На сегодняшний день существует фундаментальная проблема связи языка и
цивилизации. И если мы сегодня хотя бы приблизительно представляем
себе, что такое язык, то в отношении цивилизации у нас пока отсутствует
ясное представление. Существует ровно столько же определений
цивилизации, сколько и людей, писавших на эту тему. Это говорит о том,
что ни понятие, ни его определение до сих пор ещё не устоялись, тогда
как потребность в подобном концепте, на мой взгляд, более чем актуальна.
Предлагаю пойти, как водится, другим путём, дабы посмотреть, что в
самом языке заложено такого, что настоятельно требует применения
термина «цивилизация», но иногда и запрещает его. К примеру, наш язык
вполне разрешает нам говорить: «русская цивилизация», «китайская
цивилизация», а вот сказать «немецкая цивилизация» нам что-то
запрещает. И это, как правило, не связано ни с обширностью границ того
или иного образования, ни с его мощью. Шумерская цивилизация,
бесспорно, была именно цивилизацией, несмотря на малочисленность
шумеров и на локальность самого феномена.
Дело в том, что на
протяжении тысячелетий своего развития язык накопил и отшлифовал в себе
все смыслы, которые могут помочь нам с определением цивилизации. Язык
умнее, чем человек и общество, он уже содержит в себе все подсказки.
Здесь уместно будет вспомнить современные западные теории цивилизаций
и, в частности, Сэмюэля Хантингтона с его нашумевшей в своё время
концепцией «конфликта цивилизаций». Причём перечень цивилизаций,
который он приводит в своей работе, добыт, скорее, эмпирическим путём —
в том числе и из наблюдения над языком. Западная, православная,
исламская, китайская, индийская, африканская (под знаком вопроса),
латиноамериканская — этот перечень обращает нас и к конфессиональной
составляющей цивилизаций. При этом западная цивилизация видится прежде
всего как католико-протестантский мир.
Но и этот признак не
совсем точно «работает» в данном перечне. Поскольку если видеть под
цивилизацией исходные конституирующие основы, а также мощные
привнесённые духовные традиции, то латиноамериканская цивилизация
окажется локальным вариантом западной; такими же локальными
инвариантами западной цивилизации окажутся различные географические
сферы африканской цивилизации. Китайскую же цивилизацию правильнее было
бы назвать конфуцианской.
Очевидны в этом списке и лакуны. Так,
если подразумевать под цивилизационным основанием, прежде всего, некую
яркую религию, то станет очевидным отсутствие в списке иудейской
цивилизации, принесшей с мир фундаментальное представление о единобожии
и заложившей авраамическую традицию. Местные редакции этой идеи
возникали и в зороастризме, и в прочих верованиях, но «космический»
масштаб эта идея обрела благодаря иудаизму, затем — христианству, затем
— исламу. Именно это признание единого общего Бога даёт основания для
осторожного оптимизма по части будущего народов мира, поскольку
противоречит хантингтоновской неизбежности «конфликта цивилизаций».
В конфессиональной составляющей действительно заложен исток
цивилизационной идентичности. Так, говорящие на одном языке, но
принадлежащие к разным конфессиям сербы и хорваты отдаляются друг от
друга, по-разному смотрят на мир и своё место в нём. Изначальные
конфессиональные постулаты сохраняются даже в периоды декретированного
атеизма: меняются лишь знаки и символы, в том числе и лингвистические,
под которыми исследователь улавливает прежнюю религиозную идентичность.
Постараемся сформулировать интегральный тезис: цивилизация — это
семиотическая система, заданная иерархией семиотических признаков. Они,
в свою очередь, составляют базовую триаду: Бог, человек, мир.
Цивилизации отличаются друг от друга по принципу разного понимания
соотношения этих элементов. И это обстоятельство радикально влияет на
весь концептуальный аппарат человека той или иной цивилизации (его
восприятие судьбы, жизни, призвания, работы, противоположного пола,
семьи и т. д.).
Именно понимание цивилизации как семиотически
иерархизированной системы объясняет, почему можно говорить о «русской
цивилизации», но нельзя говорить о «германской». Соседями России на
всей протяжённости её границ были очень разные в культурном,
этническом, конфессиональном и языковом отношении народы, вольно или
невольно «шлифовавшие» цивилизационную определённость России, тогда как
Германия не имела по своему периметру столь выраженных
культурно-языковых границ, потому и контактно-цивилизационная зона
оказалась столь размытой.
Ещё немного теории, обращающей нас непосредственно к проблеме и роли языка.
