Русская языковая личность и задачи её изучения

Язык и личность. М.,1989. – С.3-8.

Интерес к личностному аспекту изучения языка
существенно по­высился в последние годы во всех дисциплинах, так или
иначе свя­занных с языком, — не только в лингвистике, но и в
психологии, философии, лингводидактике. В предлагаемом читателю
сборнике «языковая личность» оказывается тем стержневым, определяющим
понятием, вокруг которого разворачивается обсуждение наиболее
интересных сегодня, как мне представляется, проблем общего и рус­ского
языкознания.

Под языковой личностью я понимаю совокупность
способностей и характеристик человека, обусловливающих создание и
восприятие им речевых произведений (текстов), которые различаются а)
степенью структурно-языковой сложности, б) глубиной и точностью
отражения действительности, в) определенной целевой направленностью. В
этом определении соединены способности человека с особенностями
по­рождаемых им текстов. Три выделенные мною в дефиниции аспекта
анализа текста сами по себе всегда существовали по отдельности как
внутрилингвистические и вполне самостоятельные задачи.

Действительно, системное описание средств выражения
смыслов, семантики в текстах всегда было главной задачей языкознания, и
их структурная характеристика однозначно укладывалась в поуровневое
представление об устройстве языкового механизма: синтаксис, лек­сика,
морфология, фонология. Такая исследовательская установка, будучи
преобладающим в лингвистике типом мышления и подхода к языковому
материалу, резюмируется восходящим к идеям Соссюра лозунгом: «За каждым
текстом стоит система языка». И возника­ющий на основании такой
установки «образ языка» соотносится с самодовлеющей и автономной
«системой» объектов и отношений, системой, тяготеющей к
пространственно-геометрическому вопло­щению.

Что касается содержательной стороны текстов, которая
тоже мо­жет служить и служит объектом чисто лингвистического интереса
(в моей дефиниции речь идет об «отражении действительности»), то надо
сказать, что в языкознании в течение последних 30 лет идет постоянное
расширение семантической составляющей анализа как отдельных языковых
единиц, так и их соединений разного объема: от изучения значения слов и
словосочетаний — до иссле­дования значения предложений, семантических
полей и целых тек­стов. То есть расширение идет в направлении от
значения к зна­нию, и поэтому данный уровень, связанный, как было
сказано, с отражением действительности и знаменующий переход значения в
зна­ние, я называю когнитивным. Знание, оставаясь в основном объектом
интереса разных дисциплин философского и психологического циклов, все в
большей степени становится и лингвистическим объек­том, именно в силу
вербального, по преимуществу, своего вопло­щения и бытования, и мы
можем говорить теперь о формировании, наряду с когнитивной психологией,
также когнитивной лингвистики.

Наконец, третий аспект анализа текста, отмеченный в
приве­денной в начале дефиниции и связанный с целевой направлен­ностью,
охватывает прагматические характеристики (как самого речевого
произведения, так и его автора) и знаменует тем самым диалектический
переход от изучения речевой деятельности человека к выводам о его
деятельности в широком смысле, а значит, вклю­чает и креативные
(созидательные и познавательные) моменты этой деятельности. В
традиционных филологических дисциплинах такого аспекта анализа до
некоторой степени касались всегда стилистика и риторика, но в последние
полвека, сдерживаемые деспотизмом об­щей формулы — «за каждым текстом
стоит система языка», — ис­следования в этом направлении, как правило,
не шли дальше уста­новления и классификации формальных средств,
передающих от­дельные прагматические характеристики высказывания или
текста. В разное время в языкознании делались попытки синтеза, попытки
целостного подхода, включающего анализ всех трех уровней рас­смотрения
речевых произведений. Оформившаяся в 70-х годах и к настоящему времени
хорошо разработанная в англо- и немецко­язычной литературе «теория
речевых актов» своим появлением зна­меновала определенный сдвиг от
статической фиксации, от гербарийно-коллекционного перечисления
языковых средств, выражающих определенные эмоционально-психологические
и интеллектуально-оце­ночные состояния говорящего (досада, радость,
заинтересованность, сомнение, убежденность, раздражение и т.п.) — к
динамическому их изучению как комплекса языковых средств,
характеризующих че­ловеческие интенциональности. Однако недостаточность
теории ре­чевых актов обнаруживается сразу же, как только мы выходим за
пределы сиюминутных эмоций и намерений авторов речевых про­изведений.
Эта теория не вооружает исследователя инструментом для выявления и
описания стабильных, долгосрочных, доминант­ных установок. Довольно
авторитетная французская школа психо­логов и психоаналитиков,
связывающая себя с именем Лакана и получившая (такое полужаргонное)
наименование «лаканизма», инте­ресна прежде всего тем, что видит в
языке (а точнее — в текстах, которые могут быть порождаемы определенной
личностью) полное и безостаточное выражение всех без исключения
особенностей ее сознательной и бессознательной жизни. В
экстремально-конструк­тивном смысле последователи Лакана берутся
вербализовать абсо­лютно все, не оставляя в человеческой душе никаких
закоулков, куда бы нельзя было заглянуть с помощью языка, но относя
воз­можность вербализации «бессознательного» только в речи Другого. Эта теория опирается в основном на медицинскую психоаналити­ческую практику и подвергается критике по разным основаниям.

