женском роде. Например, «партизаны и партизанки!», или – в речи
В.М.Молотова 22 июня 1941 года – «граждане и гражданки Советского
Союза!»
Итак, указав на заслуги всех категорий советских граждан, Сталин
риторически объединяет их в своеобразном заключении (рекапитуляции)
этой части доклада: «Отечественная война показала, что советский народ
способен творить чудеса и выходить победителем из самых тяжелых
испытаний. Рабочие, колхозники, советская интеллигенция, весь советский
народ преисполнены решимости ускорить разгром врага, полностью
восстановить разрушенное фашистами хозяйство, сделать нашу страну еще
более сильной и зажиточной». Эти фразы не только подытоживают ранее
высказанную мысль о значимости всех членов советского общества, но и
вводят новый тезис о феноменальности советского народа («советский
народ способен творить чудеса и выходить победителем из самых тяжелых
испытаний»). Кроме того, эти фразы обладают свойствами риторической
суггестии: они утверждают и внушают одновременно, в констатации
содержится указание к действиям.
Сформировав у аудитории высокий эмоциональный настрой и ощущение
собственной исключительности и исторического превосходства, Сталин
возвращается к теме войны и дает повторную интерпретацию событиям на
фронте. Надо отметить, что Иосиф Виссарионович никогда не использовал
«голых» фактов, его фактуальная информация всегда эмоционально
окрашена. Формально это реализуется через использование эмоционально
окрашенной лексики для передачи фактической информации. Одно и то же
слово сообщает и оценивает факт. Эта не столько факты, сколько
интерпретация фактов. «Под ударами Красной Армии трещит и разваливается
блок фашистских государств. Страх и смятение ныне среди румынских,
венгерских, финских и болгарских «союзников» Гитлера. Теперь эти
гитлеровские сподручные, страны которых оккупированы и оккупируются
немцами, не могут не видеть, что Германия проиграла войну». Даже
кавычки выполняют риторическую (фигура иронии) и идеологическую
функцию. Сталин дает интерпретацию положения дел в Европе, навязывая
эту картину, или риторическое видение, своей аудитории, ибо никто не
может усомниться в авторитетности информации и справедливости ее оценки
вождем: «У Румынии, Венгрии, Финляндии и Болгарии есть только одна
возможность избегнуть катастрофы: разрыв с немцами и выход из войны.
Однако трудно рассчитывать на то, что нынешние правительства этих стран
способны порвать с немцами. Надо полагать, что народам этих стран
придется самим взять в свои руки дело своего освобождения от немецкого
ига. И чем скорее народы этих стран поймут, в какой тупик завели их
гитлеровцы, чем быстрее прекратят они всякую поддержку своих немецких
поработителей и их сподручных – квислингов в своей собственной стране,
тем меньше жертв и разрушений понесут эти страны от войны, тем больше
они могут рассчитывать на понимание демократических стран». Помимо
очевидного намека-указания (или даже угрозы: «Надо полагать, что
народам этих стран придется самим взять…») для народов стран, союзных
Германии, данные строки формируют образ «других» народов,
контрастирующий с риторически созданным в предыдущих абзацах
героическим образом народа советского.
Так постепенно Сталин продвигается к главной мысли этого обращения,
создавая благоприятную почву для ее восприятия в сознании слушателей. В
следующем абзаце, снова по контрасту с предыдущим, дается повторное
описание успешного наступления Красной Армии, которое заканчивается
обозначением ближайших целей этого продвижения: «В результате успешного
наступления Красная Армия вышла на наши государственные границы на
протяжении более 400 километров, освободив от немецко-фашистского ига
более ¾ оккупированной советской земли. Дело состоит теперь в том,
чтобы очистить от фашистских захватчиков всю нашу землю и восстановить
государственные границы Советского Союза по всей линии, от Черного моря
до Баренцева моря». На этом этапе развития сталинской аргументации
можно смело предположить полное присоединение всей аудитории к позиции
ритора: не было человека в Советском Союзе, который всеми силам своей
души не хотел бы изгнания врага за пределы нашей родины. Это
эмоциональная кульминация речи. В момент наивысшего эмоционального
подъема и слияния позиции оратора и аудитории настало время озвучить
истинные цели обращения.
