Язык и личность. М.,1989. – С.3-8.
Интерес к личностному аспекту изучения языка
существенно повысился в последние годы во всех дисциплинах, так или
иначе связанных с языком, — не только в лингвистике, но и в
психологии, философии, лингводидактике. В предлагаемом читателю
сборнике «языковая личность» оказывается тем стержневым, определяющим
понятием, вокруг которого разворачивается обсуждение наиболее
интересных сегодня, как мне представляется, проблем общего и русского
языкознания.
Под языковой личностью я понимаю совокупность
способностей и характеристик человека, обусловливающих создание и
восприятие им речевых произведений (текстов), которые различаются а)
степенью структурно-языковой сложности, б) глубиной и точностью
отражения действительности, в) определенной целевой направленностью. В
этом определении соединены способности человека с особенностями
порождаемых им текстов. Три выделенные мною в дефиниции аспекта
анализа текста сами по себе всегда существовали по отдельности как
внутрилингвистические и вполне самостоятельные задачи.
Действительно, системное описание средств выражения
смыслов, семантики в текстах всегда было главной задачей языкознания, и
их структурная характеристика однозначно укладывалась в поуровневое
представление об устройстве языкового механизма: синтаксис, лексика,
морфология, фонология. Такая исследовательская установка, будучи
преобладающим в лингвистике типом мышления и подхода к языковому
материалу, резюмируется восходящим к идеям Соссюра лозунгом: «За каждым
текстом стоит система языка». И возникающий на основании такой
установки «образ языка» соотносится с самодовлеющей и автономной
«системой» объектов и отношений, системой, тяготеющей к
пространственно-геометрическому воплощению.
Что касается содержательной стороны текстов, которая
тоже может служить и служит объектом чисто лингвистического интереса
(в моей дефиниции речь идет об «отражении действительности»), то надо
сказать, что в языкознании в течение последних 30 лет идет постоянное
расширение семантической составляющей анализа как отдельных языковых
единиц, так и их соединений разного объема: от изучения значения слов и
словосочетаний — до исследования значения предложений, семантических
полей и целых текстов. То есть расширение идет в направлении от
значения к знанию, и поэтому данный уровень, связанный, как было
сказано, с отражением действительности и знаменующий переход значения в
знание, я называю когнитивным. Знание, оставаясь в основном объектом
интереса разных дисциплин философского и психологического циклов, все в
большей степени становится и лингвистическим объектом, именно в силу
вербального, по преимуществу, своего воплощения и бытования, и мы
можем говорить теперь о формировании, наряду с когнитивной психологией,
также когнитивной лингвистики.
Наконец, третий аспект анализа текста, отмеченный в
приведенной в начале дефиниции и связанный с целевой направленностью,
охватывает прагматические характеристики (как самого речевого
произведения, так и его автора) и знаменует тем самым диалектический
переход от изучения речевой деятельности человека к выводам о его
деятельности в широком смысле, а значит, включает и креативные
(созидательные и познавательные) моменты этой деятельности. В
традиционных филологических дисциплинах такого аспекта анализа до
некоторой степени касались всегда стилистика и риторика, но в последние
полвека, сдерживаемые деспотизмом общей формулы — «за каждым текстом
стоит система языка», — исследования в этом направлении, как правило,
не шли дальше установления и классификации формальных средств,
передающих отдельные прагматические характеристики высказывания или
текста. В разное время в языкознании делались попытки синтеза, попытки
целостного подхода, включающего анализ всех трех уровней рассмотрения
речевых произведений. Оформившаяся в 70-х годах и к настоящему времени
хорошо разработанная в англо- и немецкоязычной литературе «теория
речевых актов» своим появлением знаменовала определенный сдвиг от
статической фиксации, от гербарийно-коллекционного перечисления
языковых средств, выражающих определенные эмоционально-психологические
и интеллектуально-оценочные состояния говорящего (досада, радость,
заинтересованность, сомнение, убежденность, раздражение и т.п.) — к
динамическому их изучению как комплекса языковых средств,
характеризующих человеческие интенциональности. Однако недостаточность
теории речевых актов обнаруживается сразу же, как только мы выходим за
пределы сиюминутных эмоций и намерений авторов речевых произведений.
Эта теория не вооружает исследователя инструментом для выявления и
описания стабильных, долгосрочных, доминантных установок. Довольно
авторитетная французская школа психологов и психоаналитиков,
связывающая себя с именем Лакана и получившая (такое полужаргонное)
наименование «лаканизма», интересна прежде всего тем, что видит в
языке (а точнее — в текстах, которые могут быть порождаемы определенной
личностью) полное и безостаточное выражение всех без исключения
особенностей ее сознательной и бессознательной жизни. В
экстремально-конструктивном смысле последователи Лакана берутся
вербализовать абсолютно все, не оставляя в человеческой душе никаких
закоулков, куда бы нельзя было заглянуть с помощью языка, но относя
возможность вербализации «бессознательного» только в речи Другого. Эта теория опирается в основном на медицинскую психоаналитическую практику и подвергается критике по разным основаниям.