И в «теории речевых актов» и в «лаканизме» (точнее —
в его лингвистических предпосылках), так же как в возникшей внутри
самой лингвистики «теории текста», мы можем видеть попытки син­теза,
разнонаправленные подходы на пути к созданию новой, общей теории языка,
не удовлетворяющейся рассмотрением его как само­довлеющей системы
формальных средств, а охватывающей связан­ные с этой системой
когнитивные, познавательные, коммуникативно-деятельностные стороны его
бытия и функционирования вместе с его носителем. Действительно, теория
текста вначале претендо­вала на такой синтез, но в итоге превратилась в
сугубо специаль­ную дисциплину, ограничившую свои притязания рамками
самого текста и сосредоточившуюся на внутренних закономерностях его
устройства. Правда, надо сказать, что психолингвистика пытается
разгерметизировать эту теорию разными путями, в частности, раз­вивая
теорию понимания.

Предложенная вначале дефиниция есть основа для еще
одной попытки синтеза, и ее противопоставление другим подходам
за­ключается в изменении исследовательского пафоса, который в рам­ках
теории языковой личности формулируется так: «За каждым текстом стоит
языковая личность».

Структура языковой личности представляется состоящей
из трех уровней: 1) вербально-семантического, предполагающего для
носи­теля нормальное владение естественным языком, а для исследова­теля
— традиционное описание формальных средств выражения опре­деленных
значений; 2) когнитивного, единицами которого являются понятия, идеи,
концепты, складывающиеся у каждой языковой ин­дивидуальности в более
или менее упорядоченную, более или менее систематизированную «картину
мира», отражающую иерархию цен­ностей. Когнитивный уровень устройства
языковой личности и ее анализа предполагает расширение значения и
переход к знаниям, а значит, охватывает интеллектуальную сферу
личности, давая ис­следователю выход через язык, через процессы
говорения и по­нимания — к знанию, сознанию, процессам познания
человека; 3) прагматического, заключающего цели, мотивы, интересы,
уста­новки и интенциональности. Этот уровень обеспечивает в анализе
языковой личности закономерный и обусловленный переход от оценок ее
речевой деятельности к осмыслению реальной деятель­ности в мире.

При таком представлении структуры языковой личности
и соот­ветственно задач исследователя, воссоздающего эту структуру
ме­тодами лингвистического анализа, естественно может возникнуть
вопрос, а не превышает ли свои возможности языковед, когда вторгается
столь глубоко в сферы психологического интереса: ведь в приведенной
характеристике, особенно двух последних уровней, содержатся в основном
относимые к психологии категории и объек­ты? Да, это верно,
психологический аспект в изучении языковой личности представлен очень
сильно, он пронизывает не только два последние — когнитивный и
прагматический уровни, — но и пер­вый, поскольку основывается на
заимствованных из психологии идеях его организации в виде
ассоциативно-вербальной сети. Но в то же время психологическая глубина
представления языковой личности лингвистическими средствами не идет ни в
какое сравнение с глу­биной представления личности в психологии.
Перефразируя кры­латое выражение, можно сказать, что лингвист,
обращаясь к язы­ковой личности, имеет в качестве объекта анализа ein.
Talent, doch kein Charakter, т.е. оставляет вне поля своего внимания
важней­шие с психологических позиций аспекты личности, раскрывающие ее
именно не как собирательное представление о человеке, а как конкретную
индивидуальность.