Семиотические системы имеют выражение и содержание, язык же суть
выражение для семиотической системы. По языку мы можем судить о
цивилизации, как таковой. (Сербо-хорватский казус своей
исключительностью лишь подчёркивает общую закономерность.) Однако в
любом случае цивилизация выше (и шире) языка.
Цивилизацией может
быть лишь устойчивый в языковом отношении комплекс. Над подобной
устойчивостью сознательно и интуитивно работали и работают элиты стран,
составляющих цивилизационное единство. Западная цивилизация со всем
кругом языков, в неё входившим, не раз становилась объектом такой
работы. Вспомним итог Наполеоновских войн и Венский конгресс, языком
которого, а также языком европейской дипломатии был французский. Тогда
же было сформировано представление о «концерте» великих держав, роль
которого оказалась значительно шире задач борьбы с революциями,
проявлялась к сфере формирования европейской цивилизационной
идентичности.
Случилось так, что православная цивилизация по содержанию, по языку — преимущественно русскоговорящая.
На актуальный нынче вопрос (в подтексте которого сквозит беспокойство)
— что происходит с русским языком? — отвечу: ничего принципиально
нового и страшного. Есть кризисные явления (но они случались не раз),
есть захламление его словами иностранного происхождения (но и это
случалось). Любой язык, тем более такой мощный и развитый, как русский,
способен себя регулировать и очищаться. Сам факт его исторического
существования — важнейший признак его жизнеспособности. Были периоды
куда более драматичные: когда, к примеру, в послепетровскую эпоху
разные слои населения говорили буквально на разных языках. Но и эту
ситуацию русский язык «перемолол», сохранив свою идентичность. То же
можно сказать и о постреволюционном манипулировании языком: язык
способен справиться с подобной агрессией, а цивилизация — поглотить
любую нечисть.
Две цивилизационные функции языка — поглощение и
отталкивание внешних воздействий — предполагают соответственно и два
решения: позволить языку эти заимствования «перемолоть» в себе или (как
это свойственно, скажем, китайскому языку) жёстко сопротивляться. Тот
«скрежет зубовный», который мы подчас ощущаем, когда читаем современную
литературу или наслаждаемся стилистикой нынешних СМИ, не добавляет нам
эстетических радостей. Но не будем забывать, что за всем этим —
неизбежный физиологизм того «пищеварительного процесса», который всегда
помогал и помогает нашему языку, — реагируя на время, развиваясь и
очищаясь, оставаться нашим национальным достоянием. Это — рабочий
момент. Не будем ему мешать.
А вот можем ли помочь?
Бесспорно, был бы полезен вдумчивый, деликатный труд филологов, которые
могли бы помочь, к примеру, современному отечественному банковскому
делу (и сфере финансов в целом) обрести свою собственную терминологию.
(Отечественные финансисты мне жаловались, что им даже друг с другом
легче объясняться по-английски, когда речь идёт о профессиональной
специфике их бизнеса.) Притом сделать это так, чтобы не изобретать
очередные «мокроступы», а тактично русифицировать англоязычную по
преимуществу лексику этой сферы.
Но это — не магистральная задача. Вопрос стоит шире, и касается он неподдающихся рациональному декретированию материй.
Язык системно связан с таким фундаментальным для нравственного здоровья
понятием, как честь. И в этом смысле русскому языку угрожает недостаток
чувства чести и достоинства у его носителей. Нет у нас и слоя людей,
«заведующих» национальной честью. В других странах таковые имеются. Они
хранят те традиции, следование которым не позволяет, скажем, датчанам
неуважительно относиться к королеве, а всем европейцам в целом —
проявлять неуважение к атрибутам и символам национальной идентичности.
Принятый в своё время Государственной думой закон о русском языке
показался мне явно недостаточным: он имел «позволяющий» характер, а это
всё равно как если бы был принят закон, разрешающий дышать воздухом…
Язык не только функционирует как средство коммуникации — он несёт
колоссальную символическую функцию, обеспечивая важнейший признак
идентификации нации и цивилизации. Подобное достояние ценить и
оберегать можно только вместе, не покидая общего символического поля.
Так вот, защиты этой функции русского языка пока не прописано ни в
одном законе. В результате мы часто попросту не чувствуем оскорблений,
наносимых нашему языку и нашей чести. В том числе и потому, что у нас
нет ни норм, ни людей, оберегающих эту честь.
Нынешний год
русского языка, думаю, это больше чем очередная культурная кампания.
Надеюсь, что итогом его станет пробуждение того чувства чести, без
которого нация существовать не может.