«Но наши задачи не могут ограничиваться изгнанием вражеских войск из
пределов нашей Родины. Немецкие войска напоминают теперь раненого
зверя, который вынужден уползать к границам своей берлоги – Германии
для того, чтобы залечить раны. Но раненый зверь, ушедший в свою
берлогу, не перестает быть опасным зверем. Чтобы избавить нашу страну и
союзные с нами страны от опасности порабощения, нужно преследовать
раненого немецкого зверя по пятам и добить его в его собственной
берлоге. Преследуя же врага, мы должны вызволить из немецкой неволи
наших братьев поляков, чехословаков и другие союзные с нами народы
Западной Европы, находящиеся под пятой гитлеровской Германии». Несмотря
на то что аудитория уже эмоционально готова откликнуться на любой
призыв своего вождя, Сталин весьма осторожно озвучивает главную тезу
своей речи – необходимость продолжения военной кампании за пределами
Советского Союза. Строго говоря, Сталин уже не первый раз заявляет о
своих намерениях преследовать немецкие войска за пределами СССР. О
своих намерениях «освободить народы Европы от фашистских захватчиков и
оказать им содействие в воссоздании своих национальных государств»
Сталин говорил на торжественном заседании 6 ноября 1943. В приказе №70
в его намерения входит не просто обоснование необходимости зарубежной
военной кампании, но и воодушевление воинов на эту освободительную
войну нового типа.
Он начинает с аргумента к долженствованию: «Но наши задачи не могут
ограничиваться изгнанием вражеских войск из пределов нашей Родины».
Аргумент к долженствованию требует формулировки нормы или указания на
норму, согласно которой так должно поступать [5: 182]: почему
собственно наши задачи не могут ограничиваться изгнанием вражеских
войск из пределов нашей Родины? Искусный ритор, Сталин чувствовал, что
это самое слабое место его аргументации. Он усиливает ее комбинацией
двух сложных аргументов, оформленных в виде яркой метафоры раненого
зверя, уползающего в свою берлогу. Первый аргумент – это аргумент к
жертве и пути, который как бы имплицитно развивался на протяжении всей
речи и теперь обрел свое эксплицитное выражение в архетипической
метафоре. Имплицитно в речи как бы сказано: мы нанесли значительный
урон неприятелю, но этого не достаточно, чтобы устранить угрозу — нужно
идти дальше, потому что за это уже заплачена большая цена; эксплицитно
эта мысль оформляется следующим образом: «Немецкие войска напоминают
теперь раненого зверя, который вынужден уползать к границам своей
берлоги – Германии для того, чтобы залечить раны. Но раненый зверь,
ушедший в свою берлогу, не перестает быть опасным зверем. Чтобы
избавить нашу страну и союзные с нами страны от опасности порабощения,
нужно преследовать раненого немецкого зверя по пятам и добить его в его
собственной берлоге». Второй аргумент – это еще один аргумент к
долженствованию: «Преследуя же врага, мы должны вызволить из немецкой
неволи наших братьев поляков, чехословаков и другие союзные с нами
народы Западной Европы, находящиеся под пятой гитлеровской Германии».
Вообще этот аргумент к долженствованию по законам риторики также
требует обоснования причины долженствования, но, принимая во внимание
извечную русскую тягу к миссионерству и спасению всего человечества,
подпитанную в этой речи развернутой тезой об исключительности
советского народа, можно понять, почему Сталин так смело отказывается
от обоснования этого аргумента. Этот аргумент можно также
интерпретировать как аргумент к состраданию: «…мы должны вызволить из
немецкой неволи наших братьев поляков, чехословаков и другие союзные с
нами народы Западной Европы, находящиеся под пятой гитлеровской
Германии».
О том, что это место — ключевое в данном приказе свидетельствует его
риторическая изощренность. Сталин использует сложные, многоуровневые
риторические фигуры – фигуры окружения с параллелизмом, которые
позволяют сделать акцент на ключевом слове-понятии. В данном случае это
контекстная метафора врага–зверя (А) и его страны-берлоги (Б).