И в «теории речевых актов» и в «лаканизме» (точнее —
в его лингвистических предпосылках), так же как в возникшей внутри
самой лингвистики «теории текста», мы можем видеть попытки синтеза,
разнонаправленные подходы на пути к созданию новой, общей теории языка,
не удовлетворяющейся рассмотрением его как самодовлеющей системы
формальных средств, а охватывающей связанные с этой системой
когнитивные, познавательные, коммуникативно-деятельностные стороны его
бытия и функционирования вместе с его носителем. Действительно, теория
текста вначале претендовала на такой синтез, но в итоге превратилась в
сугубо специальную дисциплину, ограничившую свои притязания рамками
самого текста и сосредоточившуюся на внутренних закономерностях его
устройства. Правда, надо сказать, что психолингвистика пытается
разгерметизировать эту теорию разными путями, в частности, развивая
теорию понимания.
Предложенная вначале дефиниция есть основа для еще
одной попытки синтеза, и ее противопоставление другим подходам
заключается в изменении исследовательского пафоса, который в рамках
теории языковой личности формулируется так: «За каждым текстом стоит
языковая личность».
Структура языковой личности представляется состоящей
из трех уровней: 1) вербально-семантического, предполагающего для
носителя нормальное владение естественным языком, а для исследователя
— традиционное описание формальных средств выражения определенных
значений; 2) когнитивного, единицами которого являются понятия, идеи,
концепты, складывающиеся у каждой языковой индивидуальности в более
или менее упорядоченную, более или менее систематизированную «картину
мира», отражающую иерархию ценностей. Когнитивный уровень устройства
языковой личности и ее анализа предполагает расширение значения и
переход к знаниям, а значит, охватывает интеллектуальную сферу
личности, давая исследователю выход через язык, через процессы
говорения и понимания — к знанию, сознанию, процессам познания
человека; 3) прагматического, заключающего цели, мотивы, интересы,
установки и интенциональности. Этот уровень обеспечивает в анализе
языковой личности закономерный и обусловленный переход от оценок ее
речевой деятельности к осмыслению реальной деятельности в мире.
При таком представлении структуры языковой личности
и соответственно задач исследователя, воссоздающего эту структуру
методами лингвистического анализа, естественно может возникнуть
вопрос, а не превышает ли свои возможности языковед, когда вторгается
столь глубоко в сферы психологического интереса: ведь в приведенной
характеристике, особенно двух последних уровней, содержатся в основном
относимые к психологии категории и объекты? Да, это верно,
психологический аспект в изучении языковой личности представлен очень
сильно, он пронизывает не только два последние — когнитивный и
прагматический уровни, — но и первый, поскольку основывается на
заимствованных из психологии идеях его организации в виде
ассоциативно-вербальной сети. Но в то же время психологическая глубина
представления языковой личности лингвистическими средствами не идет ни в
какое сравнение с глубиной представления личности в психологии.
Перефразируя крылатое выражение, можно сказать, что лингвист,
обращаясь к языковой личности, имеет в качестве объекта анализа ein.
Talent, doch kein Charakter, т.е. оставляет вне поля своего внимания
важнейшие с психологических позиций аспекты личности, раскрывающие ее
именно не как собирательное представление о человеке, а как конкретную
индивидуальность.
Языковедческий подход раскрывает и новые возможности
для конкретного и конструктивного наполнения некоторых важных, но
слишком обобщенных и потому трудных для оперирования ими понятий.
Возьмем такое, чисто философское понятие, как мировоззрение. С учетом
того содержания, которое я вложил в характеристику уровней в структуре
языковой личности, могу дать методическое определение этого понятия:
мировоззрение есть результат соединения когнитивного уровня с
прагматическим, результат взаимодействия системы ценностей личности,
или «картины мира», с ее жизненными целями, поведенческими мотивами и
установками, проявляющийся, в частности, в порождаемых ею текстах.
Лингвистический анализ этого материала (при достаточной протяженности
текстов) позволяет реконструировать содержание мировоззрения личности.