Языковедческий подход раскрывает и новые возможности
для конкретного и конструктивного наполнения некоторых важных, но
слишком обобщенных и потому трудных для оперирования ими понятий.
Возьмем такое, чисто философское понятие, как миро­воззрение. С учетом
того содержания, которое я вложил в харак­теристику уровней в структуре
языковой личности, могу дать мето­дическое определение этого понятия:
мировоззрение есть результат соединения когнитивного уровня с
прагматическим, результат вза­имодействия системы ценностей личности,
или «картины мира», с ее жизненными целями, поведенческими мотивами и
установками, проявляющийся, в частности, в порождаемых ею текстах.
Лингви­стический анализ этого материала (при достаточной протяженности
текстов) позволяет реконструировать содержание мировоззрения лич­ности.
Причем для такого анализа вовсе не обязательно распо­лагать связными
текстами, достаточен определенный набор речевых произведений
отрывочного характера (реплик в диалогах и различ­ных ситуациях,
высказываний длиной в несколько предложений и т.п.), но собранных за
достаточно длительный промежуток времени. Этот материал я называю
дискурсом. Примером дискурса может служить сумма высказываний
какого-нибудь персонажа художествен­ного произведения, который
выступает в этом случае как модель реальной языковой личности.
Возвращаясь к опытам реконструк­ции мировоззрения конкретной языковой
индивидуальности, хочу подчеркнуть, что в этих опытах практически
никогда не удается выявить систему, гармонию и единство, которые любят
подчерки­вать философские и психологические словари, определяя это
поня­тие. В самом деле, трудно требовать единства и гармонии воз­зрений
от человека, который, с одной стороны, кровно связан со своей эпохой, а
в то же время многое заимствует из всевозможных источников прежних эпох
для своей «картины мира», и жизненные установки которого складываются
под влиянием самых разнооб­разных условий. Только у плохого писателя
или в результате очень пристрастной интерпретации герои оказываются
последовательными и гармоничными.

Но в то же время эти опыты и общий итог подводят к
мысли о возможности языкового воздействия на формирование
мировоз­зрения, языкового сопровождения процессов становления личности,
о выработке принципов своеобразного ортолингвогенеза, обеспе­чивающего
языковую сторону воспитания и совершенствования че­ловека. Иными
словами, отправляясь от понятия языковой личности, мы приходим к
возможности говорить о психологической инженерии (не об инженерной
психологии, а, по апологии с генной инженерией, — о психологической
инженерии, психологическом кон­струировании, в котором языковому
компоненту должна принадле­жать заметная роль).

Все, что было сказано о языковой личности до сих пор, дает основания, надеюсь, трактовать ее не только как часть
объемного и многогранного понимания личности в психологии, не как еще
один из ракурсов ее изучения, наряду, например, с «юридической»,
«эко­номической», «этической» и т.п. «личностью», а как вид
полноцен­ного представления личности, вмещающий в себя и психический, и
социальный, и этический и другие компоненты, но преломленные через ее
язык, ее дискурс.

Таким образом, уже в самом выборе языковой личности
в ка­честве объекта лингво-психологического изучения заложена
потреб­ность комплексного подхода к ее анализу, возможность и
необхо­димость выявления на базе дискурса не только ее психологиче­ских
черт, но философско-мировоззренческих предпосылок, этно-национальных
особенностей, социальных характеристик, историко-культурных истоков.
Далее я предлагаю несколько исследователь­ских сюжетов, в реализации
которых акцентируется та или иная сторона языковой личности.

Первый возникает из таких вопросов, которые встают
перед линг­вистом: почему мы легко отличаем устную и письменную речь
иностранца, относительно неплохо или даже хорошо владеющего русским
языком, от речи малообразованного носителя русского язы­ка,
представителя того или иного говора?; почему, далее, обнару­живается
странное совпадение форм, порождаемых в онтогенезе деть­ми,
овладевающими родным языком, с формами, зафиксированными в диалектах и
в истории развития этого языка?; почему, наконец, не подготовленный
филологически носитель русского, например, языка XX в. способен
понимать тексты, написанные в XI, XII вв.?

В поисках ответа на эти вопросы мы упираемся в
теорию врож­денности языка или языковой способности, которая граничит
уже с мистикой. Исследователь языковой личности может построить на этом
пути исследование, в основу которого я предлагаю поло­жить гипотезу о
существовании так называемой психоглоссы, под которой понимаю единицу
языкового сознания, отражающую опре­деленную характерную черту
языкового строя, системы родного языка, которая обладает высокой
устойчивостью к вариациям и стабильностью во времени. Исследование
такого рода может иметь диахроническое (историческое) измерение,
территориальное (синхро­ническое) и онтогенетическое и в итоге может
воссоздать неко­торые черты национального языкового типа.

Другой сюжет выводит на первый план социально-психологи­ческие характеристики языковой личности и исходит из
следу­ющих посылок. Человек проживает в среднем 25 тыс. дней. Большая
часть из этих дней в зрелом возрасте строится довольно стан­дартно для
данной личности.

Описав один типовой день, или дневной дискурс,
лингвист сможет сделать выводы не только о языке, но и других уровнях
организации человека как языковой личности. Результаты такого
конкретного лингво-психологического изучения многое дадут всем наукам,
занимающимся человеком.

Последний сюжет можно обозначить так: «Эволюция
русской языковой личности». Как развивается языковая личность в
историческом времени. Что подвержено наибольшему изменению на каждом из
уровней, как взаимосвязаны изменяющиеся параметры, например, состав
лексикона и жизненные идеалы, или иерархия ценностей в картине мира и
моральные принципы и т.п. Необходимо провести сопоставление дискурсов
реконструированных на их основе параметров языковой личности разных
эпох. Выводы были бы безусловно полезны и для современности.