«Немецкие войска напоминают теперь раненого зверя, который вынужден
уползать к границам своей берлоги – Германии для того, чтобы залечить
раны. Но раненый зверь, ушедший в свою берлогу, не перестает быть
опасным зверем. Чтобы избавить нашу страну и союзные с нами страны от
опасности порабощения, нужно преследовать раненого немецкого зверя по
пятам и добить его в его собственной берлоге». Формула периода: АБ.
АБА. АБ.
Не только виртуозный вдохновитель масс, но и опытный дипломат,
Сталин понимал, что любые его подобные заявления тщательно
анализируются на Западе. Упоминание союзников, совместно с которыми
можно «сокрушить гитлеровскую Германию», было стратегически необходимым
в данном контексте: «Понятно, что эта задача представляет более трудное
дело, чем изгнание немецких войск из пределов Советского Союза. Ее
можно решить лишь на основе совместных усилий Советского Союза,
Великобритании и Соединенных Штатов Америки, путем совместных ударов с
Востока – силами наших войск и с Запада – силами войск наших союзников.
Не может быть сомнения, что только такой комбинированный удар может
полностью сокрушить гитлеровскую Германию». Внимательный анализ
аргументов этой части выступления дает основания предполагать, что сам
Сталин был менее всего склонен верить в необходимость такого
комбинированного удара. Об этом сигнализируют две вводные модальные
конструкции: «понятно» и «не может быть сомнения», употребленные в этом
коротком абзаце. Обычно Сталин использует вместо доводов такие
апеллирующие к здравому рассудку конструкции в качестве обоснования,
когда выведение доводов не представляется возможным или может привести
к прямо противоположным выводам. Например, в этой речи мы уже
встречались с подобными ситуациями в предложениях «Надо полагать, что
народам этих стран придется самим взять в свои руки дело своего
освобождения от немецкого ига» и «Преследуя же врага, мы должны
вызволить из немецкой неволи наших братьев поляков…». Вместо того чтобы
искать заведомо слабые доводы, Сталин использует ресурс своей
влиятельности: если у вождя нет сомнений и ему все понятно, значит, оно
так и есть, и незачем анализировать ситуацию в деталях. Это уход от
спорной аргументации за счет своего авторитета, но именно такие
«пробелы» в линии аргументации дают представление о внутреннем
восприятии ситуации Сталиным и его неуверенной позиции.
Однако упоминание Великобритании и Соединенных Штатов Америки нужно
Сталину, чтобы соблюсти важный для него образ ритора, уважающего
международные соглашения и считающегося с планами своих союзников.
Отмеченный компонент образа руководителя Советского государства
старательно выдерживался с первого военного выступления Наркома
обороны. Эта линия в поведении и в риторике, во-первых, обеспечивала
Сталину уважение и дружбу руководителей величайших держав мира,
во-вторых, позволяла зримо дистанцировать свой образ от образа другого
амбициозного тирана этой эпохи, открыто нарушавшего многие
международные соглашения, в-третьих, повышала авторитет руководителя
Советского государства в глазах сограждан.
Итак, основная мысль – необходимость продолжать зарубежную военную
кампанию – заявлена; нужная для реализации этого замысла риторическая
эмоция – ощущение своей исключительности и миссионерства –
сформирована; правила дипломатии – соблюдены. Замысел реализован.
Приказ традиционно заканчивается детализированным обращением к
различным категориям советских граждан, распоряжением произвести салют
в крупнейших городах страны и цепочкой лозунгов-здравиц и
лозунгов-призывов.
Мы уже отмечали, что состав заключительных
лозунгов менялся незначительно на протяжении пяти циклов сталинской
военной риторики. Все изменения свидетельствовали о коренных изменениях
либо в исторической обстановке, либо в мировидении вождя. Сталинские
лозунги были не просто ритуально-формальным заключением его
выступлений, в них концентрировались и мысль и пафос его воззваний. Эта
необычайная энергия мысли-воления вождя мобилизовывала миллионы людей,
воодушевляя их на победу, формируя их эмоции и образ мыслей.
Растиражированные в миллионах газет, плакатов и листовок, эти
чрезвычайно проникновенные лозунги надолго закреплялись в сознании
советских людей, в культуре и языке. Сегодня не многие помнят, что
авторство большого количества клише и устойчивых словосочетаний,
которыми мы активно пользуемся и по сей день («кадры решают всё», «жить
стало лучше, жить стало веселее», «наше дело правое – враг будет
разбит, и победа будет за нами» и многие другие), принадлежит Иосифу
Виссарионовичу Сталину. Многие из этих вошедших в культуру формулировок
впервые прозвучали именно в военных речах Сталина.