Причем для такого анализа вовсе не обязательно располагать связными
текстами, достаточен определенный набор речевых произведений
отрывочного характера (реплик в диалогах и различных ситуациях,
высказываний длиной в несколько предложений и т.п.), но собранных за
достаточно длительный промежуток времени. Этот материал я называю
дискурсом. Примером дискурса может служить сумма высказываний
какого-нибудь персонажа художественного произведения, который
выступает в этом случае как модель реальной языковой личности.
Возвращаясь к опытам реконструкции мировоззрения конкретной языковой
индивидуальности, хочу подчеркнуть, что в этих опытах практически
никогда не удается выявить систему, гармонию и единство, которые любят
подчеркивать философские и психологические словари, определяя это
понятие. В самом деле, трудно требовать единства и гармонии воззрений
от человека, который, с одной стороны, кровно связан со своей эпохой, а
в то же время многое заимствует из всевозможных источников прежних эпох
для своей «картины мира», и жизненные установки которого складываются
под влиянием самых разнообразных условий. Только у плохого писателя
или в результате очень пристрастной интерпретации герои оказываются
последовательными и гармоничными.
Но в то же время эти опыты и общий итог подводят к
мысли о возможности языкового воздействия на формирование
мировоззрения, языкового сопровождения процессов становления личности,
о выработке принципов своеобразного ортолингвогенеза, обеспечивающего
языковую сторону воспитания и совершенствования человека. Иными
словами, отправляясь от понятия языковой личности, мы приходим к
возможности говорить о психологической инженерии (не об инженерной
психологии, а, по апологии с генной инженерией, — о психологической
инженерии, психологическом конструировании, в котором языковому
компоненту должна принадлежать заметная роль).
Все, что было сказано о языковой личности до сих пор, дает основания, надеюсь, трактовать ее не только как часть
объемного и многогранного понимания личности в психологии, не как еще
один из ракурсов ее изучения, наряду, например, с «юридической»,
«экономической», «этической» и т.п. «личностью», а как вид
полноценного представления личности, вмещающий в себя и психический, и
социальный, и этический и другие компоненты, но преломленные через ее
язык, ее дискурс.
Таким образом, уже в самом выборе языковой личности
в качестве объекта лингво-психологического изучения заложена
потребность комплексного подхода к ее анализу, возможность и
необходимость выявления на базе дискурса не только ее психологических
черт, но философско-мировоззренческих предпосылок, этно-национальных
особенностей, социальных характеристик, историко-культурных истоков.
Далее я предлагаю несколько исследовательских сюжетов, в реализации
которых акцентируется та или иная сторона языковой личности.
Первый возникает из таких вопросов, которые встают
перед лингвистом: почему мы легко отличаем устную и письменную речь
иностранца, относительно неплохо или даже хорошо владеющего русским
языком, от речи малообразованного носителя русского языка,
представителя того или иного говора?; почему, далее, обнаруживается
странное совпадение форм, порождаемых в онтогенезе детьми,
овладевающими родным языком, с формами, зафиксированными в диалектах и
в истории развития этого языка?; почему, наконец, не подготовленный
филологически носитель русского, например, языка XX в. способен
понимать тексты, написанные в XI, XII вв.?
В поисках ответа на эти вопросы мы упираемся в
теорию врожденности языка или языковой способности, которая граничит
уже с мистикой. Исследователь языковой личности может построить на этом
пути исследование, в основу которого я предлагаю положить гипотезу о
существовании так называемой психоглоссы, под которой понимаю единицу
языкового сознания, отражающую определенную характерную черту
языкового строя, системы родного языка, которая обладает высокой
устойчивостью к вариациям и стабильностью во времени. Исследование
такого рода может иметь диахроническое (историческое) измерение,
территориальное (синхроническое) и онтогенетическое и в итоге может
воссоздать некоторые черты национального языкового типа.
Другой сюжет выводит на первый план социально-психологические характеристики языковой личности и исходит из
следующих посылок. Человек проживает в среднем 25 тыс. дней. Большая
часть из этих дней в зрелом возрасте строится довольно стандартно для
данной личности.
Описав один типовой день, или дневной дискурс,
лингвист сможет сделать выводы не только о языке, но и других уровнях
организации человека как языковой личности. Результаты такого
конкретного лингво-психологического изучения многое дадут всем наукам,
занимающимся человеком.
Последний сюжет можно обозначить так: «Эволюция
русской языковой личности». Как развивается языковая личность в
историческом времени. Что подвержено наибольшему изменению на каждом из
уровней, как взаимосвязаны изменяющиеся параметры, например, состав
лексикона и жизненные идеалы, или иерархия ценностей в картине мира и
моральные принципы и т.п. Необходимо провести сопоставление дискурсов
реконструированных на их основе параметров языковой личности разных
эпох. Выводы были бы безусловно полезны и для современности.