Так, например, в анализируемом приказе впервые прозвучала
проникновенная фраза «Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и
независимость нашей родины!», которую с этого дня Сталин включал во все
свои обращения. Из речей Сталина она была заимствована в стихи и песни
о войне, она застыла в мраморе сотен памятников героям Великой
Отечественной войны. В этом же приказе в ряду других привычных
лозунгов-здравиц Сталин впервые прославляет «великий советский народ»:
«Да здравствует наше Советское Отечество!
Да здравствует наша Красная Армия и Военно-Морской Флот!
Да здравствует великий советский народ!
Да здравствует дружба народов Советского Союза!
Да здравствуют советские партизаны и партизанки!
Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей родины!
Смерть немецким захватчикам!»
Примечательно, что тема величия, лексема «великий», впервые в
военной риторике Сталина появляется в приказе 23 февраля 1943. Это
время первых крупных побед Красной Армии. Тогда Сталин впервые
употребил лозунг «Да здравствует наша Великая Родина!» В этом виде
лозунг повторится в докладе 6 ноября 1943 и приказах от 7 ноября 1943 и
23 февраля 1944 года. Начиная с приказа 1 мая 1944 года Сталин будет
использовать лозунг «Да здравствует великий советский народ», который в
приказе 1 мая 1945 года превратится в лозунг «Да здравствует великий
советский народ, народ-победитель!»
Обращает внимание сведенный к минимуму коммунистический словарь
сталинских лозунгов: из богатого арсенала коммунистической пропаганды
довоенного периода остались только определение «советский» и
словосочетание «Красная Армия», которые, строго говоря, к этому времени
носили уже терминологический характер. Доминирование державно-русской
лексики над советско-коммунистической прослеживалось на протяжении
всего приказа. С риторической точки зрения, это речь потомка Суворова и
Кутузова, а не Ленина и Троцкого. Эта тенденция во многом определяет
стиль военных выступлений Сталина, в особенности, второй половины войны.
Мы
видели, как тема исключительности советского народа, его особой роли в
истории развивалась в приказе №70, с его риторически продуманной
структурой, восходящей аргументацией, приравниванием подвига тыла к
подвигу армии, восхвалением каждого класса советского общества. В
следующем своем обращении – в докладе на торжественном заседании
Московского совета депутатов – Сталин еще смелее разовьет эту тему:
целая часть доклада будет называться «Великий подвиг советского народа
в Отечественной войне»: «Теперь, когда Отечественная война идет к
победоносному концу, во всем величии встает историческая роль
советского народа. Ныне все признают, что советский народ своей
самоотверженной борьбой спас цивилизацию Европы от фашистских
погромщиков. В этом великая заслуга советского народа перед историей
человечества» [22: т.2, 163].
Так в своих обращениях и
приказах военных лет И.В.Сталин риторическими средствами создает образ
великого советского народа, который еще полвека питал советскую
идеологию и воодушевлял советский народ на новые достижения и победы.
Утверждая риторическую природу концепции о величии советского народа,
мы ни в коей мере не хотим умалить беспримерность подвига советских
людей в Великую отечественную войну. Но подвиг этот мог быть не
замечен, недооценен или истолкован в совершенно другом ключе, если бы
один властолюбивый человек и умелый ритор однажды не захотел стать
вождем великого народа. Он создал риторику, воодушевившую советские
народы на великий подвиг, и риторику, этот подвиг опоэтизировавшую и
прославившую.
Риторическое видение роли советского народа в войне, разработанное
Сталиным, безусловно, было упрощенной и опоэтизированной интерпретацией
правды. Оно не учитывало судьбы отдельных народов, этносов, людей,
оказавшихся на распутье истории. Оно скрывало захватнические амбиции
самого вождя и, в конечном счете, служило его интересам.
Великий тиран умер более полувека назад, уже нет его страны и того
народа, но риторика его, закрепившаяся в школьных учебниках,
сохраняющаяся в художественном наследии той эпохи и – главное – в
языке, продолжает во многом формировать наше мышление и самооценку
сегодня.
1. Антонов-Овсеенко. А.В. Портрет тирана. — Нью-Йорк,: Хроника, 1980. — 380с.
2. Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. — Спб.: Всемир.слово, 1992. — 310с.
3.
Баткин Л. Сон разума: О социо-культурных масштабах личности Сталина //
Осмыслить культ Сталина: Сб.ст..-М.: Прогресс, 1989. -С.9-53.
4. Вайскопф М.Я. Писатель Сталин. — М.: Новое лит.обозрение, 2002. — 380с.
5. Волков А.А. Основы риторики: учебное пособие для вузов. — М., Академический Проект, 2003. — 304с.
6.
Волкогонов Д.А. Триумф и трагедия: Политический портрет И.В.Сталина. В
2-х книгах. 2-е изд.доп.- М.: Новости, 1990. — Кн.1 — 620с.; Кн.2 -
683с.
7. Выступления, приказы, приветствия товарища И.В.Сталина за
годы Великой отечественной войны (1941-1945). Библиографический
указатель — М., 1945. -143с.
8. Гордон А. Писатель Сталин. Беседа с М.Я.Вайскопфом и Л.Ф.Кацисом. // Гордон А. Диалоги. М.: Предлог, 2004. — С.239-271.
9.
И.В.Сталин: Миф, осмысление, преодоление: ( Научно-образовательный
форум / Рос. гос. гуманитар. ун-т, Ин-т науч. информ. по обществ.
наукам Рос. акад. наук) — М. :Рос. гос. гуманитар. ун-т, 2003. — 153с.
10.
К историко-психологическому постижению духовного мира Иосифа Сталина
(церковная риторика и стилистика сталинских выступлений) //
Историческая психология сталинизма и ее судьба. — СПб, «Минерва-2″
11. Кондакова Н.И. Духовная жизнь России и Великая Отечественная война, 1941-1945. — М., Луч, 1995. — 202с.
12.
Левин Ю.И. Семиотика советских лозунгов // Левин Ю.И. Избранные труды.
Поэтика. Семиотика. — М., Языки русской культуры, 1998. C.542-556.
13. Михальская А.К. Русский Сократ: Лекции по сравнительно-исторической риторике. — М.: Изд.центр «Academia», 1996. — 189 с.
14.
Молотов В.М. Выступление по радио заместителя председателя Совета
народных комиссаров Союза ССР и народного комиссара иностранных дел
тов.В.М.Молотова 22 июня 1941 года, — М.: Госполитиздат, 1941. — 8с.
15.
Мы слышали Сталина, 6-7 ноября 1941 года: Сб. воспоминаний и
документов. / Комис. по истории.Велик.Отеч.войны; Сост. Л.Зак. — [М].:
Госполитиздат, 1942. — 159с.
16. Ножин Е.А. Основы советского ораторского искусства. М.: «Знание», 1973.
17.
Окара А.Н. Стиль «Сталин»: смерть вождя предопределила конец эпохи
квазиклассицизма // www.russ.ru/politics/20030305-okara.html
18. Паперный В.З. Культура Два. — М., Новое литературное обозрение,1996. -382с.
19. Радзинский Э.С. Сталин. — М: Вагриус, 2001. — 637с.
20. Романенко А.П. Образ ритора в советской словесной культуре: Учебное пособие. — М., Флинта: Наука, 2003.-432с.
21. Сталин И.В. Сочинения в 13-ти томах. — М.: Гос.изд.ролит., 1946-1951.
22.
Сталин И.В. Сочинения: т.1-3. — Stanford (California): The Hoover
Insitute on war, revolution and peace. Stanford University, 1967
23. Сталин: в воспоминаниях современников и документах эпохи / [Авт.-сост. М. Лобанов]. — М. :Эксмо: Алгоритм, 2002- 637с.
24.
Тазмина А.Т. Проблемы современной американской президентской риторики.
-Абакан: Изд-во Хакас.гос ун-та им.Н.Ф.Катанова, 2001. — 154с.
25. Хазагеров Г.Г. Политическая риторика.// evartist.narod.ru/text7/10htm
26. Чуев Ф.И. Сталин и его окружение (Последняя встреча с Молотовым) // Мужество, 1991, №4.